— Очень неплохо. Она мне стирала, штопала, даже готовила иногда.
— Я не про то. Как тебе с ней было… ну, сам знаешь?
— Хорошо. Очень хорошо. Она была такая… нежная, что ли, мягкая. Ну, вроде как ласковая… и нежная.
— Это тебе повезло, а то ведь могла бы и прирезать, пока ты спал.
— Она? Нет. Она ласковая была.
— А чего это у тебя глаза такие стали? Сдается мне, у тебя с той индианкой серьезно было.
— Да, наверно.
— И куда же она потом подевалась?
— От оспы умерла.
— А другую ты себе не завел?
Во взгляде Адама была боль.
— Мы их сложили друг на друга, как дрова… Их там больше двухсот человек было, руки-ноги во все стороны торчали. А сверху набросали хворосту и полили керосином.
— Я слышал, они оспу не переносят.
— Она для них — смерть, — сказал Адам. — У тебя сейчас бекон сгорит.
Карл быстро повернулся к плите.
— Просто будет поджаристый, — сказал он. — Я люблю, когда поджаристый. Он выгреб бекон на тарелку, разбил яйца и вылил их в горячий жир: подпрыгнув, они растеклись по сковородке, потом застыли в коричневых кружевных обводах и зашкворчали.
— У нас тут была одна учительница, — сказал Карл. Хорошенькая, ножки крохотные. Все платья в Нью-Йорке себе покупала. Рыженькая… а ножки — ты таких крохотных в жизни не видал! А еще она в хоре церковном пела. Все сразу стали в церковь ходить. Прямо валом туда валили. Правда, давно это было.
— Ты не тогда ли писал, что жениться собрался?
Карл усмехнулся.
— Вроде тогда. У нас в округе все парни тогда с ума посходили, всем, вишь, сразу жениться приспичило.
— И куда же делась эта учительница?
— Да знаешь, как бывает. Здешние женщины из-за нее просто покой потеряли. Объединились между собой. И быстренько ее отсюда выперли. Я слышал, она даже белье шелковое носила. Очень была такая вся благородная. Школьный совет турнул ее еще до конца учебного года. А ножки-то вот такусенькие. Она любила их показывать — высунет из-под юбки, по щиколотку, будто случайно… Да, она частенько их показывала.
— Ты с ней хоть познакомился? — спросил Адам.
— Нет, я только в церковь ходил. Еле протискивался. Такой красивой девушке в маленький городок нельзя. Только людей смущает. И разговоры всякие идут.
— А помнишь ту девушку, дочку Сэмюэлсов? Вот ведь была красавица! С ней что?
— Та же история. Разговоры пошли нехорошие. Она уехала. Я слышал, в Филадельфии живет. Портнихой стала. Говорят, у нее одно платье сшить десять долларов
— Все-таки надо бы нам отсюда уехать, — сказал Адам.
— Опять про Калифорнию думаешь?
— Угу.
Карл вдруг взорвался:
— Давай уходи отсюда! — закричал он. — Не нужен ты мне здесь! Я твою долю у тебя откуплю, или продам, или не знаю чего! Убирайся, сукин ты сын!.. — Он осекся. — Насчет сукина сына, это я, пожалуй, хватил. Но вообще ты меня уже довел, черт тебя побери!
— Я уйду, — сказал Адам.
3
Через три месяца Карл получил цветную открытку с видом гавани Рио-де-Жанейро, а на обороте Адам нацарапал: «У вас там зима, а здесь лето. Почему бы тебе сюда не приехать?»
Еще через полгода он получил другую открытку, из Буэнос-Айреса. «Дорогой Карл! Ну и огромный же это город! Тут говорят и по-французски, и по-испански. Высылаю тебе книгу».
Но никакой книги не пришло. Карл ждал всю следующую зиму и половину весны. Вместо книги на ферму прибыл Адам. Он загорел и был одет по-иностранному.
— Ну, как ты? — спросил Карл.
— Отлично. Ты книгу получил?
— Нет.
— Куда же она, интересно, запропастилась? Там картинки были хорошие.
— На ферме-то думаешь оставаться?
— Пожалуй, да. Я расскажу тебе, в каких был краях.
— И слушать не стану, — сказал Карл.
— Господи, до чего ж ты злющий, — вздохнул Адам. — Просто я наперед знаю, как все будет. Год-другой ты поживешь здесь, потом на тебя опять лихоманка найдет, а из-за тебя и я покой потеряю. Сперва будем друг на Друга злиться, потом начнем сдерживаться, будем эдак вежливо разговаривать, только это еще хуже. А потом оба опять на стенку полезем, и ты снова уедешь, потом опять вернешься — и все по новой.
— Но ты хочешь, чтобы я остался? — спросил Адам, — Конечно, хочу. Когда ты уезжаешь, я по тебе скучаю. Но ведь опять все будет, как раньше.
