— Не о том сейчас речь. Он все время о чем-то думает. Молчит. Бродит ночью один по холмам. Я к нему ездил на ранчо. Он стихи там пишет… Весь стол устлан листками.
— А сам ты, Уилл, разве никогда не писал стихов?
— Никогда.
— А я писала. И весь стол был ими устлан.
— Я не хочу, чтоб ты уезжала.
— Позволь мне решать самой, — сказала Десси мягко. — Я утратила что-то свое. Хочу обрести его снова.
— Глупости это.
Десси встала, обошла стол, обняла Уилла.
— Милый брат, пожалуйста, позволь мне решать самой.
Уилл сердито высвободился из ее рук и ушел. Он еле поспел на поезд.
2
Том встретил Десси на вокзале в Кинг-Сити. Она увидела его в окно, он нетерпеливо оглядывал вагоны. Том приготовился к встрече: лицо тщательно выбрито и лоснится, как темное полированное дерево. Рыжие усы подстрижены. На Томе широкополая шляпа с плоским верхом, нарядная коричневая куртка с перламутровой пряжкой на поясе. Туфли блестят на полуденном солнце — ясно, что перед самым прибытием поезда Том прошелся по ним носовым платком. Крахмальный стоячий воротничок туго охватывает крепкую красную шею, голубой вязаный галстук заколот булавкой в форме подковы. Шершавые бурые руки сжаты, сцеплены вместе — Том борется с волнением.
Десси рьяно замахала ему рукой из окна, крикнула: «Я здесь, Том! Я здесь!», — хотя знала, что Том не расслышит за шумом и лязгом колес. Сошла на перрон — Том стоит спиной к ней, глядит куда-то во все глаза, ищет. Десси подошла к нему с улыбкой.
— Прошу прощенья, сударь, — сказала негромко. — Вы не видели здесь человека по имени Том Гамильтон?
Он обернулся рывком, вскрикнул от радости, сгреб ее по-медвежьи, заплясал-закружился. Держа Десси в воздухе одной рукой, другой шлепнул ее сзади. Жесткими усами ткнулся в щеку. Затем, взяв обеими руками за плечи, вгляделся в нее. И оба, откинув головы, захохотали.
Вокзальный кассир высунулся из своего окошка, уперся в подоконник локтями, одетыми в черные нарукавники.
— Уж эти Гамильтоны! Ты посмотри на них, — сказал через плечо телеграфисту.
А Том и Десси, касаясь кончиками пальцев, исполняли чинный танец встречи — с носка на пятку, с пятки на носок — и Том пел: «Дудл-дудл-ду», а Десси: «Дидл-дидлди», — и снова затем обнялись. Глядя с высоты своего роста, Том сказал:
— Вы, случаем, не Десси Гамильтон? Я вроде узнаю вас. Но вы переменились. Где ваши косички?
Взял у нее багажные квитанции, сунул в карман, а куда, тут же забыл, так что искал довольно долго; потом схватил не те вещи. Наконец ее корзины подняты в эадок тележки. Две гнедые лошади бьют твердую землю копытом и взматывают головой, дергая глянцевитое дышло и скрипя вальками. Сбруя вычищена, медный набор блестит, как золото. На кнутовище навязан красный бант, в гривы и хвосты вплетены красные ленты.
Том подсадил Десси в тележку и сделал вид, что стыдливо засмотрелся на ее лодыжку, выглянувшую из-под платья. Затем подтянул мартингалы, освободил удила. Отмотал вожжи с кнутовища, и лошади повернули так круто, что колесо скрежетнуло об упор.
— Хочешь, проедемся до Кинг-Сити? Красивый городок, — сказал Том.
— Не надо, — сказала Десси. — Я и так помню.
Он повернул налево, на юг, пустил лошадей легкой, мерной рысью.
— А где Уилл? — спросила Десси.
— Не знаю, — ответил Том коротко.
— Он говорил с тобой?
— Да. Сказал, что против твоего переезда.
— То же самое он сказал и мне. И Джорджа убедил написать мне, чтобы не ехала.
— А почему, раз ты хочешь? — гневно сказал Том. — Чего Уилл суется?
Десси ласково коснулась руки Тома.
— Ты, по его мнению, свихнулся. Стихи, мол, пишешь.
Лицо Тома помрачнело.
— Он, должно быть, без меня рылся в моих бумагах. А зачем? Какое он имеет право рыться?
— Не горячись, не надо, — сказала Десси. — Уилл — твой брат, не забывай.
— А ему бы понравилось, если бы я залез в его бумаги?
— Ты не смог бы, — рассудительно ответила Десси. — Он запирает их в сейф. Не сердись — не надо портишь день.
— Ладно, — сказал Том. — Видит бог, я не хочу сердиться. Но поневоле рассердишься. Раз я не желаю жить по его шаблону, значит, я свихнулся.
