Даже "Капитал" настоятельно советовал.
Про себя говорил, что свихнулся на книгах; ему хотелось только знания,
веру он отвергал. И книги так подбирал, что они все в одну точку
метили. <Беллами, Эдвард (1850-1899)-американский писатель-утопист.
Маколей, Томас Бабингтон (1800-1859)-английский историк,
государственный деятель. Карлайл, Томас (1795-1881)-шотландский
литератор и историк. Прескотт, Уильям Хиклинг (17961859)-американский
историк.>
Гарри Нилсон заговорил не сразу.
- Пойми, почему мы так тщательно проверяем людей. Наказаний у нас
только два: выговор да исключение. Я вижу, что тебе просто невмоготу
без партии. Я дам тебе рекомендацию, по-моему, ты неплохой парень. Но
собрание может проголосовать и против.
- Спасибо.
- А теперь скажи-ка, твою фамилию кто-нибудь из родственников
носит? Ведь они могут пострадать, если ты не сменишь имя.
- Только дядя, Теодор Нолан, механик. Но фамилия у меня очень
распространенная.
- Да, пожалуй. Деньги у тебя какие есть?
- Доллара три наберется. Было больше, да на похороны потратил.
- Так, ну, а жить ты где будешь?
- Не знаю. Я все концы обрезал, все с нуля начать хочу, чтоб ничто
о прошлом не напоминало.
Нилсон бросил взгляд на койку.
- Сам я здесь и живу. Ем, сплю, работаю - все в этой комнате.
День-другой можешь переночевать на полу.
Джим довольно улыбнулся.
- Мне это в самый раз. Тюремные нары не мягче, чем пол.
- Обедал сегодня?
- Нет, голова другим была занята.
- Ты, небось, подумаешь, я на твои денежки зарюсь? - сердито
бросил Нилсон. - Так вот, скажу прямо: у меня ни гроша. А у тебя целых
три доллара.
- Да успокойтесь, - усмехнулся Джим,- хватит на воблу, сыр да
хлеб. И на завтрашнее жаркое еще хватит. Я отлично мясо умею готовить.
Гарри Нилсон разлил по кружкам остатки кофе.
- Ну, вот, похоже, Джим, ты приходишь в себя. И вид совсем другой.
Хоть пока ты и не представляешь, в какое дело ввязался. А рассказывать
без толку, начнешь работать - поймешь сам.
Джим спокойно посмотрел на него.
- А известно ли вам такое: работаешь-работаешь, вроде повышение
заслужил, и тут - раз, тебя увольняют и берут новичка. Или: твердят
тебе о преданности интересам фирмы, а преданность в том, чтоб шпионить
за товарищами по работе. Чего уж там, мне терять нечего.
- Кроме ненависти, - спокойно подхватил Гарри. Ничего, сам диву
будешь даваться, когда пройдет эта ненависть к людям. Почему, и сам не
знаю, только обычно ненависть проходит.
2
Назавтра Джим места себе не находил, волновался. Гарри Нилсон
сочинял длинный доклад-рекомендацию и несколько раз досадливо
напускался на Джима.
- Если не терпится, иди сам, один. Чего тебе меня-то дожидаться?
Мне нужно доклад закончить. А хочешь через час вместе пойдем.
- Я все думаю, сменить фамилию или не стоит. Ведь, если сменишь,
сам-то прежним останешься, правда?
Нилсон снова склонился над бумагой.
- Вот дадут тебе срок-другой, насидишься в тюряге, раз десять
фамилию сменишь, тогда поймешь, что она не важнее номера.
Джим подошел к окну, выглянул на улицу. Напротив кирпичная стена,
ограждавшая маленький пустырь меж двумя домами. Ватага мальчишек
возилась с мячом. Их гомон доносился даже сквозь закрытое окно.
- А мы в детстве обычно делились на команды, - сказал Джим. -
Правда, больше дрались, чем играли. Интересно, теперешние мальчишки
такие же драчуны?
- Конечно, - не отрываясь от писанины, ответил Гарри. - Я же часто
в окно смотрю, вечно они там. И, конечно, дерутся.
- У меня и сестра сорванцом была, - продолжал вспоминать Джим. -
Любому в команде по шее надавать могла. А шарики лучше нее никто не
метал. Метров с четырех попадала, и это при том, что с нижнего замаха
бросала.
Гарри поднял голову.
-Я и не знал, что у тебя есть сестра. А что с ней сталось?
- Не знаю.
- Не знаешь?
- Нет. Смешно сказать - хотя смешного-то в этом мало. Какое-то
непонятное стечение обстоятельств. - То есть как, ты не знаешь о ее
судьбе? - Гарри даже отложил карандаш.
- Могу рассказать, как все было. Звали ее Мэй, годом старше меня.
