- Робот полез за листком с перечнем фраз; я
поспешно добавил: - Иди!
- Благодарю вас. До свидания, - сказал он, объезжая меня.
- Тебе спасибо.
- Не стоит благодарности, - отвечал робот приятным баритоном.
Я вернулся в постель и принялся за завтрак, который оставил остывать,
- да только оказалось, что он не остыл. Завтрак, похоже, был рассчитан на
средних размеров птичку, но, как ни странно, я наелся досыта, хотя был
очень голоден. Впрочем, может, за время сна у меня желудок ссохся? Уже
закончив трапезу, я вспомнил, что поел впервые за тридцать лет - на Земле
за это время успело вырасти новое поколение. На эту мысль меня натолкнуло
меню завтрака: оно лежало под салфеткой. То, что я принял за копченую
грудинку, значилось в меню как "дрожжевые полоски, запеченные
по-деревенски".
Но, несмотря на тридцатилетний пост, еда меня мало интересовала;
вместе с завтраком мне прислали газету - "Таймс" Большого Лос-Анджелеса за
13 декабря 2000 года, среду.
Газета, которую я держал в руках, походила на прежние малоформатые
газеты со сжатым текстом и большим количеством иллюстраций. Но бумага была
глянцевая, а не шероховатая, и иллюстрации - цветные или черно-белые
стереоскопические; в чем секрет стереоэффекта, я понять не мог. Уже в
конце пятидесятых появились стереооткрытки, и их можно было рассматривать
без специальных очков. Помню, ребенком я восхищался такими открытками с
рекламой мороженых продуктов. Но тогда для получения стереоизображения
применялся толстый пластик с запрессованными в него крошечными призмами;
здесь же объемное изображение получалось на тонкой бумаге.
Я бросил ломать голову над разгадкой иллюстраций и принялся за
чтение. "Трудяга" установил газету на специальном пюпитре, и некоторое
время мне казалось, что вся она состоит из одной страницы, - я никак не
мог уразуметь, как чертова штука раскрывается. Все листы словно смерзлись
намертво.
Наконец я случайно коснулся нижнего правого угла первой страницы; она
загнулась вверх и перелистнулась - тут, видно, заключалась какая-то
хитрость. И другие страницы открывались легко и даже изящно - стоило мне
коснуться их нижнего правого угла.
Добрая половина содержания газеты была мне так знакома, что я
почувствовал тоску по дому, по прежним временам: "Ваш гороскоп на
сегодня"; "Мэр открывает новый бассейн"; "Своими новыми запретами органы
безопасности подрывают свободу печати", - заявил нью-йоркский Солон";
"Гиганты" играют два матча подряд в один день"; "Внезапное потепление
ставит под угрозу занятия зимними видами спорта"; "Пакистан предупреждает
Индию" - и так далее, и тем скучнее.
Другие заголовки касались новых понятий, но их содержание все
объясняло: "ЛУННЫЙ "ШАТТЛ" ДО СИХ ПОР ПОДВЕРГАЕТСЯ МЕТЕОРИТНОМУ ДОЖДЮ -
суточная станция получила две пробоины. Погибших нет"; "В КЕЙПТАУНЕ
ЛИНЧЕВАЛИ ЧЕТВЕРЫХ БЕЛЫХ - ООН требует принятия санкций"; "МАМАШИ
ВЫСТУПАЮТ ЗА БОЛЕЕ ВЫСОКИЕ СТАВКИ - они требуют объявить "любительниц" вне
закона"; "ПЛАНТАТОР ИЗ МИССИСИПИ ОБВИНЯЕТСЯ В НАРУШЕНИИ ЗАКОНА О
НЕПРИМЕНЕНИИ "ЗОМБИ" - защитник утверждает: "Этим работникам лекарств не
вводили. Они просто тупы от природы!"
Ну, про "зомби" я знал не понаслышке, а из собственного опыта.
Некоторые газетные сообщения я совершенно не понимал. Продолжали
распространяться "воггли", и пришлось эвакуировать жителей еще трех
городов во Франции; полагают, что король отдаст распоряжение засыпать
пораженные площади. Король? Ну ладно, французские политики на все
способны, но что за "санитарная пудра", которую они собираются
использовать против "вогглей"? Может, что-нибудь радиоактивное? Надеюсь,
они выберут для распыления безветренный день... лучше всего - тридцатое
февраля. Я сам схватил дозу радиации в Сандиа по вине одной идиотки из
химического подразделения ВАК. Своей блевотиной я, слава богу, не
подавился, но кюри поймать - врагу не пожелаю.
