— Научись терпению. Я и сам пытаюсь.
Кейл взял извещение, пробежал глазами скорбные, беспощадно-суровые и торжественные строки.
Из комнаты появился доктор Эдвардс со своим саквояжем; едва кивнув, он прошествовал через гостиную и вышел из дома, ловко притворив за собой дверь. Доктор Мэрфи поставил саквояж на стол и, вздохнув, сел.
— Доктор Эдвардс поручил мне сообщить наше заключение.
— Как отец? — нетерпеливо перебил Кейл.
— Я скажу все, что известно нам самим, утаивать нет смысла. Кейл, с сегодняшнего дня считай себя главой семьи. Ты представляешь себе, что такое удар? — Не дожидаясь ответа, он продолжал: — В данном случае мы имеем обширное церебральное кровоизлияние. Поражены некоторые участки мозга. Небольшие кровоизлияния наблюдались у него и раньше. Ли об этом знает.
— Наблюдались, — отозвался Ли.
Доктор Мэрфи поглядел на него и снова обратился к Кейлу:
— Левая сторона парализована полностью, правая частично. Левый глаз, очевидно, не видит, однако с уверенностью сказать нельзя. Короче говоря, Кейл, твой отец в тяжелом состоянии.
— А говорить он может?
— Немного может, с трудом. Но не стоит его утомлять.
Кейл судорожно искал, как спросить.
— Он… Он поправится?
— Я слышал о случаях резорбции в подобном тяжелом состоянии, но самому сталкиваться не приходилось.
— Вы хотите сказать, что он умрет?
— Сие никому не известно. Может неделю протянуть или месяц, а может и год прожить, даже два. А может скончаться сегодня же.
— Он узнает меня?
— Сам увидишь… Я сейчас пришлю сиделку на ночь, а завтра найдешь постоянную. — Доктор Мэрфи поднялся. — Мне очень жаль, Кейл, но ничего не поделаешь. Держись, мой мальчик! Главное сейчас — мужество… Знаешь, меня всегда поражает, как люди находят в себе силы держаться. При любых обстоятельствах. Ну, спокойной ночи! Утром придет Эдвардс. — Он хотел было похлопать Кейла по плечу, но тот отстранился и пошел к отцу.
Голова Адама покоилась на высоко подложенных подушках. Лицо его застыло, кожа была бледная, словно прозрачная, губы вытянулись в прямую линию, ни усмешки в них, ни укоризны. В широко раскрытых глазах была такая ясность и такая глубина, что, казалось, сквозь них можно заглянуть в самую его душу, и они сами словно бл видели насквозь все вокруг. Но смотрели они спокоЧю и безразлично прямо перед собой. Когда Кейл вошел, взгляд переместился на него, потом уперся ему в груд, поднялся вверх и остановился на его лице.
Кейл присел на стул подле постели.
— Прости меня, отец.
Веки медленно, по-лягушачьи, опустились и поднялись снова.
— Ты меня слышишь, отец, понимаешь? — Глаза смотрели все так же неподвижно и покойно. — Это я, я виноват! — крикнул Кейл. — Я виноват, что убили Арона, а у тебя вот удар. Я со зла повел его в публичный дом. Со зла мать показал. Поэтому он и убежал в армию. Я не хочу никому во вред делать, у меня так получается, правда!
Он припал лицом к изголовью кровати, чтобы не видеть уставившихся на него ужасных глаз, но они не отпускали его, и он понял, что этот взгляд пребудет с ним до конца жизни, станет частью его самого.
В передней позвонили, и через минуту вошел Ли в сопровождении плотной, с густыми черными бровями женщины. Она раскрыла саквояжнк, и из него словно посыпалось наигранное оживление.
— Где он, мой больной, вот этот?! Непохоже, непохоже… Зачем только меня позвали. Да мне тут делать нечего. Он же здоровее нас с вами. Эй, мистер, может, встанете и поможете мне справиться с моими болячками? Такой видный, красивый, неужели оставите бедную женщину? — Одним привычным движением, без видимых усилий она правой рукой приподняла Адама за спину, левой ловко взбила подушки, и, подтянув его повыше к изголовью, опустила на постель.
