- Старик показал культю. - Из-за этого я не стал
калекой. Своим одним глазом я вижу больше, чем ты двумя. Я глохну... но я
не более глух, чем ты, потому что все, что я слышу, я запоминаю. Так кто
же из нас калека? Но, сынок, ты не останешься калекой, потому что я
собираюсь дать тебе всю мудрость Реншоу, если даже мне придется оторвать
твою глупую башку!
По мере того, как Торби учился использовать свои мозги, он
чувствовал, что ему это нравится все больше и больше, у него появился
ненасытный аппетит к печатным страницам, и он читал каждую ночь, пока
Баслим не приказывал ему выключать проектор и отправляться спать. Торби не
видел особого смысла во многом из того, что старик заставлял его изучать -
например, языки, которые он никогда не слышал. Но используя обретенные им
новые знания и свои молодые мозги, он легко справлялся с ними, и когда
обнаружил, что у старика есть катушки и бобины, которые можно просмотреть
и прослушать только на этих "бесполезных" языках, он внезапно понял, что
их стоит изучить. Ему нравились история и галактография; это был его
личный мир, раскинутый по световым годам физически ощутимого космоса, и он
был столь же реален, как его камера на работорговом корабле. Торби
исследовал новые горизонты с тем же удовольствием, с каким ребенок изучает
свою ладошку.
В математике Торби не видел смысла, кроме как варварского искусства
считать деньги. Но в конце концов он усвоил, что математика может и не
иметь практического применения; она могла быть игрой, такой же, как
шахматы, только интереснее.
Старик порой задумывался, какой во всем этом смысл? Он уже понимал,
что мальчик оказался куда способнее, чем он предполагал. Но принесет ли
это ему счастье? Не принесет ли то, чему он его учит, бесконечное
разочарование своей судьбой? Что ждет на Джабуле раба или нищего? Ноль в
энной степени остается нолем.
- Торби!
- Да, папа! Подожди минутку, я как раз на середине главы.
- Кончай ее скорее. Я хочу поговорить с тобой.
- Да, милорд. Да, хозяин. Сию секунду, босс.
- И не забывай о вежливости.
- Прости, папа. Что ты хочешь сказать мне?
- Сынок, что ты собираешься делать, когда я умру?
Торби изумился:
- Ты себя плохо чувствуешь, папа?
- Нет. Насколько я разбираюсь, я протяну еще немало. А с другой
стороны, завтра я могу и не проснуться. В мои годы ни в чем нельзя быть
уверенным. И если это случится, что ты собираешься делать? Оставишь за
собой мою яму на Площади?
Торби не ответил, и Баслим продолжил:
- Ты не сможешь этого сделать, и мы оба это знаем. Ты уже так вырос,
что не можешь убедительно излагать свои сказки. Они не оказывают такого
действия, как то, когда ты был мал.
- Я не собираюсь быть тебе в тягость, папа, - медленно сказал Торби.
- Разве я жалуюсь?
- Нет, - Торби помедлил. - Я думал об этом... иногда. Папа, ты можешь
отдать меня в аренду на завод.
Старик сделал гневный жест.
- Это не ответ! Нет, сынок, я собираюсь отослать тебя.
- Папа! Ты же обещал, что не сделаешь этого.
- Я ничего не обещал.
- Но я не хочу быть свободным, пап. И если ты освободишь меня... ну,
я просто не уйду!
- Я имел в виду совершенно другое.
Торби надолго замолчал.
- Ты хочешь продать меня, папа?
- Не совсем. Ну... и да, и нет.
Лицо Торби оставалось бесстрастным. Наконец он тихо произнес:
- Или одно или другое, но я знаю, что ты имеешь в виду... и думаю,
что не имею права протестовать. Это твое право, и ты был лучшим...
хозяином... который у меня был.
- Я _н_е _т_в_о_й _х_о_з_я_и_н_!
- Бумаги говорят другое. Посмотри на номер у меня на ноге.
- Перестань так говорить! Никогда не говори так!
- Пусть раб говорит именно так или держит язык за зубами.
- О, ради Бога, заткнись! Слушай, сын, дай я тебе объясню. У тебя
ничего нет впереди, и мы оба знаем это. Если я умру, ты на Саргоне
вернешься в прежнее состояние...
- Им еще придется поймать меня!
- Они поймают. Но вольное существование еще ничего не решает. Какая
гильдия открыта для отпущенника? Нищенство - да, но с тех пор, как ты
вырос, тебе приходится лезть из кожи, чтобы хоть что-то заработать. Многие
отпущенники трудятся на своих бывших хозяев, ибо свободнорожденные
обыватели существуют за счет своих бывших рабов; они не трудятся вместе с
ними.
