Когда умирает человек, который имел деньги, вес, власть и другие веши, вызывающие зависть, а живые подсчитывают его богатство, его труды, заслуги и памятники, то сам собой возникает вопрос: «Какую он прожил жизнь — хорошую или плохую?», то есть люди спрашивают то же самое, о чем другими словами спросил Крез. Зависть прошла, и теперь человека меряют вечной меркой: «Любили его или ненавидели? Причинила его смерть горе или, наоборот, вызвала радость?»
Я хорошо помню смерть трех людей. Один из них был самый богатый человек нашего столетия, который продрался к богатству, уродуя судьбы и души, а потом много лет старался вернуть уважение и тем самым сослужил большую службу обществу, пожалуй, даже перевесившую зло, которое он причинил людям при возвышении. Я плыл на пароходе, когда он умер. Вывесили объявление о его смерти, и известие почти всем доставило удовольствие. Некоторые даже говорили: «Слава богу, помер-таки, сукин сын».
Другой был дьявольски хитер, он не понимал, что у каждого есть чувство собственного достоинства, зато хорошо изучил человеческие слабости и пороки и пользовался этим, чтобы подкупать и покупать людей, развращать, совращать и шантажировать их, и добился в конце концов большой власти. Он прикрывал свои поступки словами о добродетели, а я удивлялся — неужели он не понимает, что никакой дар не завоюет тебе уважение, если ты отнял у другого самоуважение. Когда покупаешь человека, ничего, кроме ненависти, от него не жди. Когда он умер, вся страна возносила ему хвалу, но в глубине души каждый радовался его смерти.
Третий, наверное, совершил много ошибок, но вся его деятельная жизнь была посвящена тому, чтобы помочь людям стать хорошими, честными и мужественными в те времена, когда злые силы в мире захотели сыграть на их страхе. Немногие наверху очень не любили этого человека, но народ плакал на улицах, когда он умер, и вопрошал в отчаянии: «Что нам теперь делать? Как нам жить без него?»
Я полон сомнений, но для меня несомненно, что под наружным покровом слабости каждый хочет быть хорошим и чтобы его любили. Мало того, большинство наших пороков — это неудавшиеся попытки найти легкий, кратчайший путь к добродетели. Когда человеку приходит время умереть и он умирает, не вызывая жалости у других, то каковы бы ни были его способности, положение и заслуги, вся его жизнь — сплошная неудача, а смерть рождает в нем ужас. Если вы или я оказываемся перед выбором подумать или поступить так или иначе, мы всегда должны помнить о смерти и стараться жить так, чтобы наша смерть никому не доставила радости.
Да, у человечества есть одна-единственная тайна. Все наши романы, вся поэзия вертятся на непрекращающейся борьбе добра и зла в нас самих. Мне иногда кажется, что зло вынуждено постоянно приспосабливаться и менять обличье, но добро бессмертно. У порока каждый раз новое, молодое лицо, зато больше всего на свете чтут добродетель, и так будет всегда.
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЯТАЯ
1
Ли помог Адаму и мальчикам переехать в Салинас, проще сказать — перевез их: уложил вещи, отправил их на вокзал, загрузил заднее сиденье форда, а по прибытии в Салинас распаковал имущество, аккуратно разложил по местам и вообще обустроил Трасков в небольшом дома Десси. Он сделал все мыслимое для их удобства, массу сверх того и тем не менее продолжал хлопотать, дабы оттянуть время. Но вот однажды вечером, когда близнецы уже улеглись, он церемонно подал Адаму ужин. Вероятно, по этой церемонности Адам и догадался, к чему тот клонит.
— Я же вижу, ты давно хочешь что-то сказать мне. Выкладывай.
Ли заранее придумал речь, которую хотел начать так: «В течение многих лет я служил вам в полную меру моих сил и возможностей, однако теперь…», но прямое обращение Адама сбило его с толку.
— Я много раз откладывал объяснение, — сказал Ли. Настоящую речь заготовил. Хотите выслушать?..