— Мы ведь любим, когда подушечки прохладные, правда? — тараторила она. — Так-так, замечательно! А где у вас тут туалет? Нам, само собой, утка будет нужна и горшок. И будьте добры, поставьте сюда раскладушку.
— Составьте список, — мрачно отозвался Ли. — И если вам понадобится помощь…
— Какая там помощь! Мы и сами прекрасно управимся, правда же, золотко?
Ли и Кейл убрались в кухню. Ли сказал:
— Хотел заставить тебя поесть, да вот эта особа помешала. Многие считают, что и на радостях еда в охотку, и от горя лучшее средство. Она из таких, это наверняка. Ну что, будешь есть или нет?
Кейл заулыбался.
— Если бы ты стал заставлять, меня бы наизнанку вывернуло. Но раз ты с подходом, то я, пожалуй, умну сандвич.
— Сандвичей нет.
— Хочу сандвич.
— Просто поразительно, как мы любим вопреки всякой логике, когда все шиворот-навыворот становится, сказал Ли. — Даже досада берет.
— А я уже расхотел сандвич, — возразил Кейл. — Там пирожков не осталось?
— Осталось — в хлебнице. Уже, наверное, зачерствели.
Он достал блюдо с пирожками и поставил на стол.
— Люблю, когда черствые.
В кухню влетела сиделка.
— Аппетитно выглядят! — Взяв пирожок, она надкусила его и затараторила, жуя: — Где тут телефон? Аптекарю Крафу позвоню, не возражаете? Заказать кое-что надо. И постельное белье — где у вас белье? Раскладушки тоже не вижу. Вы уже газетку прочитали? Где, говорите, телефон-то? — Взяв еще один пирожок, она исчезла.
— Он что-нибудь сказал? — негромко спросил Ли.
Кейл качал головой, как заведенный.
— Тяжело будет, я знаю. Но доктор прав. Человек, в сущности, удивительное животное, все вынесет.
— А я нет. — Голос Кейла звучал глухо, безразлично. — Я не выдержу. Ни за что не выдержу. Надо кончать… Я должен…
Ли яростно схватил его за руку.
— Щенок! Трус поганый!.. Погляди вокруг себя. Сколько замечательного в жизни, а ты… Только попробуй, заикнись еще раз… С чего ты взял, что твое горе глубже моего?
— Да не от горя это. Я ему все выложил. Я убил собственного брата. Убийца я — вот кто. Теперь он все знает.
— И он сказал, что ты убийца? Говори прямо, сказал?
— К чему ему говорить. Я и так понял, по его глазам. Его глаза все сказали. Куда мне теперь деться? Нигде мне места нет…
Ли облегченно вздохнул и отнял руку.
— Кейл, выслушай меня, мальчик, терпеливо начал он. — У Адама поражены некоторые центры головного мозга. Думаю, что кровоизлияние затронуло и зрительные нервы, то есть тот участок в коре, от которого зависит зрение. То, что ты видишь в его глазах, — это скорее всего следствие разрыва кровеносных сосудов в зрительной сфере. Помнишь, он совсем не мог читать? Это не потому, что у него вдруг испортились глаза. Это от давления. Поэтому нельзя по глазам судить. Откуда тебе знать, обвиняет он тебя или нет.
— Обвиняет, я знаю. Его глаза сказали, что я — убийца.
— Да он простит тебя. Обещаю!
В дверях появилась сиделка.
— Ты что-то обещаешь, Китай? А как насчет обещанного кофейку?
— Сейчас сварю. Как он?
— Уснул, как младенец! Почитать что-нибудь в этом доме найдется?
— Что именно вы бы хотели?
— Что угодно, лишь бы о ногах не думать. Набегалась за день-то.
— Кофе я скоро принесу… А почитать — могу предложить неприличные рассказики, французская королева сочинила. Правда, они; может быть, слишком…
— Тащи их сюда вместе с кофием, — скомандовала она. — А ты бы прилег, парень. Нас тут двое в случае чего. Эй, Китай, не забудь книжку принести!
Ли поставил кофейник на газ и подошел к столу.
— Кейл!
— Чего?
— Сходи к Абре.
2
Кейл стоял на ухоженном крыльце и давил на кнопку звонка. Наконец над ним вспыхнул яркий свет, загремел болт и из-за двери высунулась миссис Бейкон.
— Мне нужно видеть Абру, — сказал он.