Полицейское отделение Лос-Анджелесской лагуны получило на вооружение
"ликойлзы". Начальник отделения предложил всем гомикам убираться из
города. "Моим людям приказано сперва оглоушивать, а потом мараковать. Надо
наводить порядок!"
Про себя я отметил, что следует держаться подальше от района Лагуны,
пока там сводят счеты. Не хотел бы я оказаться там, когда они "маракуют",
тем более, что сначала "оглоушивают".
Это лишь немногие примеры газетных заголовков. Не раз я начинал
просматривать статью - и все вроде было понятно, но, только дочитав ее до
конца, обнаруживал истинный смысл сказанного в ней.
Но стоило мне сосредоточиться на демографической статистике, как в
поле зрения попали знакомые объявления о рождениях, смертях, свадьбах и
разводах; правда, к ним прибавились "исходы" и "возвращения", расписанные
по храмам. Я заглянул в список Сотелльского объед. хр. и нашел в нем свое
имя. У меня появилось приятное чувство сопричастности.
Но интереснее всего - захватывающе интересными - были объявления.
Одно из них особенно врезалось мне в память: "Все еще молодая,
привлекательной наружности вдова, одержимая страстью к путешествиям,
желает познакомиться со зрелым мужчиной, обладающим такими же
склонностями. Намерения: двухгодичный брачный контракт". Но доконали меня
объявления, напечатанные жирным шрифтом.
В них рекламировались "горничная", ее сестры, братья и тетки. И
товарный знак был все тот же - ядреная девка с метлой; я придумал его
когда-то для наших бланков. Я даже слегка пожалел, что с такой
поспешностью избавился от своих акций "Горничная инкорпорейтед", похоже,
что теперь они стоили гораздо больше, чем все мои остальные ценные бумаги,
вместе взятые. Нет, неверно. Не избавься я от них вовремя, парочка ворюг
свистнула бы их у меня и стерла бы передаточную надпись. Как бы то ни
было, акции получила Рикки, и если она с их помощью разбогатела - слава
богу. Более достойного человека и представить трудно. Я сделал в блокноте
отметку: выяснить, что стало с Рикки, и не откладывая. Она была
единственной, кто оставался у меня от прошлой жизни.
Милая маленькая Рикки! Будь она лет на десять старше, я бы и не
взглянул на Белл... и не ошибся бы.
Прикинем, сколько ей сейчас лет? Сорок, нет, сорок один. Трудно
представить, что Рикки теперь сорок один год. Впрочем, это было не так уж
много для женщины и в мое время, а тем более - сейчас. Иной раз и вблизи
не отличишь сорокалетнюю от восемнадцатилетней.
Если она разбогатела, я позволю ей угостить меня, и мы выпьем за
упокой удивительной души нашего дорогого Пита. А если что-то не получилось
и, несмотря на подаренные мной акции, она бедна, тогда, черт возьми, я
женюсь на ней! Да, женюсь. И неважно, что теперь она лет на десять старше
меня. Поскольку я обладал удивительной способностью делать глупости, мне
просто необходим был кто-нибудь постарше, чтобы присматривать за мной и
вовремя останавливать, - вряд ли кто сможет с этим справиться лучше, чем
Рикки. Ей еще не исполнилось и десяти лет, а она уже по-детски серьезно,
но весьма умело заботилась о Майлзе и вела хозяйство; должно быть, и в
сорок она все такая же, только добрее и мягче.
Впервые после пробуждения я почувствовал себя уверенно: я теперь не
был одинок в незнакомом мире. Стоило мне вспомнить о Рикки - и все мои
волнения рассеялись.
И тут внутренний голос сказал мне: "Послушай, болван! Ты не можешь
жениться на Рикки. Еще тогда было ясно, что она будет симпатичной
девушкой; теперь она уж наверняка лет двадцать замужем. У нее, верно,
четверо детей... и старший сын выше тебя ростом... и, конечно, муж,
который не будет в восторге от старого доброго дяди Дэнни".
Я слушал, что мне говорил внутренний голос, и у меня потихоньку
отвисала челюсть. Потом я попытался возразить ему: "Ладно, ладно, поезд
опять ушел. Но я все равно разыщу ее. Не убьют же меня за это. В конце
концов, кроме меня она была единственной, кто понимал Пита".
Я перевернул еще одну газетную страницу. От мысли, что я потерял
обоих - и Рикки, и Пита, - мне стало не по себе. Спустя некоторое время я
задремал прямо над газетой и проснулся только тогда, когда "трудяга" (или
его двойник) принес обед.