— А тебе непременно хочется произнести речь?
— Нет, — признался Ли, — не хочется. Хотя речь хорошая.
— Когда желаешь взять расчет?
— Как можно скорее. Боюсь передумать, если буду откладывать. Вы хотите, чтобы я подождал, пока найдете кого-нибудь на мое место?
— Не стоит. Ты же знаешь, какой я медлительный. Мне понадобится время. Может быть, я вообще никого не возьму.
— В таком случае я еду завтра.
— Мальчишки ужасно расстроятся, — сказал Адам. Прямо не знаю, как они будут без тебя. Может, тебе лучше потихоньку уехать, а я им после все объясню.
— Мои наблюдения говорят о другом. Дети любят преподносить нам сюрпризы.
Так оно и случилось. На другой день за завтраком Адам объявил:
— Арон, Кейл, слушайте: Ли уезжает от нас.
— Правда?.. — переспросил Кейл. — Знаешь, сегодня вечером баскетбольная встреча. Вход десять центов. Ты не против, если мы пойдем?
— Идите. Но вы слышали, что я сказал?
— Факт, слышали, — отозвался Арон. — Ты сказал, что Ли уезжает.
— Совсем уезжает!
— И куда он едет? — поинтересовался Кейл.
— В Сан-Франциско. Он будет там жить.
— А-а… — протянул Арон. — На Главной улице появился один, видел? Поставил свою печку прямо на тротуаре, жарит сосиски и кладет в булки. Всего десять центов за штуку, а горчицы сколько хочешь бери.
Ли стоял в дверях кухни и, глядя на Адама, улыбался. Когда близнецы собрались в школу. Ли сказал:
— До свидания, мальчики.
— До свидания! — выкрикнули оба и выскочили из дома.
Адам уставился в чашку с кофе и пробормотал виновато:
— Бесенята бесчувственные! Вот тебе награда за десятилетнюю службу.
— По мне лучше так, — отозвался Ли. — Притворись они, что опечалены, они покривили бы душой. Для них мой отъезд пустяк. Может, они иногда вспомнят обо мне втихомолку. Я не хочу, чтобы они огорчались. Надеюсь, у меня не настолько мелкая натура, чтобы радоваться, когда по мне скучают. — Он положил на стол перед Адамом пятьдесят центов. — Пойдут вечером на баскетбол передайте им это от меня, и пусть купят булочки с сосисками. Только бы там не оказалось птомаина, в моем скромном прощальном подарке. Были такие случаи.
Адам удивленно смотрел на раздвижную корзину, которую Ли принес в столовую.
— Это все твои вещи?
— Кроме книг. Книги я сложил в коробки и оставил в подвале. Если вы не возражаете, я пришлю за ними или приеду сам, когда устроюсь.
— Конечно. Знаешь, Ли, мне будет здорово не хватать тебя. Не знаю, приятно тебе это слышать или нет. Ты в самом деле собираешься купить книжную лавку?
— Таковы мои намерения.
— Писать-то хоть нам будешь?
— Пока не знаю. Нужно подумать. Говорят, чистая рана быстрее заживает. Для меня самое печальное — общаться по почте. Когда близость держится одним клеем на марке. Если не видишь человека, не можешь его услышать или потрогать — его все равно что и нет.
Адам встал из-за стола.
— Я провожу тебя на вокзал.
— Ни в коем случае! — резко возразил Ли. — Ни к чему это. До свидания, мистер Траск. До свидания, Адам, — добавил он и быстро вышел. Пока Адам успел выговорить «До свидания», тот уже спустился по ступенькам крыльца, а его выкрик вдогонку «Пиши!» совпал со стуком калитки.
2
В тот вечер после баскетбольной встречи Кейл и Арон умяли по пять булочек с сосисками, и это было кстати, потому что Адам забыл приготовить ужин. По дороге домой братья первый раз заговорили об отъезде Ли.