- Не беспокойся, папа. Я справлюсь.
- А я беспокоюсь. И поэтому слушай меня. Я собираюсь передать тебя
человеку, которого я знаю, который сможет увезти тебя отсюда на корабле.
Не как раба, а просто на корабле.
- Нет!
- Придержи язык. Ты окажешься на планете, где рабство запрещено
законом. Я не могу сказать тебе, на какой именно, потому что не знаю ни
расписания корабля, ни даже его названия; детали еще придется проработать.
Но я верю, что в любом свободном обществе ты не пропадешь.
Баслим остановился, чтобы обдумать мысль, которая несчетное
количество раз вертелась у него в голове. Должен ли он посылать мальчика
на родную планету Баслима? Нет, и не только потому, что до нее
исключительно трудно добраться, но и потому, что она - не место для
зеленого иммигранта... парень должен попасть в один из миров передней
границы, где острые мозги и привычка к труду - это все, что ему будет
надо; есть несколько таких, лежащих вне пределов Девяти Миров. Он устало
подумал, что было несколько возможностей выяснить, из какого мира мальчик
родом. Возможно, что там у него есть родные, которые смогут ему помочь.
Будь все проклято; для его идентификации пришлось бы вести розыски по всей
Галактике!
- Это лучшее, что я могу сделать, - продолжил Баслим. - Между тем
временем, как я продам тебя, и той минутой, когда ты взойдешь на борт
корабля, ты должен будешь вести себя как раб. Но что значит всего только
несколько недель по сравнению с возможностью...
- Нет!
- Не говори глупостей, сынок.
- Может, я и глуп. Но я ничего не хочу. Я остаюсь.
- Вот как? Сынок... мне очень неприятно напоминать тебе - но ты не
сможешь остановить меня.
- Что?
- Как ты и указывал, имеются бумаги, которые говорят, что я могу это
сделать.
- Ох...
- Иди спать, сынок.
Баслим не спал. Часа через два он услышал, как Торби бесшумно
поднялся. Догадываясь по тихим звукам, что тот делает, он мог следить за
каждым его движением. Торби оделся (для этого ему нужно было только
намотать набедренную повязку), вышел в соседнюю комнату, заглянул в
хлебный шкафчик, сделал глубокий глоток чего-то и ушел. Он не взял чашку
для подаяний, он даже не подошел к полке, на которой она стояла.
После его ухода Баслим повернулся и попытался уснуть, но боль,
гнездившаяся внутри, не позволяла забыться. И не потому, что он не сказал
слова, которые могли остановить мальчика; он слишком уважал себя, чтобы не
уважать право другого на самостоятельное решение.
Торби отсутствовал четыре дня. Он вернулся ночью, и Баслим слышал,
как он пришел, но снова ничего не сказал ему. Просто он в первый раз после
исчезновения Торби уснул глубоко и спокойно. А проснувшись, сказал как
обычно:
- С добрым утром, сынок.
- С добрым утром, папа.
- Сделай-ка завтрак. У меня есть кое-какие дела.
Они сели за миски с корячим варевом. Баслим поглощал пищу без особого
интереса, Торби едва ковырял ее. Наконец он взорвался:
- Папа, когда ты продашь меня?
- А я и не собираюсь.
- Что?
- В тот день, когда ты исчез, я зарегистрировал твое освобождение в
Архивах. Ты свободный человек, Торби.
Торби смотрел на него с изумлением, а затем опустил глаза в миску и
стал возить ложкой по каше. Наконец он сказал:
- Мне бы хотелось, чтобы этого не было.
- Если бы они тебя поймали, я не хотел, чтобы они называли тебя
"беглым рабом".
- Ах, вот в чем дело, - Торби задумался. - Спасибо, папа. Вижу, что
вел себя очень глупо.
- Вероятно. Но я думал не о наказании, которое могло тебя ждать. И
плети, и выжигание клейма - все это проходит быстро. Я думал, что
произойдет, если тебя поймают еще раз. Лучше, чтобы тебя сразу же
укоротили, чем быть пойманным после клеймения... Поговорили и хватит, бери
свою чашку и не болтайся без дела. Этим утром аукцион.
- Ты хочешь сказать, что я могу остаться?
- Это твой дом.