Так оно и случилось. Сперва они какое-то время предавались воспоминаниям детства, потом рассказывали Друг другу о том, что с ними было, пока они не виделись, и, наконец, стали все чаще неловко замолкать, целыми днями работали, непроронив ни слова, а потом начали то и дело выплескивать свое раздражение. Время текло, не стесненное событиями, и потому казалось, что оно тянется бесконечно долго. Как-то вечером Адам сказал
— Знаешь, мне скоро будет тридцать семь. Полжизни прожито.
— Ну вот, понеслось, — проворчал Карл. — Сейчас скажешь, что попусту тратишь лучшие годы. Послушай, Адам, может, не будем в этот раз ругаться? — Не понимаю.
— Если пойдет, как повелось, мы сперва будем три четыре недели ссориться, а потом ты уедешь. Если тебе не сидится на месте, давай лучше уезжай прямо сейчас, и обойдемся без скандалов.
Адам засмеялся, и обстановка в комнате разрядилась.
— У меня, оказывается, совсем не глупый брат, сказал он. — Ты дело говоришь. Когда засвербит так, что невмоготу, я сразу уеду, чтобы мы не успели разругаться вдрызг. Точно, мне эта мысль нравится… А ты все богатеешь, Карл, верно?
— Богатею не богатею, а дела идут неплохо.
— Может, это не ты купил в городе четыре дома и салун?
— Может, и не я.
— Я же знаю, что ты. Карл, ты из этой фермы сделал конфетку, второй такой нет ни у кого. Почему бы нам не построить себе новый дом — с ванной, водопроводом и с уборной? Мы же давно не бедняки. Да что там не бедняки! Говорят, ты чуть ли не самый богатый фермер в округе!
— Новый дом нам ни к чему, — резко сказал Карл. Катись ты со своими фантазиями!
— Разве плохо иметь уборную в доме и не бегать во двор?
— Меня твои фантазии не интересуют. Адам развеселился.
— А может, я сам построю себе красивый домик прямо возле рощи. Что скажешь? Уж тогда-то мы не будем друг другу нервы портить.
— Мне на моей земле второй дом не нужен.
— Но земля-то наполовину моя.
— Я твою половину откуплю.
— А кто сказал, что я ее продам? У Карла сверкнули глаза.
— Только построй себе дом — я его сожгу!
— А ведь и правда сожжешь. Адам внезапно посерьезнел. — Да, ты можешь. Что ты на меня так смотришь?
— Я давно, знаешь ли, думаю, — медленно сказал Карл. — И давно хочу с тобой поговорить. Ты, как я понимаю, уже и не помнишь. — О чем?
— Небось забыл, как телеграмму послал и попросил сто долларов?
— Еще как помню. Ты мне тогда, можно сказать, жизнь спас. А что такое?
— Ты эти деньги так мне и не вернул.
— Мне кажется, вернул.
— Нет.
Адам поглядел на старый стол, за которым когда-то сидел Сайрус и постукивал палкой по деревянной ноге. Поглядел на висевшую над столом старую керосиновую лампу, из круглого раструба которой сеялся зыбкий желтый свет.
— Завтра утром я тебе их верну, — медленно скаpал он.
— Долго же ты раскачивался.
— Да, Карл, верно. Я должен был бы сам вспомнить. — Он помолчал, но потом решил, что все скажет. Ты ведь не знаешь, зачем мне были нужны эти деньги.
— Я тебя об этом не спрашивал.
— А сам я не говорил. Наверно, стыдно было. Я, понимаешь ли, в тюрьме сидел. И слинял… в смысле, сбежал оттуда.
У Карла от удивления открылся рот.
— Ты что это такое говоришь?
— Сейчас объясню. Я бродяжил, меня за бродяжничество арестовали и отправили строить дорогу, в кандальную команду — вечером нам всем надевали на ноги кандалы. Через шесть месяцев я вышел на волю и меня тут же забрали снова. Они так всегда делают, иначе кто им будет дороги строить? А когда до конца второго срока оставалось три дня, я сбежал. Перебрался в Джорджию, украл в одном магазинчике одежду и послал тебе телеграмму.
— Я тебе не верю, — сказал Карл. — А впрочем, верю, Ты врать не привык. Да, я тебе верю. Что же ты мне раньше не рассказал?
— Может, потому что стыдно было. Но мне еще больше стыдно, что долг тебе не вернул.
— Да ну, черт с ними, с деньгами! Я и сам не знаю, чего я о них вспомнил.
— Нет-нет, что ты! Завтра же утром все тебе верну.
— Это же кому сказать! Мой брат — беглый каторжник! — восхищался Карл.
— Чего ты так обрадовался?
— Наверно, это глупо, но я как будто даже горжусь. Мой брат — беглый каторжник! Слушай, Адам, ты мне только одно объясни: почему ты ждал почти до конца срока и сбежал, когда тебе всего три дня осталось?
Адам улыбнулся.
— Тут несколько причин, — сказал он. — Во-первых, я боялся, что, если отбуду срок целиком, меня потом опять заберут. И еще я прикинул, что, если подожду, пока срок подойдет к концу, никто не подумает, что я бежать собрался.