— Интересно, почему он уехал? — спросил Кейл.
— Он давно об этом поговаривал.
— Как же он будет без нас?
— Не знаю. Спорим, что он вернется, — сказал Арон.
— Как так вернется? Отец ведь сказал, что он хочет книжную лавку открыть. Смех да и только китайская книжная лавка.
— Приедет он, соскучится по нам и приедет. Вот увидишь.
— Спорим на десять центов, что не приедет.
— До какого времени?
— До никакого! Вообще не приедет.
— Идет, — согласился Арон.
Целый месяц Арон ждал своего выигрыша, а еще через неделю дождался.
Ли приехал десятичасовым и вошел в дом, отперев дверь своим ключом. В столовой горел свет, но Адам был на кухне — он яростно скреб консервным ножом чугунную сковородку, стараясь счистить с нее черную корку. Ли поставил свою корзину на пол.
— Надо залить водой и оставить на ночь. Тогда она легко отстанет.
— Правда? Я жарю, а у меня все подгорает. Свеклу варил, тоже подгорела. Вонь — хоть святых выноси! Кастрюлю вот на двор выставил… У тебя что-нибудь случилось, Ли? — спросил Адам.
Ли взял у него сковороду, поставил в раковину и залил водой.
— Будь у нас газовая плита, вмиг бы кофе сварили, сказал Ли. — Впрочем, я и печь могу растопить.
— Печь не горит.
Ли открыл дверцу.
— Вы золу-то хоть раз выгребали?
— Какую золу?
— Вот что, отдохните-ка пока в комнатах, — сказал Ли. — А я кофе заварю.
Адаму не сиделось в столовой, но перечить Ли ему не хотелось. Наконец тот принес две чашки кофе и поставил их на стол.
— В кастрюльке сварил, — сказал Ли, — чтобы побыстрее. — Он нагнулся к корзине, развязал веревку и вытащил глиняную бутылку. — Это китайская настойка на полыни — уцзяпи. Иначе еще лет десять пролежит. Да, я забыл спросить: вы нашли кого-нибудь на мое место?
— Вокруг да около ходишь, съязвил Адам.
— Я знаю. Но я знаю и другое: лучше всего прямо сказать, и кончено дело.
— Ты проигрался в маджонг?
— Если бы. Нет, мои деньги целы… Черт, пробка раскрошилась, придется внутрь пропихнуть. — Ли влил черной жидкости себе в кофе. — Никогда так не пробовал. Вкусно, однако.
— Отдает подгнившими яблоками, — заметил Адам.
— Верно, только помните, как Сэм Гамильтон сказал? Хоть и подгнили, но хороши.
— Может, ты все-таки наберешься духу и расскажешь, что же с тобой произошло?
— Ничего со мной не произошло, — ответил Ли. Мне одиноко стало, вот и все. Или этого мало?
— А как же книжная лавка?
— Не нужно мне никакой книжной лавки. Наверное, я понимал это еще до того, как сел в поезд. Просто время потребовалось, чтобы окончательно в этом убедиться.
— Выходит, пропала твоя последняя мечта?
— Скатертью дорога! — Ли был возбужден до крайности. — Мистел Тласк, китаєза сисас наклюкается.
— Что это вдруг на тебя нашло? — встревожился Адам.
Ли поднес бутылку ко рту, сделал долгий жадный глоток и выдохнул спиртные пары из обожженного рта.
— Адам, — сказал он. — Я бесконечно, безмерно, безгранично счастлив, что снова дома. Никогда в жизни я не был так чертовски одинок.
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ШЕСТАЯ
1
В Салинасе были две начальные школы — огромные, крашенные желтой краской, с высокими мрачными окнами, да и двери тоже не веселили. Одна находилась на Восточной стороне, другая на Западной, и назывались они соответственно. Школа на Восточной стороне была у черта на куличках, на другом краю города, и в ней учились ребята, жившие восточнее Главной улицы, поэтому ее я описывать не буду.