— Что?! — переспросила миссис Бейкон и раскрыла от изумления рот.
— Мне нужно видеть Абру.
— Нельзя, она уже спит. Уходи.
— Мне нужно видеть ее! — закричал Кейл. — Неужели не понимаете?
— Уходи немедленно или я позову полицию.
Из дома раздался голос мистера Бейкона:
— Что там такое? Кто это?
— Это не к тебе. Иди ложись, ты же болен. Я сама разберусь. — Она обернулась к Кейлу: — Вот что, убирайся-ка с моего крыльца. Если опять вздумаешь трезвонить, я вызову по телефону полицию. Вон отсюда! — Дверь захлопнулась, стукнул болт, свет погас.
Кейл стоял в темноте и улыбался, представляя, как к нему подваливает старый Том Мик и интересуется: «Привет, Кейл! Ты чегой-то тут надумал?»
Из-за двери раздался голос миссис Бейкон:
— Ты, вижу, еще здесь? Немедленно уходи! Чтобы духу твоего не было!
Кейл не торопясь прошел по дорожке к калитке и свернул к дому, но на углу его нагнала Абра. Она вся запыхалась от бега.
— Через черный ход выскочила! — объявила она.
— Они же все равно узнают.
— Ну и пусть!
— И ты не боишься?
— Нет.
— Абра, — сказал, помолчав, Кейл. — Я — убийца, из-за меня погиб брат, а отца разбил паралич.
Обеими руками она вцепилась в его руку.
— Ты слышала, что я сказал?
— Конечно, слышала.
— Абра, и мать у меня была проститутка.
— Я знаю, ты говорил. А у меня отец — вор.
— Во мне ее кровь, Абра, неужели ты не понимаешь?
— А во мне его.
Кейл пытался собраться с мыслями, оба молчали. Дул холодный ветер, и они невольно пошли быстрее, чтобы не продрогнуть. Уже остались позади последние уличные фонари, уже кончилась на краю города мостовая и перешла в проселочную дорогу, которую развезло от весенних дождей, а они все шли и шли в беспросветную мглу по скользкой черной грязи, и сырая от росы трава на обочине хлестала им по ногам.
— Куда мы идем? — спросила Абра.
— Мне хочется убежать. Убежать от отцовских глаз. Они все время передо мной. Я их вижу, даже когда сам закрываю глаза. И так будет всегда. Отец умрет, а его глаза все равно будут смотреть на меня и говорить, что я убил брата.
— Ты его не убивал.
— Нет, убил. И его глаза говорят, что убил.
— Зачем ты так говоришь? Куда мы идем?
— Тут уже недалеко. Котловина, водокачка… и ива. Ты помнишь, там стоит большая ива?
— Да, я помню эту иву.
— У нее ветви свисают до самой земли, и получается как шатер.
— Я знаю.
— И днем, после уроков… когда вовсю светило солнце… вы с Ароном раздвигали ветви и входили туда… и вас не было видно.
— Ты подглядывал?
— Подглядывал, — сказал Кейл и добавил: — А теперь я хочу, чтобы ты со мной пошла под иву. Вот чего я хочу.
Она остановилась, он тоже.
— Нет, мы туда не пойдем, — сказала она. — Это будет неправильно.
— Ты не хочешь… со мной?
— Если тебе хочется просто убежать, я не пойду. Ни за что.
— Тогда я не знаю, как мне дальше быть, — сказал он. — Не знаю, что делать. Ну, скажи.
— А ты послушаешь меня?
— Не знаю.
— Давай вернемся?
— Вернемся? Куда?
— Домой к твоему отцу.
3
Из окон кухни лился яркий свет. Ли зажег духовку, и она согревала промозглый воздух.
— Это она заставила меня прийти, — буркнул Кейл.
— Правильно сделала. Я так и думал.
— Он бы и сам пришел, — сказала Абра.
— Этого никто не знает и не узнает, — отозвался Ли.
Он вышел из кухни и через минуту вернулся. Ставя на стол глиняную бутылку и три миниатюрные, прозрачные фарфоровые чашечки, сказал:
— Он еще спит.
— А я помню эту штуку, — заметил Кейл.
— Еще бы не помнить. — Ли разлил темного тягучего напитка по чашечкам.Надо чуть-чуть отхлебнуть и подержать на языке, а потом уж глотать.