— Толково, — согласился Карл. — Но ты сказал: несколько причин. Какая же еще?
— Да, была еще одна причина, и верно самая важная, но это объяснить труднее всего. Я считал, что должен отработать на государство шесть месяцев. Раз уж вынесли такой приговор. И мне казалось, что жульничать нехорошо. Поэтому я обманул государство всего на три дня. Карл покатился со смеху.
— Да у тебя ж мозги набекрень, шалопай ты этакий, — добродушно и ласково сказал он. — Говоришь, ты еще ограбил какую-то лавку?
— Я потом выслал владельцу деньги, возместил убыток, плюс еще десять процентов приплатил.
Карл перегнулся через стол поближе к брату.
— Адам, расскажи мне про кандальную команду.
— Обязательно, Карл. Обязательно расскажу.
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

1
Узнав, что Адам побывал в тюрьме, Карл зауважал его. Он теперь относился к брату с тем теплым чувством, какое мы испытываем лишь к людям, далеким от совершенства и, следовательно, не заслуживающим нашей ненависти. Адам отчасти пользовался этим обстоятельством. И продолжал искушать Карла.
— Карл, а тебе не приходило в голову, что при таких деньгах мы можем позволить себе все, что хотим?
— Ну и что же мы хотим?
— Мы можем съездить в Европу, погулять по Парижу.
— Что это?
— Что?
— Вроде кто-то на крыльце шебуршится.
— Кошки, наверно.
— Да, похоже. Они у меня дождутся, скоро открою на них охоту.
— А еще, Карл, мы можем поехать в Египет, поглядеть на Сфинкса,
— А еще можем никуда не ездить, жить, где живем, и тратить деньги с пользой, И заодно можем не трепать сейчас языком, а идти наконец работать, чтобы день зря не пропал. Ох, эти кошки, будь они неладны! — Карл подскочил к двери и распахнул ее настежь. — Брысь!
Увидев, что брат замер и молча глядит на крыльцо, Адам подошел и встал рядом с Карлом.
Бесформенное грязное существо в рваных, вымазанных глиной тряпках, извиваясь, пыталось вползти в дом. Тонкая голая рука неуверенно цеплялась за ступеньки. Другая рука беспомощно висела. Лицо — корка запекшейся крови, губы разбиты, глаза еле видны из-под распухших почерневших век. Лоб был рассечен открытой раной, черная кровь струйками затекала под спутанные волосы.
Адам сбежал с крыльца и, опустившись на колени, склонился над девушкой.
— Помоги-ка, — сказал он. — Скорее, давай внесем ее в дом. Подымай… осторожно, за эту руку не бери. Кажется, сломана.
Когда они внесли ее в кухню, она потеряла сознание.
— Уложи ее в мою постель! — распорядился Адам. И поезжай за доктором.
— А может, запряжем телегу и отвезем ее?
— Отвезем? Ее нельзя никуда везти. Ты что, сумасшедший?
— Не знаю, кто из нас больше сумасшедший. Лучше бы сначала головой подумал.
— Да чего тут еще думать, господи?
— Двое мужчин… живут одни… и вдруг у них в доме такое.
Адам оторопел.
— Ты это серьезно?
— Вполне серьезно. По-моему, лучше ее отсюда увезти. Через два часа разговоры пойдут по всему округу. Ты разве знаешь, кто она? И как сюда попала? И что с ней случилось? Слишком большой риск, Адам.
— Если ты сейчас же не поедешь за доктором, я поеду сам, а ты останешься дома, — холодно сказал Адам.
— По-моему, ты делаешь глупость. Я, конечно, поеду, но предупреждаю, мы еще настрадаемся.
— Страдания я беру на себя, — сказал Адам. — А ты поезжай.
Когда Карл уехал, Адам взял на кухне чайник и перелил горячую воду в таз. Потом отнес таз в спальню, намочил носовой платок и стал обмывать девушке лицо. Она пришла в сознание, и голубые глаза
, блеснув, взглянули на Адама. Он мысленно перенесся в прошлое: да, та же комната, та же кровать. Мачеха держала в руке мокрую тряпочку, и он чувствовал, как боль жалит его скользящими укусами, когда вода просачивается под запекшуюся на лице корку. А мачеха все время что-то повторяла. Он явственно слышал ее голос, но не мог вспомнить, что же она такое говорила.
— Все будет хорошо, — сказал он девушке. — Мы послали за доктором. Он сейчас приедет. Ее губы слабо шевельнулись.
— Не надо разговаривать. Лежи спокойно. — Он осторожно протирал ей лицо платком и чувствовал, как в душе его поднимается теплая волна нежности. — Ты сможешь здесь остаться. Оставайся, сколько захочешь. Я буду зa тобой ухаживать. — Он выжал платок, промокнул им сбившиеся волосы и откинул их назад с рассеченного лба.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99