Школа на Западной стороне представляла собой большое двухэтажное здание, обсаженное по фасаду сучковатыми тополями. Оно делило школьный двор на две части — для мальчиков и для девочек. За зданием мальчишечья площадка была отгорожена от девчоночьей высоким дощатым забором, а позади школьный двор упирался в болото со стоячей водой, где росли тимофеевка и даже камыш. В школе занимались ученики с третьего класса по восьмой. Первые два класса ходили в Детскую школу, она была в другом месте.
В школе на Западной стороне каждый класс имел свою комнату; третий, четвертый и пятый размещались на первом этаже, шестой, седьмой, восьмой на втором. В каждой классной комнате стояли обшарпанные дубовые парты, кафедра, квадратный учительский стол, висели часы «Сет Томас»и непременно картина. Картины в каждом классе были разные, но написаны все под сильным влиянием прерафаэлитов. Галахад в сияющих доспехах указывал путь третьеклассникам; состязание Аталанты будило воображение четвертого класса; горшок с базиликом
ставил в тупик пятый и так далее до восьмого, где осуждение Катилины Цицероном внушало выпускникам чувства высшей гражданской добродетели, необходимые для перехода к среднему образованию.
Кейла и Арона по возрасту зачислили в седьмой класс, и они быстро изучили каждую черточку в своей картине, изображавшей Лаокоона и его сыновей, опутанных змеями.
После тесной школьной комнаты в деревне братьев поразили размеры и великолепие школы на Западной стороне. На них произвело глубокое впечатление и то, что здесь могли позволить себе роскошь держать учителя для каждого класса. Это казалось им расточительством. Но люди быстро привыкают к хорошему. Первый день близнецы изумлялись, второй восторгались, а на третий почти позабыли, что раньше ходили в какую-то другую школу.
Учительницей у них была хорошенькая темноволосая женщина, и у братьев с ней не было никаких неприятностей, так как они быстро сообразили, когда надо поднимать руку, чтобы тебя спросили, а когда нет. Кейл первый придумал, как надо действовать, и объяснил Арону.
— Обычно ребята как делают? Если выучат урок, то тянут руки, а не выучат — прячутся под парту. А мы по-другому поступим.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99
Я хорошо помню смерть трех людей. Один из них был самый богатый человек нашего столетия, который продрался к богатству, уродуя судьбы и души, а потом много лет старался вернуть уважение и тем самым сослужил большую службу обществу, пожалуй, даже перевесившую зло, которое он причинил людям при возвышении. Я плыл на пароходе, когда он умер. Вывесили объявление о его смерти, и известие почти всем доставило удовольствие. Некоторые даже говорили: «Слава богу, помер-таки, сукин сын».
Другой был дьявольски хитер, он не понимал, что у каждого есть чувство собственного достоинства, зато хорошо изучил человеческие слабости и пороки и пользовался этим, чтобы подкупать и покупать людей, развращать, совращать и шантажировать их, и добился в конце концов большой власти. Он прикрывал свои поступки словами о добродетели, а я удивлялся — неужели он не понимает, что никакой дар не завоюет тебе уважение, если ты отнял у другого самоуважение. Когда покупаешь человека, ничего, кроме ненависти, от него не жди. Когда он умер, вся страна возносила ему хвалу, но в глубине души каждый радовался его смерти.
Третий, наверное, совершил много ошибок, но вся его деятельная жизнь была посвящена тому, чтобы помочь людям стать хорошими, честными и мужественными в те времена, когда злые силы в мире захотели сыграть на их страхе. Немногие наверху очень не любили этого человека, но народ плакал на улицах, когда он умер, и вопрошал в отчаянии: «Что нам теперь делать? Как нам жить без него?»
