И я еще не сошел с ума!
- А я ничего такого не говорил.
- Я не про то, - Мур помотал головой и провел рукой по лицу. - Я
никогда не был суеверным; я никогда не верил ни в джамби, ни во что
другое, но сегодня меня перевернуло. Кип, на лодке что-то было,
шевелилось, я чувствовал... чувствовал...
- Что?
- Ненависть, - договорил Мур. - На лодке я везде чувствовал зло и
ненависть. Может быть, у меня были забиты всякой дрянью легкие, может
быть, меня подвели глаза, может быть, я еле соображал от страха, но те
твари ненавидели нас, Кип. Им хотелось разорвать нас на куски.
- Я не видел на лодке ничего, кроме старых трупов, - резко возразил
Кип. - Если ты полагаешь, что там было что-то еще, ты ошибаешься. Ты
обознался в темноте. И принял эхо за стук по железу. Видимо, виновата
дрянь, которой мы надышались. Она добавила громкости звукам и превратила
тени в... э-э... то, что ты, по-твоему, видел.
- Где же тогда, черт подери, твой фонарь?
- Я не видел, куда иду; чертовы стены надвинулись на меня, и я,
наверное, выронил его.
- Ты полагаешь? - недоверчиво переспросил Мур, и в нем всколыхнулись
злость и раздражение. - ТЫ ТАК ПОЛАГАЕШЬ?
- Не кричи! - предостерег Кип.
- Черт подери, не держи меня за дурака! Я стоял рядом с тобой! Точно
не скажу, что это было, но...
Кип внезапно схватил приятеля за рукав. Его взгляд посуровел.
- Ладно, - сказал он тихим ровным голосом. - Теперь ты послушай меня.
Здешние люди очень суеверны и боязливы, Дэвид. Стоит только подобной
истории просочиться в народ и слухам - разнестись по острову, как все
начнут разгуливать по улицам с оружием и запираться дома на десять
замков...
- А может, и надо бы, - упорствовал Мур, не желая сдавать позиции. -
В том, что находится внутри этой лодки, есть что-то ужасное, Кип. Ты это
знаешь не хуже меня.
Кип тяжело взглянул на него, выложил рядом со своей опустевшей
бутылкой мелочь и поднялся.
- Я иду домой спать. Надеюсь, ты сделаешь то же самое. - Он помедлил
и легонько хлопнул приятеля по плечу. - От этой лодки одни неприятности. В
понедельник утром я велю отбуксировать ее на глубокое место и вскрыть
корпус. У тебя уже есть нацистская безделушка, у меня - убийство для
расследования. По-моему, хватит.
- Дай Бог, чтобы от нее удалось так легко избавиться, - глухо
проговорил Мур.
Кип отошел и по дороге к выходу затерялся в толпе. Мур остался один.
Пробираясь между тесно стоящими столиками, констебль оказался рядом с
компанией, играющей в покер. Один из игроков, подавшись к приятелям, с
жаром о чем-то толковал, понизив голос до шепота и округлив глаза. Заметив
напряженное выражение их лиц, Кип прислушался.
- ...это та чертова лодка виновата, из-за нее все, - говорил человек
за столиком. - Я пойти поглядеть на нее и то боюсь. Не надо мне... - Он
вдруг заметил, что на него не смотрят, и взглянул Кипу в лицо. Кип медлил,
оглядывая сидевших за столом.
Тот, кто говорил, посмотрел на сдающего:
- Две, мать твою.
Кип выбрался из шумного прокуренного бара на прохладный ночной
воздух. Шагая через улицу к джипу, он вдруг уловил в дуновении вечернего
бриза гнилостный душок. Он знал, откуда этот смрад: из дока, где стояла
полуистлевшая лодка, сквозь щели и дыры просачивалась гниль, чтобы
отравить всю Кокину.
Он сел за руль, но включил зажигание не сразу. Он мог врать Дэвиду
Муру - наверное, он мог врать всему острову, постольку поскольку это
подразумевала его должность стража порядка. Но обмануть себя он не мог. В
чреве немецкой подлодки таилось что-то ужасное, грозное, невыразимо
злобное.