Спали мы на кухне, каждый на своей койке. Лет в четырнадцать Мэй
завесила угол простыней, чтоб было где переодеваться. Кокетничать
начала. Сидит, бывало, на крыльце с девчонками и, как мальчишки мимо
идут, прыскает со смеху. Волосы у нее - ровно соломенные. Наверное,
была недурна собой. Однажды я гонял с ребятами мяч на пустыре - там
сейчас банк - прихожу домой, а мать и говорит: "Ты не видел на крыльце
Мэй?" "Не видел",-говорю. Скоро и отец заявился. И тоже: "Где
Мэй?"-спрашивает. Мать говорит, не пришла еще. Любопытно, Гарри, как
сейчас все в памяти оживает. Помню все: и кто что говорил, и кто как
выглядел. Ужинать долго не садились, отец чернее тучи, подбородок у
него выщелкнулся. "Подавай на стол,- кричит матери.- А Мэй совсем от
рук отбилась. Думает, взрослая стала, так ее уж и выпороть нельзя". А у
мамы глаза голубые-голубые, в ту минуту аж белыми сделались. Поужинали,
отец у плиты уселся. А сам все больше ярится. Мать рядом села. Я лег
спать. Вижу, мать чуток от отца отвернулась, губами шевелит. Небось,
молится. Она католичка, а отец церковь не признавал. Сидит и все
грозит, что он с Мэй шкуру спустит, когда она вернется. Часов в
одиннадцать и они ушли в спальню, но свет на кухне оставили. И долго
еще разговаривали, мне слышно было. Раза два ночью я просыпался,
смотрю, а мать из спальни выглядывает. И глаза у нее - ровно камушки
белые. Джим отвернулся от окна, присел на кровать. Гарри карандашом
ковырял стол. - Наутро проснулся, на дворе солнышко, а на кухне все
свет горит. Свет посреди бела дня - на душе как-то одиноко делается.
Вышла из спальни мать, разожгла плиту. Лицо застыло, взгляд
остановился. Потом и отец вышел. Вид такой, будто его только что меж
глаз двинули - точно пьяный. Ни слова не сказал. Только уходя на
работу, бросил: "Загляну в полицейский участок. Может, ее задавило".
Ну, я в школу, оттуда прямо домой. Мать говорит, спроси девчонок, вдруг
кто видел Мэй. А уж к тому времени все соседи знали, что Мэй пропала.
Девчонки говорят, не видели Мэй. А сами со страху трясутся. Вернулся
отец. Заходил по дороге домой в полицию, там записали приметы, сказали,
что будут смотреть в оба. Тот вечер прошел, как и предыдущий. Отец с
матерью сидели рядышком, только отец уже не кричал и не ругался. Снова
свет на ночь не выключали. На следующий день старик мой снова в полицию
пошел. Они местных ребятишек опросили, прислали человека, он с матерью
поговорил, заверил, что будут искать. Вот и все. Больше о Мэй мы не
слышали.
Гарри ткнул карандашом и сломал.
- Может, она с кем из парней постарше гуляла, взяли да убежали.
- Не знаю. Подружки не стали бы скрывать.
- Ну, а как, по-твоему, что с ней могло приключиться?
- Понятия не имею. Исчезла, как сквозь землю провалилась. А через
два года еще одна, Берта Райли, так же точно пропала. - Джим погладил
ладонью подбородок.
- Может, мне показалось, но мать с той поры стала еще тише и
незаметнее. Делала все, как машина, почти не разговаривала. Глаза
какие-то тусклые, мертвые. А зато старик мой совсем взбесился. Где
попало кулаки в ход пускал. Пошел работать, мастера избил. Три месяца в
тюрьме отсидел.
Гарри выглянул в окно. Вдруг он положил карандаш и поднялся.
- Пошли. Отведу тебя сейчас, а то с тобой я так никогда доклад не
напишу. Вернусь - докончу.
Джим подошел к батарее, снял две пары еще не просохших носков.
Свернул, сунул в пакет.
- Высушу где-нибудь в другом месте, - решил он.
Гарри надел шляпу, сложил недописанный доклад, положил в карман.
- Здесь ничего не оставляю, - пояснил он. - Легавые сюда нет-нет
да наведываются. - Вышел, запер дверь.
Они шли деловыми кварталами, потом жилыми районами. Дошли до
старых особняков - каждый со своим двориком. Гарри свернул на одну из
дорожек.
- Пришли. Вот за этим домом.
По гравийной тропке обогнули особняк, за ним оказался еще один -
совсем маленький, свежевыкрашенный. Гарри подошел к двери, поманил
Джима.
В домике была лишь одна большая комната и кухонька. В комнате
стояло шесть железных коек, заправленных солдатскими одеялами; на двух
лежали люди, а третий крупный мужчина с лицом боксера-интеллектуала -
одним пальцем печатал что-то на машинке.
Он вскинул голову, когда Гарри открыл дверь, поднялся, шагнул
навстречу
- Привет, Гарри, - улыбнулся он. - С чем пришел?