Я полон сомнений, но для меня несомненно, что под наружным покровом слабости каждый хочет быть хорошим и чтобы его любили. Мало того, большинство наших пороков — это неудавшиеся попытки найти легкий, кратчайший путь к добродетели. Когда человеку приходит время умереть и он умирает, не вызывая жалости у других, то каковы бы ни были его способности, положение и заслуги, вся его жизнь — сплошная неудача, а смерть рождает в нем ужас. Если вы или я оказываемся перед выбором подумать или поступить так или иначе, мы всегда должны помнить о смерти и стараться жить так, чтобы наша смерть никому не доставила радости.
Да, у человечества есть одна-единственная тайна. Все наши романы, вся поэзия вертятся на непрекращающейся борьбе добра и зла в нас самих. Мне иногда кажется, что зло вынуждено постоянно приспосабливаться и менять обличье, но добро бессмертно. У порока каждый раз новое, молодое лицо, зато больше всего на свете чтут добродетель, и так будет всегда.
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЯТАЯ
1
Ли помог Адаму и мальчикам переехать в Салинас, проще сказать — перевез их: уложил вещи, отправил их на вокзал, загрузил заднее сиденье форда, а по прибытии в Салинас распаковал имущество, аккуратно разложил по местам и вообще обустроил Трасков в небольшом дома Десси. Он сделал все мыслимое для их удобства, массу сверх того и тем не менее продолжал хлопотать, дабы оттянуть время. Но вот однажды вечером, когда близнецы уже улеглись, он церемонно подал Адаму ужин. Вероятно, по этой церемонности Адам и догадался, к чему тот клонит.
— Я же вижу, ты давно хочешь что-то сказать мне. Выкладывай.
Ли заранее придумал речь, которую хотел начать так: «В течение многих лет я служил вам в полную меру моих сил и возможностей, однако теперь…», но прямое обращение Адама сбило его с толку.
— Я много раз откладывал объяснение, — сказал Ли. Настоящую речь заготовил. Хотите выслушать?..
— А тебе непременно хочется произнести речь?
— Нет, — признался Ли, — не хочется. Хотя речь хорошая.
— Когда желаешь взять расчет?
— Как можно скорее. Боюсь передумать, если буду откладывать. Вы хотите, чтобы я подождал, пока найдете кого-нибудь на мое место?
— Не стоит. Ты же знаешь, какой я медлительный. Мне понадобится время. Может быть, я вообще никого не возьму.
— В таком случае я еду завтра.
— Мальчишки ужасно расстроятся, — сказал Адам. Прямо не знаю, как они будут без тебя. Может, тебе лучше потихоньку уехать, а я им после все объясню.
— Мои наблюдения говорят о другом. Дети любят преподносить нам сюрпризы.
Так оно и случилось. На другой день за завтраком Адам объявил:
— Арон, Кейл, слушайте: Ли уезжает от нас.
— Правда?.. — переспросил Кейл. — Знаешь, сегодня вечером баскетбольная встреча. Вход десять центов. Ты не против, если мы пойдем?
— Идите. Но вы слышали, что я сказал?
— Факт, слышали, — отозвался Арон. — Ты сказал, что Ли уезжает.
— Совсем уезжает!
— И куда он едет? — поинтересовался Кейл.
— В Сан-Франциско. Он будет там жить.
— А-а… — протянул Арон. — На Главной улице появился один, видел? Поставил свою печку прямо на тротуаре, жарит сосиски и кладет в булки. Всего десять центов за штуку, а горчицы сколько хочешь бери.
Ли стоял в дверях кухни и, глядя на Адама, улыбался. Когда близнецы собрались в школу. Ли сказал:
— До свидания, мальчики.
— До свидания! — выкрикнули оба и выскочили из дома.
Адам уставился в чашку с кофе и пробормотал виновато:
— Бесенята бесчувственные! Вот тебе награда за десятилетнюю службу.