Струя гнилого запаха кольцами обвилась вокруг него, сдавила горло. Он
завел мотор, включил передачу и поехал по темным улицам домой.
11
Однажды, в дни бурной юности, прошедшей на припортовых улицах
Сан-Томаса, Кокрелл Гудлоу видел, как зарезали женщину.
Все произошло очень быстро: по улице шла стройная, гибкая молодая
негритянка в платье в коричневую полоску; вдруг мелькнуло яркое пятно - из
переулка выскочил мужчина в красной рубахе. Он схватил негритянку сзади за
горло, она уронила на землю сумку с продуктами, и Гудлоу увидел, как
коротко, остро блеснул нож, вонзаясь ей под ложечку - раз, потом другой.
"Мразь! - не помня себя орал мужчина. - Грязная тварь!" Молодая женщина
открыла рот, чтобы закричать. Сперва послышался страшный булькающий хрип,
а потом - пронзительный визг, от которого по всему телу у Гудлоу пошли
мурашки, перехватило горло, а руки сами зажали уши. Мужчина оттолкнул свою
жертву, бросил нож и кинулся бежать. Несколько человек постарше с криками
погнались за ним; на залитой кровью земле в ужасе и отчаянии
безостановочно кричала женщина. Потом она замолчала, тогда наконец кто-то
склонился над ней.
Сегодня, сорок лет спустя, Кокрелл, спавший сном праведника, вновь
услышал этот крик.
Он мигом вскочил с постели. Как и в тот день много лет назад, каждый
нерв в его теле трепетал, а сердце тяжело бухало в груди. Еще плохо
соображая со сна, чувствуя босыми ногами шероховатые половицы, Кокрелл
принялся нашаривать на ночном столике фонарь.
- Что это? - приподнимаясь в постели, спросила его жена, едва видная
в темноте. - Что за звук?
- Погоди, - отмахнулся Кокрелл. Спички. Куда подевались эти проклятые
спички? Он нашел коробок, зажег фонарь. Теплый свет залил убогую
комнатушку. Кокрелл накинул поверх трусов изношенную рубашку, взял фонарь
и пошел к единственному окну. Окно было открыто. Он отдернул рваную
занавеску и выглянул в темноту. Рядом появилась жена, вцепилась Гудлоу в
плечо.
Крик - нет, скорее визг - повторился: пронзительный, громкий,
болезненный. Казалось, кричала женщина, получившая удар ножом. Но нет,
этого не могло быть. От фермы Гудлоу до деревни было две мили и еще миля -
до следующего ближайшего населенного пункта. Через несколько секунд визг
оборвался тонким отчаянным хрюканьем. В загоне за сараем забеспокоились
свиньи.
- Что-то забралось к свиньям! - Гудлоу заторопился прочь от окна,
мимо жены, через крохотную кухоньку к двери черного хода.
- Не ходи, Кокрелл! - отчаянно вскрикнула жена. - Не ходи!.. - Но он
уже выбежал за дверь, схватил прислоненную к стене мотыгу и, освещая
дорогу фонарем, заспешил к загону. Теперь визжала не одна свинья - в ночи
звучал целый хор жутких, почти человеческих звуков боли и страха, и по
спине Гудлоу поползли мурашки.
- Не ходи! - Жена в развевающемся халате бежала за ним.
На подходе к сараю Гудлоу воинственно вскинул мотыгу. Дверь сарая
была взломана, одна створка наполовину сорвана с петель. "Что за черт?" -
изумился Гудлоу, лихорадочно соображая. Тут он обогнул сарай и остановился
у обнесенного металлической сеткой загона, где держал свою живность.
В загоне метались рыжевато-бурые свиньи, откормленные для субботнего
рынка; обезумев от страха, они толкались, лихорадочно рыли пятачками землю
и визжали. Из-за поднятой ими пыли Гудлоу ничего не мог разглядеть и
поднял фонарь над головой.