Во сне Рикки держала меня на коленях и приговаривала:
- Все в порядке, Дэнни. Я нашла Пита, и мы теперь будем все вместе.
Правда, Пит?
- Я-а-а-с-н-о-о!
Установочный словарь я освоил быстро; значительно больше времени я
потратил на чтение исторических обзоров. Великая Азиатская Республика
вытесняет нас с южноамериканских рынков - тут и к гадалке не надо ходить,
стоит вспомнить соглашение по Тайваню. Еще меньше меня удивило, что Индия,
наподобие Балкан, превратилась в множество мелких государств. Мое внимание
привлек абзац, где говорилось о намерении Англии стать одной из провинций
Канады; где собака, где хвост - не разберешь. Я опустил описание биржевой
паники 1987 года: для меня не было трагедией, что золото подешевело
настолько, что теперь уже не считалось драгоценным металлом, хотя в
процессе изменений торговых расчетов множество народа разорилось до нитки.
Золото - замечательный технический металл, его можно применять очень
широко.
Я отложил обзор и начал размышлять, где можно применять дешевое
золото, обладающее высокой плотностью, хорошей электропроводностью,
чрезвычайной ковкостью... но остановился, поняв, что сперва мне необходимо
подчитать техническую литературу. Черт, для одних только ядерных физиков
это будет неоценимый дар! Да и для автоматики, особенно там, где требуется
миниатюризация деталей, золото подходит лучше, чем любой другой металл. В
сущности, я уверен, что "голова" у "трудяги" набита золотом. Мне придется
заняться выяснением того, что успели напридумывать с своих "клетушках" мои
коллеги, пока меня тут не было.
В Сотелльском храме не было технической литературы, и я объявил
доктору Альбрехту, что готов выписываться. Он пожал плечами, назвал меня
"идиотом" и... согласился. Я решил переночевать здесь в последний раз:
лежание на спине и чтение книг с потолочного экрана изрядно меня утомило.
На следующее утро сразу после завтрака мне принесли теперешнюю одежду
- и я не смог без посторонней помощи натянуть ее. Сама по себе она не была
столь уж необычна (хотя я никогда прежде не носил фиолетовых брюк клеш),
но вот с застежками я не мог совладать без тренировки. Думаю, мой дедушка
так же мучился бы с "молниями", пока не привык. Это оказался стиктайтский
шов-застежка. Я уже подумал о том, что мне придется нанять прислугу для
совершения туалета, но тут меня осенило: нужно было просто сжать края - и,
разноименно заряженные, они приклеивались друг к другу. Когда я попытался
ослабить поясную ленту, то чуть не потерял штаны; правда, никто надо мной
не смеялся.
- Чем собираетесь заняться? - поинтересовался доктор Альбрехт.
- Я-то? Собираюсь раздобыть карту города. Потом найду, где
переночевать. Потом примусь за чтение книг по специальности... думаю, за
год справлюсь. Я ведь инженер с устаревшими знаниями, доктор. И меня такое
положение дел совсем не устраивает.
- Гм, гм. Ну, удачи. Если смогу помочь - звоните, не стесняйтесь.
Я протянул ему руку:
- Спасибо, доктор. Вы молодчина. Вот. Может, мне не следовало бы
говорить, пока я не побывал в страховой компании и не справился о своем
финансовом положении, но моя благодарность не останется только на словах.
Я отблагодарю вас за все, что вы для меня делаете, более весомо.
Понимаете?
Он покачал головой:
- Спасибо за добрые намерения. Но все мои расходы оплачивает храм.
- Но...
- Нет. Я не могу принять то, о чем вы говорите. Пожалуйста, давайте
прекратим ненужный разговор. - Он пожал мне руку и добавил: - До свидания.
Если встанете на эту транспортную ленту, она доставит вас к Центральной
канцелярии. - Он помедлил. - Если почувствуете, что начинаете уставать, -
возвращайтесь. Согласно "Контракту об опеке", вам положено еще четыре дня
на восстановление сил и привыкание - без дополнительной оплаты. Не грех
этим воспользоваться. Можете приходить и уходить, когда вам
заблагорассудится.
- Спасибо, доктор, - усмехнулся я. - Можете держать пари - я не
вернусь. Разве что приду когда-нибудь повидать вас.
Я сошел с ленты у Центральной канцелярии. Зашел в здание и объяснил
регистратору, кто я. Мне был вручен конверт; в нем была записка с номером
телефона миссис Шульц. Я еще не позвонил ей, потому что не знал, кто она.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32