Абра оперлась локтями на стол.
— Ли, вы — человек мудрый. Помогите ему, научите, как примириться с судьбой.
— Я и сам не знаю, умею ли я примиряться с судьбой, — вздохнул Ли. — У меня не было случая испытать себя по-настоящему. Я всегда был… сколько раз я сомневался, но мне редко удавалось разрешить свои сомнения. Когда совсем было невмоготу, я плакал один.
— Плакал? Ты?!
— Когда умер Самюэл Гамильтон, для меня весь свет померк, как будто единственную свечу задули. Я зажег ее снова, чтобы насладиться его замечательными созданиями. И что же я увидел? Детей его раскидало, смяло, а кое-кого и погубило — словно поработал злой рок… Давайте-ка глотнем еще немного уцзяпи.
— Я должен был сам убедиться, — продолжал он, что думаю и поступаю глупо. И главная моя глупость состояла вот в чем: я считал, что добро всегда гибнет, а зло живет и процветает.
Мне казалось, что однажды Бог разлюбил людей, которых сам же сотворил из праха, или разгневался на них, и раздул гончарный горн, чтобы обратить их обратно в прах или очистить от вредных примесей.
Мне казалось, что предки передали мне и ожоги от очищающего обжига, и примеси, из-за которых потребовалось разжечь большой огонь. Передали все — и хорошее, и плохое. У вас нет такого чувства?
— Наверное, есть, — ответил Кейл.
— Я не знаю, — сказала Абра.
Ли покачал головой.
— Но это обманчивое чувство и куцая мысль. Быть может… — он вдруг умолк.
— Что — быть может? — спросил Кейл, чувствуя, как внутри него разливается теплота.
— Быть может, мы когда-нибудь поймем, что каждый человек без исключения в каждом поколении проходит передел. Разве у мастера, пусть даже в глубокой старости, пропадает желание сделать, например, прекрасный сосуд — тонкий, прозрачный, прочный? — Ли поднял чашку к свету. — Как эта чашка! Чтобы не было никаких примесей, чтобы получился самый лучший и самый чистый спек — надо много огня.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99
Кейл взял извещение, пробежал глазами скорбные, беспощадно-суровые и торжественные строки.
Из комнаты появился доктор Эдвардс со своим саквояжем; едва кивнув, он прошествовал через гостиную и вышел из дома, ловко притворив за собой дверь. Доктор Мэрфи поставил саквояж на стол и, вздохнув, сел.
— Доктор Эдвардс поручил мне сообщить наше заключение.
— Как отец? — нетерпеливо перебил Кейл.
— Я скажу все, что известно нам самим, утаивать нет смысла. Кейл, с сегодняшнего дня считай себя главой семьи. Ты представляешь себе, что такое удар? — Не дожидаясь ответа, он продолжал: — В данном случае мы имеем обширное церебральное кровоизлияние. Поражены некоторые участки мозга. Небольшие кровоизлияния наблюдались у него и раньше. Ли об этом знает.
— Наблюдались, — отозвался Ли.
Доктор Мэрфи поглядел на него и снова обратился к Кейлу:
— Левая сторона парализована полностью, правая частично. Левый глаз, очевидно, не видит, однако с уверенностью сказать нельзя. Короче говоря, Кейл, твой отец в тяжелом состоянии.
— А говорить он может?
— Немного может, с трудом. Но не стоит его утомлять.
Кейл судорожно искал, как спросить.
— Он… Он поправится?
— Я слышал о случаях резорбции в подобном тяжелом состоянии, но самому сталкиваться не приходилось.
— Вы хотите сказать, что он умрет?
— Сие никому не известно. Может неделю протянуть или месяц, а может и год прожить, даже два. А может скончаться сегодня же.
— Он узнает меня?
— Сам увидишь… Я сейчас пришлю сиделку на ночь, а завтра найдешь постоянную. — Доктор Мэрфи поднялся. — Мне очень жаль, Кейл, но ничего не поделаешь. Держись, мой мальчик! Главное сейчас — мужество… Знаешь, меня всегда поражает, как люди находят в себе силы держаться. При любых обстоятельствах. Ну, спокойной ночи! Утром придет Эдвардс. — Он хотел было похлопать Кейла по плечу, но тот отстранился и пошел к отцу.