— Знаешь, под конец мне пришлось выдержать мамин натиск, — сказала Десси, решительно меняя тему.
— Она тоже хотела ехать. Ты хоть раз видел, чтобы она плакала?
— Нет, не припомню такого. Она не из плаксивых.
— Так вот, всплакнула. По ее меркам, почти разрыдалась; всхлипнула, шмыгнула носом раза два, высморкалась, протерла очки и замолчала защелкнулась, как часы крышечкой.
— Господи, как здорово, Десси, что ты вернулась! Как хорошо. Я точно от болезни очнулся.
Лошади шли бойкой рысью. Том сказал.
— Адам Траск купил форд. Или точнее, Уилл продал ему форд.
— Про форд я не знала, — сказала Десси. — А он у меня дом покупает. Дает очень хорошую Цену. — И продолжала со смехом: — Я запросила дорого-предорого, чтобы поторговаться и сбавить. А мистер Траск согласился не торгуясь. И поставил меня в трудное положение.
— Как же ты вывернулась!
— Да пришлось сказать, что назвала такую цену лишь в качестве начальной. Но он отнесся очень равнодушно.
— Ты только смотри Уиллу не проговорись. Он тебя в сумасшедший дом отправит за такой торг, — сказал Том.
— Но ведь дом не стоит этих денег!
— Еще раз предупреждаю, Уиллу не рассказывай. А для чего Адаму твой дом?
— Он переезжает в Салинас. Хочет, чтобы близнецы ходили в городскую школу.
— А как же ранчо?
— Не знаю. Он не говорил.
— Интересно, как бы повернулась наша жизнь, если бы у отца было такое ранчо, а не наш пыльный сухозем, — сказал Том.
— Не такое уж у нас тут плохое место.
— Оно во всех отношениях славное, только концы с концами свести не дает.
— А ты покажи мне такую семью, чтобы жила веселей нашей, — сказала Десси очень серьезно.
— Такой семьи я не знаю. Но это уж от людей зависит, а не от земли.
— Помнишь, Том, как ты возил Дженни и Беллу Уильяме на танцы в Пичтри? Водрузил диван на конные грабли и усадил их!
— Мама до сих пор попрекает меня этим диваном. Хочешь, пригласим Дженни и Беллу к нам в гостит
— А ведь они приедут, — сказала Десси. — Давай пригласим.
Когда с большой дороги повернули к ранчо, она проговорила:
— Мне земля запомнилась иной.
— Суше и скудней?
— Вот именно. А тут столько травы.
— Я двадцать голов скота покупаю, буду выпасать на ней.
— Да ты богач.
— Нет. И поскольку год хороший, на говядину цена упадет. Интересно, как бы Уилл тут вывернулся. Он мне говорил, что изобилия не любит. «Всегда делай бизнес на том, чего мало», — учил он меня. Уилл парень дошлый.
Ухабистый проселок был все тот же, только глубже стали колеи, да округлые камни выпирали резче.
— Что там за табличка на мескитовом кусте? — сказала Десси. Проехали мимо, и, ухватив картонный квадратик, она прочла: «Добро пожаловать домой».
— Том, это ты написал!
— Нет, не я. Здесь побывал кто-то другой.
Через каждые пятьдесят ярдов новая карточка белела на кусте или свисала с веток мадроньи, или была прикноплена к стволу конского каштана, и на всех написано: «Добро пожаловать домой». И каждый раз Десси радостно ахала.
Поднялись на взгорок, и Том остановил лошадей, чтобы Десси полюбовалась панорамой родных мест. За долиной — холм, и по скату выбеленными камнями выложена огромная надпись: «Добро пожаловать домой, Десси». Прижавшись головой к куртке Тома, Десси и засмеялась, и заплакала. Том строго поглядел на холм.
— Чьих это рук работа? — вопросил он. — Прямо нельзя оставить ранчо ни на час.
На рассвете Десси проснулась от ознобной боли, приходящей к ней по временам. Сперва эта боль шелестнет смутной угрозой, куснет в боку, скользнет по животу, давнет сильнее, схватит твердо, сожмет и скрутит наконец огромной жестокой рукой. И когда ручища отпустила, продолжало ныть, как от ушиба. Приступ был не так уж длителен, но внешний мир померк на это время, и ощущалась лишь борьба тела с болью.
Когда боль ослабла, Десси увидела, что окна серебрит рассвет. Она вдохнула свежий ветер утра, шевелящий занавески, приносящий ароматы трав, корней, влажной земли. Потом в утренний парад включились звуки: перебранка воробьев; мычание коровы, монотонно бранящей голодного теленка, — чего, мол, тычешься, как угорелый; наигранно-возбужденный крик голубой сойки; сторожкий краткий возглас перепела и тихий отклик перепелки откуда-то неподалеку, из высокой травы; кудахтанье над снесенным яйцом на весь птичий двор. И там же раздаются притворно протестующие вопли красной, в четыре фунта весом, родайлендской курицы: «Караул! Меня топчут!»— а сама могла бы пришибить тощего петушка-насильника одним ударом крыла.