В тусклых лучах света, пронизавших завесу пыли, он увидел, что два
самых крупных борова лежат на земле. Вокруг туш растекалась черная кровь,
в ранах поблескивала кость. Свет испугал свиней; теснясь и толкаясь, с
красным огоньком безумия в глазах они старались убраться подальше - в
загоне разило смертью. Но сквозь визгливое хрюканье пробивался иной звук.
Рвали живую плоть.
Другой звук, громкое жадное чавканье, заставил Гудлоу попятиться от
загона. Он налетел на жену, и та вцепилась в него, дрожа, - она увидела.
Вокруг свиных туш в загоне сгрудились какие-то фигуры, они алчно,
торопливо рвали мясо руками и с хлюпаньем пили кровь, ручьями струившуюся
по земле. Фонарь выхватывал из темноты то спины животных, то, на долю
секунды, неведомых тварей, и похожих и непохожих на людей. Оказавшись на
миг в луче света, они вскинули головы, и от ужаса у Гудлоу перехватило
дыхание. Тварей было три, они сидели на корточках среди кровавого озера,
над растерзанными тушами, и свет фонаря отражался в их глазах бушующим
пламенем преисподней.
- Господи Иисусе, - хрипло прошептал Гудлоу.
Твари, закрывая костлявыми руками лица, отпрянули в темноту. Жена
Гудлоу вскрикнула; темные тени, полускрытые облаком пыли, поднялись во
весь рост, Гудлоу выронил фонарь, и они растаяли во мраке, ковыляя, как
больные костоедой старики.
Гудлоу и его жена не двинулись с места. Женщина плакала, Гудлоу
негромко повторял: "Ну, будет, будет, успокойся". В отдалении послышался
хруст веток - это твари ломились через подлесок. Постепенно шум затих, но
еще очень нескоро фермер решился неуверенно подойти к загону.
- Возвращайся в дом, - велел он жене. Она замотала головой, и Гудлоу
рявкнул: - А НУ!
Жена попятилась, боязливо поглядывая на стену джунглей у него за
спиной, и бегом кинулась к дому.
Гудлоу обошел загон и увидел прореху в сетке. Перешагнув через
обломки досок, он опустился на колени рядом с тушами и осмотрел раны. У
обеих свиней было разорвано горло, порваны сосуды, перекушены шейные
позвонки. Под ногами были раскиданы большие куски мяса и клочья щетины.
Животные в загоне еще волновались, они испуганно сбились в угол, как будто
загипнотизированные светом фонаря. Гудлоу выпрямился, переступая через
стынущие лужи, подошел к сетке и вгляделся в кусты подлеска. Неведомые
твари нападали и убивали как звери, но в тусклом свете фонаря они
показались ему похожими на людей. Старых и... да - больных. Чем-то вроде
проказы: на лицах недоставало кусков плоти, на выставленной вперед руке
было всего два пальца, голову разъедали какие-то желтые болячки. Он
задрожал, неподвижным взглядом уставясь в темноту.
Покинув загон, Гудлоу заторопился к дому, зная: эти твари, кем бы они
ни были - людьми, зверями или кошмарной помесью первых со вторыми - могут
вернуться, а значит, непременно нужно зарядить ружье, которое лежит у него
под кроватью.
12
Корабельный колокол над входом в "Бакалею для всех" пробил шесть. Над
островом разгоралось утро, и Площадь постепенно заполнялась народом.
Мелькали самые диковинные наряды, самые буйные расцветки, радуга
первозданно ярких красок. Гомону и смеху вторили слитые в единый радостный
ритм негромкие, деликатные голоса барабанов - на крыльце бакалеи
устроились со своими железными причиндалами местные музыканты; время от
времени, не прерывая игры, они выразительно указывали на брошенную наземь
шляпу, предназначенную для сбора мелочи.