- Вот, привел Джима Нолана,- объяснил Гарри Помнишь? О нем
позавчера речь шла. Познакомься, Джим, это Мак.
Мак снова улыбнулся.
- Очень приятно, Джим.
- Ты, Мак, за парнем присмотри. К делу пристрой. А я пошел, мне
доклад дописывать. - Гарри обернулся, помахал рукой лежавшим. - До
встречи, ребята.
Дверь за ним закрылась. Джим оглядел комнату: голые, дощатые
стены; единственный стул подле пишущей машинки. На кухне, судя по
запаху, готовили тушенку. Джим посмотрел на Мака: широкие плечи,
длинные руки, широкоскулое, гладкощекое, как у шведа, лицо; губы сухие,
потрескавшиеся. Он ответил Джиму не менее испытующим взглядом. Потом
вдруг сказал:
- Жаль, что мы не собаки. Обнюхали бы друг друга, сразу б поняли -
Друг или враг. Гарри о тебе хорошо отзывался, а ему можно верить.
Познакомься-ка с ребятами. Этот, с бледным лицом, - Дик, парень боевой,
особенно с женщинами. От него и нам кое-что перепадает.
Бледный черноволосый парень на койке улыбнулся и приветственно
помахал.
- Видишь, какой красавчик? - не унимался Мак. Мы его зовем
Дик-сердцеедик. Он дамам про рабочий класс рассказывает, а они ему -
торты с розовой глазурью дарят. Верно, Дик?
- Да пошел ты к черту,- добродушно отмахнулся тот.
Мак взял Джима под руку и повернул к другой койке. Там лежал
человек, возраст его определить было невозможно. Лицо - точно сушеная
груша, нос расплющен, челюсть перекошена.
- Это - Джой, - представил Мак.- Он у нас ветеран, верно, Джой?
- Верняк! - отрезал Джой. В глазах у него вспыхнул огонек, но тут
же потух. Голова дернулась, раз, другой, Он открыл было рот - видно,
хотел что-то добавить, но лишь повторил: - Верняк! - И сказал так
убежденно, будто ставил точку в споре. Погладил одной рукой другую.
Джим заметил, что руки у него в желваках и шрамах.
Мак пояснил;
- Джой руки не подает. У него все кости переломаны. И пожимать
руку больно.
Вновь вспыхнул огонек в глазах у Джоя.
- А все почему? - хрипло выкрикнул Джой. - Потому что били меня,
вот почему! Наручниками к столбу прицелили и давай по голове лупить! И
лошадьми меня давили! - и совсем перейдя на вопль. - Живого места на
мне нет, правда, а, Мак?
- Чистая правда, Джой.
- А все ж таки не согнули меня, нет? Меня били, я им в лицо "Суки
вы!" кричал.
- Чистая правда, Джой. Помалкивай ты побольше, поменьше бы шишек
схлопотал.
- Моими же руками в наручниках мне голову разбивали, и ногами
топтали, и лошадям под копыта бросили. Вся рука, вон, переломана. А я
все свое! - истошно вопил Джой. - Правда, Мак?
Мак нагнулся, похлопал его по плечу.
- Правда, Джой, правда. Тебя никто не в силах усмирить.
- Верняк!-кивнул Джой, и огонек в глазах потух.
- Иди-ка сюда, Джим,- Мак повел его в другой угол, где на
маленьком столике стояла пишущая машинка.
- Печатать умеешь?
- С грехом пополам.
- Слава богу! Вот тебе и работа. - Мак перешел на шепот.- Ты Джою
не удивляйся. Он чуток не в себе. Уж очень часто его по голове били. Мы
его как можем поддерживаем, уберегаем.
- Мой старик такой же был, - сказал Джим. - Однажды нашел его на
улице - кружит и кружит на одном месте. Я его чуть не за руку повел.
Какая-то сволочь его по уху двинула кастетом. И у него, видно,
нарушилась ориентация.
- Хорошо, теперь послушай, - прервал его Мак. Вот письмо, здесь
наши принципы изложены. В машинку пять листов заложено. А нам нужно
двадцать экземпляров. Не хочешь заняться, пока я ужин сварганю?
- О чем речь! - согласился Джим.
- Бей посильнее, копирка старая, истертая. - Мак пошел на кухню и
оттуда позвал. - Дик, давай-ка лук почисть, если, конечно, выдержишь.
Дик поднялся, аккуратно закатал рукава по локоть и пошел за Маком.
Едва Джим начал медленно и натужно печатать, как Джой слез с койки
и подошел.
- Кто производит товары? - требовательно спросил он.
- Как кто? Рабочие! - ответил Джим.
Лицо у Джоя сделалось по-лисьи хитрым, многозначительным и
заговорщицким.
- А кому достается прибыль?
- Тем, кто вложил в производство деньги.
Джой взорвался:
- Но ведь они ничего не производят!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40