Голова Адама покоилась на высоко подложенных подушках. Лицо его застыло, кожа была бледная, словно прозрачная, губы вытянулись в прямую линию, ни усмешки в них, ни укоризны. В широко раскрытых глазах была такая ясность и такая глубина, что, казалось, сквозь них можно заглянуть в самую его душу, и они сами словно бл видели насквозь все вокруг. Но смотрели они спокоЧю и безразлично прямо перед собой. Когда Кейл вошел, взгляд переместился на него, потом уперся ему в груд, поднялся вверх и остановился на его лице.
Кейл присел на стул подле постели.
— Прости меня, отец.
Веки медленно, по-лягушачьи, опустились и поднялись снова.
— Ты меня слышишь, отец, понимаешь? — Глаза смотрели все так же неподвижно и покойно. — Это я, я виноват! — крикнул Кейл. — Я виноват, что убили Арона, а у тебя вот удар. Я со зла повел его в публичный дом. Со зла мать показал. Поэтому он и убежал в армию. Я не хочу никому во вред делать, у меня так получается, правда!
Он припал лицом к изголовью кровати, чтобы не видеть уставившихся на него ужасных глаз, но они не отпускали его, и он понял, что этот взгляд пребудет с ним до конца жизни, станет частью его самого.
В передней позвонили, и через минуту вошел Ли в сопровождении плотной, с густыми черными бровями женщины. Она раскрыла саквояжнк, и из него словно посыпалось наигранное оживление.
— Где он, мой больной, вот этот?! Непохоже, непохоже… Зачем только меня позвали. Да мне тут делать нечего. Он же здоровее нас с вами. Эй, мистер, может, встанете и поможете мне справиться с моими болячками? Такой видный, красивый, неужели оставите бедную женщину? — Одним привычным движением, без видимых усилий она правой рукой приподняла Адама за спину, левой ловко взбила подушки, и, подтянув его повыше к изголовью, опустила на постель.
— Мы ведь любим, когда подушечки прохладные, правда? — тараторила она. — Так-так, замечательно! А где у вас тут туалет? Нам, само собой, утка будет нужна и горшок. И будьте добры, поставьте сюда раскладушку.
— Составьте список, — мрачно отозвался Ли. — И если вам понадобится помощь…
— Какая там помощь! Мы и сами прекрасно управимся, правда же, золотко?
Ли и Кейл убрались в кухню. Ли сказал:
— Хотел заставить тебя поесть, да вот эта особа помешала. Многие считают, что и на радостях еда в охотку, и от горя лучшее средство. Она из таких, это наверняка. Ну что, будешь есть или нет?
Кейл заулыбался.
— Если бы ты стал заставлять, меня бы наизнанку вывернуло. Но раз ты с подходом, то я, пожалуй, умну сандвич.
— Сандвичей нет.
— Хочу сандвич.
— Просто поразительно, как мы любим вопреки всякой логике, когда все шиворот-навыворот становится, сказал Ли. — Даже досада берет.
— А я уже расхотел сандвич, — возразил Кейл. — Там пирожков не осталось?
— Осталось — в хлебнице. Уже, наверное, зачерствели.
Он достал блюдо с пирожками и поставил на стол.
— Люблю, когда черствые.
В кухню влетела сиделка.
— Аппетитно выглядят! — Взяв пирожок, она надкусила его и затараторила, жуя: — Где тут телефон? Аптекарю Крафу позвоню, не возражаете? Заказать кое-что надо. И постельное белье — где у вас белье? Раскладушки тоже не вижу. Вы уже газетку прочитали? Где, говорите, телефон-то? — Взяв еще один пирожок, она исчезла.
— Он что-нибудь сказал? — негромко спросил Ли.
Кейл качал головой, как заведенный.
— Тяжело будет, я знаю. Но доктор прав. Человек, в сущности, удивительное животное, все вынесет.
— А я нет. — Голос Кейла звучал глухо, безразлично. — Я не выдержу. Ни за что не выдержу. Надо кончать… Я должен…
Ли яростно схватил его за руку.
— Щенок! Трус поганый!.. Погляди вокруг себя. Сколько замечательного в жизни, а ты… Только попробуй, заикнись еще раз… С чего ты взял, что твое горе глубже моего?