Суббота на Кокине была базарным днем: на прилавках грудами
громоздились товары - бананы, кокосы, папайя, маис, кукурузные початки,
табак, всевозможные овощи, - а в тени крытого соломой навеса стояли
огромные ведра со льдом, а в них - рифовые окуни, желтохвосты, кальмары и
груперы. Чуть поодаль были аккуратно сложены вязанки сахарного тростника:
ребятишки охотно покупали сладкие стебли. Хрюкали свиньи, натягивая
веревки, которыми были привязаны к вбитым в землю шестам; по соседству в
картонных коробках квохтали цыплята. На пятачке тени стояло кресло-качалка
- покачиваясь в ней, старик в соломенной шляпе рассказывал о привидениях
столпившимся вокруг ребятишкам с круглыми от страха глазами. Все что-то
пробовали, громко торговались, жарко спорили о том, какой маис слаще,
восточный или северный - и товар переходил из рук в руки.
Дэвид Мур с завернутым в газету рыбным филе под мышкой и пакетом
овощей в руках робко пробирался через толпу в самой гуще водоворота
красок, музыки, оглушительных азартных голосов. У лотка, где торговали
напитками со льда, он задержался, чтобы купить лимонад, и опять был
подхвачен плотным людским потоком. Он заметил в толпе знакомых, но никто
не заговаривал с ним, а те, кто ловили на себе его взгляд, поспешно
отворачивались и принимались перешептываться, оживленно жестикулируя. Мур
знал, что он пария - ведь это он нашел и вызволил из водного плена
немецкую лодку - и ему почему-то делалось стыдно под этими напряженными
тяжелыми взглядами. После того, что примерещилось ему внутри подводной
лодки, ему вдруг стали понятны страхи островитян. Примерещилось? Была ли
это игра его воображения или действие скопившихся в подводной гробнице
газов? То же самое было с кошмарами, начавшимися после гибели жены и сына
Мура, - ведь сколько раз он просыпался в поту, дрожа всем телом, готовый
проклясть Господа за то, что тот позволил этому случиться снова!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41
- А я ничего такого не говорил.
- Я не про то, - Мур помотал головой и провел рукой по лицу. - Я
никогда не был суеверным; я никогда не верил ни в джамби, ни во что
другое, но сегодня меня перевернуло. Кип, на лодке что-то было,
шевелилось, я чувствовал... чувствовал...
- Что?
- Ненависть, - договорил Мур. - На лодке я везде чувствовал зло и
ненависть. Может быть, у меня были забиты всякой дрянью легкие, может
быть, меня подвели глаза, может быть, я еле соображал от страха, но те
твари ненавидели нас, Кип. Им хотелось разорвать нас на куски.
- Я не видел на лодке ничего, кроме старых трупов, - резко возразил
Кип. - Если ты полагаешь, что там было что-то еще, ты ошибаешься. Ты
обознался в темноте. И принял эхо за стук по железу. Видимо, виновата
дрянь, которой мы надышались. Она добавила громкости звукам и превратила
тени в... э-э... то, что ты, по-твоему, видел.
- Где же тогда, черт подери, твой фонарь?
- Я не видел, куда иду; чертовы стены надвинулись на меня, и я,
наверное, выронил его.
- Ты полагаешь? - недоверчиво переспросил Мур, и в нем всколыхнулись
злость и раздражение. - ТЫ ТАК ПОЛАГАЕШЬ?
- Не кричи! - предостерег Кип.
- Черт подери, не держи меня за дурака! Я стоял рядом с тобой! Точно
не скажу, что это было, но...
Кип внезапно схватил приятеля за рукав. Его взгляд посуровел.
- Ладно, - сказал он тихим ровным голосом. - Теперь ты послушай меня.
Здешние люди очень суеверны и боязливы, Дэвид. Стоит только подобной
истории просочиться в народ и слухам - разнестись по острову, как все
начнут разгуливать по улицам с оружием и запираться дома на десять
замков...
- А может, и надо бы, - упорствовал Мур, не желая сдавать позиции. -
В том, что находится внутри этой лодки, есть что-то ужасное, Кип. Ты это
знаешь не хуже меня.
Кип тяжело взглянул на него, выложил рядом со своей опустевшей
бутылкой мелочь и поднялся.