Теперь Баслим знал, что Торби не оставит его. Освобождение мальчика
не внесло ничего нового в их быт и отношения. Торби сходил в Королевские
Архивы, уплатил налог и преподнес обычный подарок, после чего его
вытатуированный номер был перечеркнут линией, а рядом с ним появилась
печать Саргона с номером книги и страницы записи, из которой явствовало,
что ныне он свободный гражданин Саргона, обязанный платить налоги, нести
воинскую службу и голодать без всяких помех и препятствий. Клерк, который
делал татуировку, посмотрел на серийный номер Торби и сказал:
- Не похоже, что это твой день рождения, парень. Твой старик
обанкротился? Или твои хозяева продали тебя, чтобы избавиться от лишнего
рта?
- Это не твое дело!
- Не выдрючивайся, парень, а то ты почувствуешь, что эта игла может
колоть куда больнее. А теперь отвечай мне вежливо. Я вижу, что на тебе
фабричная, а не хозяйская марка, и судя по тому, как она выцвела, тебе
было лет пять или шесть. Где и когда это было?
- Я не знаю. Честное слово, я не знаю.
- Ах вот как? Именно это я и говорю каждый раз моей жене, когда она
задает слишком много вопросов. Не дергайся. Я почти кончил. Вот так...
поздравляю, и добро пожаловать в ряды свободных людей. Я получил свободу
пару лет назад, и предупреждаю тебя, что ты почувствуешь себя раскованнее,
но не всегда это будет приятно.

4
Нога у Торби побаливала пару дней; во всем остальном освобождение
никак не сказалось на его жизни. Но нищим он уже в самом деле не смог быть
- сильному здоровому юноше не подавали столько, сколько мог получить
исхудавший ребенок. Часто Баслим просил Торби заменить его в яме, затем он
посылал его с каким-нибудь поручением или отправлял домой учиться. Так или
иначе, один из них всегда был на Площади. Порой Баслим исчезал, даже без
предупреждения; и когда это случалось, Торби должен был проводить на их
месте все светлое время дня, отмечая посадки и старты кораблей, запоминая
все, что происходило на аукционах и собирая информацию о космопорте в
винных лавчонках и среди женщин, не носивших вуали.
Как-то Баслима не было две девятидневки; когда Торби проснулся,
старик просто исчез. Отсутствовал он гораздо дольше, чем когда-либо
раньше. Торби продолжал твердить себе, что папа может позаботиться о себе,
хотя он не мог отделаться от зрелища его тела, распростертого в грязи. Но
он продолжал бывать на Площади, присутствовал на трех аукционах, отмечая
все, что видел и слышал.
Наконец Баслим вернулся. Единственное, что он сказал было:
- Почему ты все записывал вместо того, чтобы запоминать?
- Ладно, так и буду делать. Но я боялся что-то забыть, ведь было так
много событий.
- Фу!
После этого Баслим стал более молчалив и сдержан, чем обычно. Торби
думал, что может быть, он его чем-то расстроил, но та такие вопросы Баслим
не отвечал. Наконец как-то ночью старик сказал:
- Сынок, мы так и не выяснили, что ты будешь делать после того, как
меня не станет.
- Но я думал, что мы уже все решили, папа. Это мои проблемы.
- Нет, просто мне пришлось их отложить... из-за твоего тупоголового
упрямства. Но ждать больше я не могу. Я принял решение, и тебе придется
выполнить его.
- Подожди минутку, папа! Если ты думаешь, что тебе удастся заставить
меня покинуть тебя...
Помолчи! Я сказал: "После того, как меня не станет". Когда я умру -
вот что я имел в виду; я говорил не о небольшой прогулке по делам... тебе
придется найти человека и передать ему послание. Могу я на тебя
положиться? Ведь ты не будешь валять дурака и ничего не забудешь?
- Конечно, папа. Но мне не нравится, когда ты говоришь такие вещи. Ты
будешь жить еще долго - может быть, ты еще переживешь меня.
- Возможно. Но не угодно ли тебе замолчать и послушать меня, а затем
сделать то, что я тебе скажу?
- Да, сэр.
- Ты найдешь этого человека - что, возможно, потребует некоторого
времени - и передашь ему послание. Затем он должен будет кое-что для тебя
сделать... я надеюсь. Если он решится, я хотел бы, чтобы ты делал все, что
он тебе скажет. Ты обещаешь мне?
- Конечно, папа, если ты этого хочешь.
- Считай это последней услугой старику, который хотел тебе только
добра, насколько это было в его силах. Это последнее, что я хочу от тебя,
сынок. Не утруждай себя заботами:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37