— Да не от горя это. Я ему все выложил. Я убил собственного брата. Убийца я — вот кто. Теперь он все знает.
— И он сказал, что ты убийца? Говори прямо, сказал?
— К чему ему говорить. Я и так понял, по его глазам. Его глаза все сказали. Куда мне теперь деться? Нигде мне места нет…
Ли облегченно вздохнул и отнял руку.
— Кейл, выслушай меня, мальчик, терпеливо начал он. — У Адама поражены некоторые центры головного мозга. Думаю, что кровоизлияние затронуло и зрительные нервы, то есть тот участок в коре, от которого зависит зрение. То, что ты видишь в его глазах, — это скорее всего следствие разрыва кровеносных сосудов в зрительной сфере. Помнишь, он совсем не мог читать? Это не потому, что у него вдруг испортились глаза. Это от давления. Поэтому нельзя по глазам судить. Откуда тебе знать, обвиняет он тебя или нет.
— Обвиняет, я знаю. Его глаза сказали, что я — убийца.
— Да он простит тебя. Обещаю!
В дверях появилась сиделка.
— Ты что-то обещаешь, Китай? А как насчет обещанного кофейку?
— Сейчас сварю. Как он?
— Уснул, как младенец! Почитать что-нибудь в этом доме найдется?
— Что именно вы бы хотели?
— Что угодно, лишь бы о ногах не думать. Набегалась за день-то.
— Кофе я скоро принесу… А почитать — могу предложить неприличные рассказики, французская королева сочинила. Правда, они; может быть, слишком…
— Тащи их сюда вместе с кофием, — скомандовала она. — А ты бы прилег, парень. Нас тут двое в случае чего. Эй, Китай, не забудь книжку принести!
Ли поставил кофейник на газ и подошел к столу.
— Кейл!
— Чего?
— Сходи к Абре.
2
Кейл стоял на ухоженном крыльце и давил на кнопку звонка. Наконец над ним вспыхнул яркий свет, загремел болт и из-за двери высунулась миссис Бейкон.
— Мне нужно видеть Абру, — сказал он.
— Что?! — переспросила миссис Бейкон и раскрыла от изумления рот.
— Мне нужно видеть Абру.
— Нельзя, она уже спит. Уходи.
— Мне нужно видеть ее! — закричал Кейл. — Неужели не понимаете?
— Уходи немедленно или я позову полицию.
Из дома раздался голос мистера Бейкона:
— Что там такое? Кто это?
— Это не к тебе. Иди ложись, ты же болен. Я сама разберусь. — Она обернулась к Кейлу: — Вот что, убирайся-ка с моего крыльца. Если опять вздумаешь трезвонить, я вызову по телефону полицию. Вон отсюда! — Дверь захлопнулась, стукнул болт, свет погас.
Кейл стоял в темноте и улыбался, представляя, как к нему подваливает старый Том Мик и интересуется: «Привет, Кейл! Ты чегой-то тут надумал?»
Из-за двери раздался голос миссис Бейкон:
— Ты, вижу, еще здесь? Немедленно уходи! Чтобы духу твоего не было!
Кейл не торопясь прошел по дорожке к калитке и свернул к дому, но на углу его нагнала Абра. Она вся запыхалась от бега.
— Через черный ход выскочила! — объявила она.
— Они же все равно узнают.
— Ну и пусть!
— И ты не боишься?
— Нет.
— Абра, — сказал, помолчав, Кейл. — Я — убийца, из-за меня погиб брат, а отца разбил паралич.
Обеими руками она вцепилась в его руку.
— Ты слышала, что я сказал?
— Конечно, слышала.
— Абра, и мать у меня была проститутка.
— Я знаю, ты говорил. А у меня отец — вор.
— Во мне ее кровь, Абра, неужели ты не понимаешь?
— А во мне его.
Кейл пытался собраться с мыслями, оба молчали. Дул холодный ветер, и они невольно пошли быстрее, чтобы не продрогнуть. Уже остались позади последние уличные фонари, уже кончилась на краю города мостовая и перешла в проселочную дорогу, которую развезло от весенних дождей, а они все шли и шли в беспросветную мглу по скользкой черной грязи, и сырая от росы трава на обочине хлестала им по ногам.