— По мне лучше так, — отозвался Ли. — Притворись они, что опечалены, они покривили бы душой. Для них мой отъезд пустяк. Может, они иногда вспомнят обо мне втихомолку. Я не хочу, чтобы они огорчались. Надеюсь, у меня не настолько мелкая натура, чтобы радоваться, когда по мне скучают. — Он положил на стол перед Адамом пятьдесят центов. — Пойдут вечером на баскетбол передайте им это от меня, и пусть купят булочки с сосисками. Только бы там не оказалось птомаина, в моем скромном прощальном подарке. Были такие случаи.
Адам удивленно смотрел на раздвижную корзину, которую Ли принес в столовую.
— Это все твои вещи?
— Кроме книг. Книги я сложил в коробки и оставил в подвале. Если вы не возражаете, я пришлю за ними или приеду сам, когда устроюсь.
— Конечно. Знаешь, Ли, мне будет здорово не хватать тебя. Не знаю, приятно тебе это слышать или нет. Ты в самом деле собираешься купить книжную лавку?
— Таковы мои намерения.
— Писать-то хоть нам будешь?
— Пока не знаю. Нужно подумать. Говорят, чистая рана быстрее заживает. Для меня самое печальное — общаться по почте. Когда близость держится одним клеем на марке. Если не видишь человека, не можешь его услышать или потрогать — его все равно что и нет.
Адам встал из-за стола.
— Я провожу тебя на вокзал.
— Ни в коем случае! — резко возразил Ли. — Ни к чему это. До свидания, мистер Траск. До свидания, Адам, — добавил он и быстро вышел. Пока Адам успел выговорить «До свидания», тот уже спустился по ступенькам крыльца, а его выкрик вдогонку «Пиши!» совпал со стуком калитки.
2
В тот вечер после баскетбольной встречи Кейл и Арон умяли по пять булочек с сосисками, и это было кстати, потому что Адам забыл приготовить ужин. По дороге домой братья первый раз заговорили об отъезде Ли.
— Интересно, почему он уехал? — спросил Кейл.
— Он давно об этом поговаривал.
— Как же он будет без нас?
— Не знаю. Спорим, что он вернется, — сказал Арон.
— Как так вернется? Отец ведь сказал, что он хочет книжную лавку открыть. Смех да и только китайская книжная лавка.
— Приедет он, соскучится по нам и приедет. Вот увидишь.
— Спорим на десять центов, что не приедет.
— До какого времени?
— До никакого! Вообще не приедет.
— Идет, — согласился Арон.
Целый месяц Арон ждал своего выигрыша, а еще через неделю дождался.
Ли приехал десятичасовым и вошел в дом, отперев дверь своим ключом. В столовой горел свет, но Адам был на кухне — он яростно скреб консервным ножом чугунную сковородку, стараясь счистить с нее черную корку. Ли поставил свою корзину на пол.
— Надо залить водой и оставить на ночь. Тогда она легко отстанет.
— Правда? Я жарю, а у меня все подгорает. Свеклу варил, тоже подгорела. Вонь — хоть святых выноси! Кастрюлю вот на двор выставил… У тебя что-нибудь случилось, Ли? — спросил Адам.
Ли взял у него сковороду, поставил в раковину и залил водой.
— Будь у нас газовая плита, вмиг бы кофе сварили, сказал Ли. — Впрочем, я и печь могу растопить.
— Печь не горит.
Ли открыл дверцу.
— Вы золу-то хоть раз выгребали?
— Какую золу?
— Вот что, отдохните-ка пока в комнатах, — сказал Ли. — А я кофе заварю.
Адаму не сиделось в столовой, но перечить Ли ему не хотелось. Наконец тот принес две чашки кофе и поставил их на стол.
— В кастрюльке сварил, — сказал Ли, — чтобы побыстрее. — Он нагнулся к корзине, развязал веревку и вытащил глиняную бутылку. — Это китайская настойка на полыни — уцзяпи. Иначе еще лет десять пролежит. Да, я забыл спросить: вы нашли кого-нибудь на мое место?
— Вокруг да около ходишь, съязвил Адам.
— Я знаю. Но я знаю и другое: лучше всего прямо сказать, и кончено дело.