- Я иду домой спать. Надеюсь, ты сделаешь то же самое. - Он помедлил
и легонько хлопнул приятеля по плечу. - От этой лодки одни неприятности. В
понедельник утром я велю отбуксировать ее на глубокое место и вскрыть
корпус. У тебя уже есть нацистская безделушка, у меня - убийство для
расследования. По-моему, хватит.
- Дай Бог, чтобы от нее удалось так легко избавиться, - глухо
проговорил Мур.
Кип отошел и по дороге к выходу затерялся в толпе. Мур остался один.
Пробираясь между тесно стоящими столиками, констебль оказался рядом с
компанией, играющей в покер. Один из игроков, подавшись к приятелям, с
жаром о чем-то толковал, понизив голос до шепота и округлив глаза. Заметив
напряженное выражение их лиц, Кип прислушался.
- ...это та чертова лодка виновата, из-за нее все, - говорил человек
за столиком. - Я пойти поглядеть на нее и то боюсь. Не надо мне... - Он
вдруг заметил, что на него не смотрят, и взглянул Кипу в лицо. Кип медлил,
оглядывая сидевших за столом.
Тот, кто говорил, посмотрел на сдающего:
- Две, мать твою.
Кип выбрался из шумного прокуренного бара на прохладный ночной
воздух. Шагая через улицу к джипу, он вдруг уловил в дуновении вечернего
бриза гнилостный душок. Он знал, откуда этот смрад: из дока, где стояла
полуистлевшая лодка, сквозь щели и дыры просачивалась гниль, чтобы
отравить всю Кокину.
Он сел за руль, но включил зажигание не сразу. Он мог врать Дэвиду
Муру - наверное, он мог врать всему острову, постольку поскольку это
подразумевала его должность стража порядка. Но обмануть себя он не мог. В
чреве немецкой подлодки таилось что-то ужасное, грозное, невыразимо
злобное.
Струя гнилого запаха кольцами обвилась вокруг него, сдавила горло. Он
завел мотор, включил передачу и поехал по темным улицам домой.
11
Однажды, в дни бурной юности, прошедшей на припортовых улицах
Сан-Томаса, Кокрелл Гудлоу видел, как зарезали женщину.
Все произошло очень быстро: по улице шла стройная, гибкая молодая
негритянка в платье в коричневую полоску; вдруг мелькнуло яркое пятно - из
переулка выскочил мужчина в красной рубахе. Он схватил негритянку сзади за
горло, она уронила на землю сумку с продуктами, и Гудлоу увидел, как
коротко, остро блеснул нож, вонзаясь ей под ложечку - раз, потом другой.
"Мразь! - не помня себя орал мужчина. - Грязная тварь!" Молодая женщина
открыла рот, чтобы закричать. Сперва послышался страшный булькающий хрип,
а потом - пронзительный визг, от которого по всему телу у Гудлоу пошли
мурашки, перехватило горло, а руки сами зажали уши. Мужчина оттолкнул свою
жертву, бросил нож и кинулся бежать. Несколько человек постарше с криками
погнались за ним; на залитой кровью земле в ужасе и отчаянии
безостановочно кричала женщина. Потом она замолчала, тогда наконец кто-то
склонился над ней.
Сегодня, сорок лет спустя, Кокрелл, спавший сном праведника, вновь
услышал этот крик.
Он мигом вскочил с постели. Как и в тот день много лет назад, каждый
нерв в его теле трепетал, а сердце тяжело бухало в груди. Еще плохо
соображая со сна, чувствуя босыми ногами шероховатые половицы, Кокрелл
принялся нашаривать на ночном столике фонарь.
- Что это? - приподнимаясь в постели, спросила его жена, едва видная
в темноте. - Что за звук?
- Погоди, - отмахнулся Кокрелл. Спички. Куда подевались эти проклятые
спички? Он нашел коробок, зажег фонарь. Теплый свет залил убогую
комнатушку. Кокрелл накинул поверх трусов изношенную рубашку, взял фонарь
и пошел к единственному окну. Окно было открыто. Он отдернул рваную
занавеску и выглянул в темноту. Рядом появилась жена, вцепилась Гудлоу в
плечо.