— Куда мы идем? — спросила Абра.
— Мне хочется убежать. Убежать от отцовских глаз. Они все время передо мной. Я их вижу, даже когда сам закрываю глаза. И так будет всегда. Отец умрет, а его глаза все равно будут смотреть на меня и говорить, что я убил брата.
— Ты его не убивал.
— Нет, убил. И его глаза говорят, что убил.
— Зачем ты так говоришь? Куда мы идем?
— Тут уже недалеко. Котловина, водокачка… и ива. Ты помнишь, там стоит большая ива?
— Да, я помню эту иву.
— У нее ветви свисают до самой земли, и получается как шатер.
— Я знаю.
— И днем, после уроков… когда вовсю светило солнце… вы с Ароном раздвигали ветви и входили туда… и вас не было видно.
— Ты подглядывал?
— Подглядывал, — сказал Кейл и добавил: — А теперь я хочу, чтобы ты со мной пошла под иву. Вот чего я хочу.
Она остановилась, он тоже.
— Нет, мы туда не пойдем, — сказала она. — Это будет неправильно.
— Ты не хочешь… со мной?
— Если тебе хочется просто убежать, я не пойду. Ни за что.
— Тогда я не знаю, как мне дальше быть, — сказал он. — Не знаю, что делать. Ну, скажи.
— А ты послушаешь меня?
— Не знаю.
— Давай вернемся?
— Вернемся? Куда?
— Домой к твоему отцу.
3
Из окон кухни лился яркий свет. Ли зажег духовку, и она согревала промозглый воздух.
— Это она заставила меня прийти, — буркнул Кейл.
— Правильно сделала. Я так и думал.
— Он бы и сам пришел, — сказала Абра.
— Этого никто не знает и не узнает, — отозвался Ли.
Он вышел из кухни и через минуту вернулся. Ставя на стол глиняную бутылку и три миниатюрные, прозрачные фарфоровые чашечки, сказал:
— Он еще спит.
— А я помню эту штуку, — заметил Кейл.
— Еще бы не помнить. — Ли разлил темного тягучего напитка по чашечкам.Надо чуть-чуть отхлебнуть и подержать на языке, а потом уж глотать.
Абра оперлась локтями на стол.
— Ли, вы — человек мудрый. Помогите ему, научите, как примириться с судьбой.
— Я и сам не знаю, умею ли я примиряться с судьбой, — вздохнул Ли. — У меня не было случая испытать себя по-настоящему. Я всегда был… сколько раз я сомневался, но мне редко удавалось разрешить свои сомнения. Когда совсем было невмоготу, я плакал один.
— Плакал? Ты?!
— Когда умер Самюэл Гамильтон, для меня весь свет померк, как будто единственную свечу задули. Я зажег ее снова, чтобы насладиться его замечательными созданиями. И что же я увидел? Детей его раскидало, смяло, а кое-кого и погубило — словно поработал злой рок… Давайте-ка глотнем еще немного уцзяпи.
— Я должен был сам убедиться, — продолжал он, что думаю и поступаю глупо. И главная моя глупость состояла вот в чем: я считал, что добро всегда гибнет, а зло живет и процветает.
Мне казалось, что однажды Бог разлюбил людей, которых сам же сотворил из праха, или разгневался на них, и раздул гончарный горн, чтобы обратить их обратно в прах или очистить от вредных примесей.
Мне казалось, что предки передали мне и ожоги от очищающего обжига, и примеси, из-за которых потребовалось разжечь большой огонь. Передали все — и хорошее, и плохое. У вас нет такого чувства?
— Наверное, есть, — ответил Кейл.
— Я не знаю, — сказала Абра.
Ли покачал головой.
— Но это обманчивое чувство и куцая мысль. Быть может… — он вдруг умолк.
— Что — быть может? — спросил Кейл, чувствуя, как внутри него разливается теплота.
— Быть может, мы когда-нибудь поймем, что каждый человек без исключения в каждом поколении проходит передел. Разве у мастера, пусть даже в глубокой старости, пропадает желание сделать, например, прекрасный сосуд — тонкий, прозрачный, прочный? — Ли поднял чашку к свету. — Как эта чашка! Чтобы не было никаких примесей, чтобы получился самый лучший и самый чистый спек — надо много огня.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99