— Ты проигрался в маджонг?
— Если бы. Нет, мои деньги целы… Черт, пробка раскрошилась, придется внутрь пропихнуть. — Ли влил черной жидкости себе в кофе. — Никогда так не пробовал. Вкусно, однако.
— Отдает подгнившими яблоками, — заметил Адам.
— Верно, только помните, как Сэм Гамильтон сказал? Хоть и подгнили, но хороши.
— Может, ты все-таки наберешься духу и расскажешь, что же с тобой произошло?
— Ничего со мной не произошло, — ответил Ли. Мне одиноко стало, вот и все. Или этого мало?
— А как же книжная лавка?
— Не нужно мне никакой книжной лавки. Наверное, я понимал это еще до того, как сел в поезд. Просто время потребовалось, чтобы окончательно в этом убедиться.
— Выходит, пропала твоя последняя мечта?
— Скатертью дорога! — Ли был возбужден до крайности. — Мистел Тласк, китаєза сисас наклюкается.
— Что это вдруг на тебя нашло? — встревожился Адам.
Ли поднес бутылку ко рту, сделал долгий жадный глоток и выдохнул спиртные пары из обожженного рта.
— Адам, — сказал он. — Я бесконечно, безмерно, безгранично счастлив, что снова дома. Никогда в жизни я не был так чертовски одинок.
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ШЕСТАЯ
1
В Салинасе были две начальные школы — огромные, крашенные желтой краской, с высокими мрачными окнами, да и двери тоже не веселили. Одна находилась на Восточной стороне, другая на Западной, и назывались они соответственно. Школа на Восточной стороне была у черта на куличках, на другом краю города, и в ней учились ребята, жившие восточнее Главной улицы, поэтому ее я описывать не буду.
Школа на Западной стороне представляла собой большое двухэтажное здание, обсаженное по фасаду сучковатыми тополями. Оно делило школьный двор на две части — для мальчиков и для девочек. За зданием мальчишечья площадка была отгорожена от девчоночьей высоким дощатым забором, а позади школьный двор упирался в болото со стоячей водой, где росли тимофеевка и даже камыш. В школе занимались ученики с третьего класса по восьмой. Первые два класса ходили в Детскую школу, она была в другом месте.
В школе на Западной стороне каждый класс имел свою комнату; третий, четвертый и пятый размещались на первом этаже, шестой, седьмой, восьмой на втором. В каждой классной комнате стояли обшарпанные дубовые парты, кафедра, квадратный учительский стол, висели часы «Сет Томас»и непременно картина. Картины в каждом классе были разные, но написаны все под сильным влиянием прерафаэлитов. Галахад в сияющих доспехах указывал путь третьеклассникам; состязание Аталанты будило воображение четвертого класса; горшок с базиликом
ставил в тупик пятый и так далее до восьмого, где осуждение Катилины Цицероном внушало выпускникам чувства высшей гражданской добродетели, необходимые для перехода к среднему образованию.
Кейла и Арона по возрасту зачислили в седьмой класс, и они быстро изучили каждую черточку в своей картине, изображавшей Лаокоона и его сыновей, опутанных змеями.
После тесной школьной комнаты в деревне братьев поразили размеры и великолепие школы на Западной стороне. На них произвело глубокое впечатление и то, что здесь могли позволить себе роскошь держать учителя для каждого класса. Это казалось им расточительством. Но люди быстро привыкают к хорошему. Первый день близнецы изумлялись, второй восторгались, а на третий почти позабыли, что раньше ходили в какую-то другую школу.
Учительницей у них была хорошенькая темноволосая женщина, и у братьев с ней не было никаких неприятностей, так как они быстро сообразили, когда надо поднимать руку, чтобы тебя спросили, а когда нет. Кейл первый придумал, как надо действовать, и объяснил Арону.
— Обычно ребята как делают? Если выучат урок, то тянут руки, а не выучат — прячутся под парту. А мы по-другому поступим.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99