Воркованье голубей напомнило былые годы. Вспомнила Десси, как однажды отец, сидя во главе стола, рассказывал:
— Говорю Рэббиту, что хочу развести голубей, а он мне угадайте что в ответ? «Только не белых». «А почему?» — спрашиваю. «Как пить дать, принесут несчастье, отвечает. — Заведи лишь стаю белых, и приведут в дом печаль и смерть. Серых разводи». «Я белых люблю», — говорю. «Серых разводи», повторяет. А я белых разведу — и это твердо, как твердь небесная.
— Зачем тебе, Самюэл, вечно дразнить судьбу? — стала уговаривать терпеливо Лиза. — Серые крупней и на вкус не хуже.
— Не пойду я на поводу у пустых сказок, — отвечал Самюэл.
И Лиза сказала со своей ужасающе-трезвой простотой: — Ты у собственной строптивости идешь на поводу. Ты спорщик и упрямец, ты упрям, как мул!
— Кому-то надо спорить с судьбой, — возразил Самюэл хмуро. — Если бы человечество никогда не дразнило судьбу, то до сих пор сидело бы на деревьях.
И, конечно, развел белых голубей и воинственно стал дожидаться печали и смерти — и разве не дождался? А теперь праправнуки тех голубей воркуют по утрам и вихрятся белою метелью, взлетая над сараем.
И, вспоминая былое, Десси слышала вокруг себя голоса, — дом опять наполнялся людьми. «Печаль и смерть, думалось и будило снова боль. — Смерть и печаль. Только жди, имей терпение — и дождешься».
Ей слышалось, как шумно дышат мехи в кузнице и постукивает пробно молоток по наковальне. Слышалось, как Лиза открывает дверцу духовки, как шлепает тугим караваем на хлебной доске… А это Джо бродит, ищет свои ботинки в самых неподходящих местах и наконец находит их — под своей кроватью.
А вот и милый тонкий голосок Молли слышен в кухне, она читает главу из Библии, как заведено по утрам, и Уна поправляет ее неулыбчиво своим звучным грудным голосом.
И вспомнилось, как Том карманным ножиком сделал надрез под языком у Молли и от страха чуть не умер, осознав меру своей отваги.
— Ах ты, родной мой Том, — шепнула Десси одними губами.
Том боязлив настолько же, насколько и отважен; так уж свойственно людям великой души. Неистовство в нем пополам с нежностью, и весь он — поле сражения сил, мятущихся внутри. Он и теперь в смятенном состоянии духа, но Десси знает, что сможет держать его в узде и направлять, как всадник направляет на барьер скакуна чистых кровей, демонстрируя его породу и выучку.
В полудремоте, полуболи лежала Десси, а утро все ярче светлело в окне. И она вспомнила, что четвертого июля «День независимости — национальный праздник США, годовщина провозглашения независимости (1776 г.).» Молли будет шагать на праздничный пикник впереди, рядом с самим Гарри Форбзом, членом Калифорнийского сената. А платье Молли еще не обшито галуном. Десси с трудом приподнялась. Столько еще дошивать, а она лежит и дремлет.
— Я успею, Молли. Оно будет готово, громко проговорила Десси.
И встала, накинула халат, босиком обошла весь дом, так густо населенный Гамильтонами. Но в коридоре их нет — значит, в своих спальнях. Там аккуратно застланы постели — и тоже никого; значит, все в кухне. Но и там пусто ушли, рассеялись. Печаль и смерть. Волна воспоминаний схлынула, осталась сухая трезвость пробуждения. В доме убрано, вычищено, занавеси постираны, окна вымыты, но все это сделано по-мужски; выглаженные гардины повешены чуть косо, на стеклах полосы от тряпки, а на столе остался прямоугольный след, где лежала книга. В кухне разгорается плита, огонь оранжевеет в щелях дверец, тихо гудит и тянется в проем заслонки. За стеклом стенных часов взблескивает маятник, и часы постукивают, будто деревянный молоточек по деревянному пустому ящичку.
Со двора донесся сипловатый странный свист — точно на древней тростниковой дудке играли дикарскую мелодию. На крыльце послышались шаги Тома, и он вошел с охапкой дубовых дров, такой объемистой, что он за ней ничего не видел. Каскадом посыпались дрова в ящик у плиты.
— Ты уже встала, — сказал Том. Лицо его светилось радостью. — А я хотел разбудить тебя этим грохотом. Утро сегодня легкое, как пух, — такое утро грех проспать.
— Ты говоришь в точности, как, бывало, отец, — сказала Десси, вторя брату своим смехом.
— Да, — сказал он громко; радость в нем свирепо разгоралась. — И мы вернем те времена. Я маялся, волокся тут в тоске, как змея с перебитым хребтом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99