Крик - нет, скорее визг - повторился: пронзительный, громкий,
болезненный. Казалось, кричала женщина, получившая удар ножом. Но нет,
этого не могло быть. От фермы Гудлоу до деревни было две мили и еще миля -
до следующего ближайшего населенного пункта. Через несколько секунд визг
оборвался тонким отчаянным хрюканьем. В загоне за сараем забеспокоились
свиньи.
- Что-то забралось к свиньям! - Гудлоу заторопился прочь от окна,
мимо жены, через крохотную кухоньку к двери черного хода.
- Не ходи, Кокрелл! - отчаянно вскрикнула жена. - Не ходи!.. - Но он
уже выбежал за дверь, схватил прислоненную к стене мотыгу и, освещая
дорогу фонарем, заспешил к загону. Теперь визжала не одна свинья - в ночи
звучал целый хор жутких, почти человеческих звуков боли и страха, и по
спине Гудлоу поползли мурашки.
- Не ходи! - Жена в развевающемся халате бежала за ним.
На подходе к сараю Гудлоу воинственно вскинул мотыгу. Дверь сарая
была взломана, одна створка наполовину сорвана с петель. "Что за черт?" -
изумился Гудлоу, лихорадочно соображая. Тут он обогнул сарай и остановился
у обнесенного металлической сеткой загона, где держал свою живность.
В загоне метались рыжевато-бурые свиньи, откормленные для субботнего
рынка; обезумев от страха, они толкались, лихорадочно рыли пятачками землю
и визжали. Из-за поднятой ими пыли Гудлоу ничего не мог разглядеть и
поднял фонарь над головой.
В тусклых лучах света, пронизавших завесу пыли, он увидел, что два
самых крупных борова лежат на земле. Вокруг туш растекалась черная кровь,
в ранах поблескивала кость. Свет испугал свиней; теснясь и толкаясь, с
красным огоньком безумия в глазах они старались убраться подальше - в
загоне разило смертью. Но сквозь визгливое хрюканье пробивался иной звук.
Рвали живую плоть.
Другой звук, громкое жадное чавканье, заставил Гудлоу попятиться от
загона. Он налетел на жену, и та вцепилась в него, дрожа, - она увидела.
Вокруг свиных туш в загоне сгрудились какие-то фигуры, они алчно,
торопливо рвали мясо руками и с хлюпаньем пили кровь, ручьями струившуюся
по земле. Фонарь выхватывал из темноты то спины животных, то, на долю
секунды, неведомых тварей, и похожих и непохожих на людей. Оказавшись на
миг в луче света, они вскинули головы, и от ужаса у Гудлоу перехватило
дыхание. Тварей было три, они сидели на корточках среди кровавого озера,
над растерзанными тушами, и свет фонаря отражался в их глазах бушующим
пламенем преисподней.
- Господи Иисусе, - хрипло прошептал Гудлоу.
Твари, закрывая костлявыми руками лица, отпрянули в темноту. Жена
Гудлоу вскрикнула; темные тени, полускрытые облаком пыли, поднялись во
весь рост, Гудлоу выронил фонарь, и они растаяли во мраке, ковыляя, как
больные костоедой старики.
Гудлоу и его жена не двинулись с места. Женщина плакала, Гудлоу
негромко повторял: "Ну, будет, будет, успокойся". В отдалении послышался
хруст веток - это твари ломились через подлесок. Постепенно шум затих, но
еще очень нескоро фермер решился неуверенно подойти к загону.
- Возвращайся в дом, - велел он жене. Она замотала головой, и Гудлоу
рявкнул: - А НУ!
Жена попятилась, боязливо поглядывая на стену джунглей у него за
спиной, и бегом кинулась к дому.
Гудлоу обошел загон и увидел прореху в сетке. Перешагнув через
обломки досок, он опустился на колени рядом с тушами и осмотрел раны. У
обеих свиней было разорвано горло, порваны сосуды, перекушены шейные
позвонки. Под ногами были раскиданы большие куски мяса и клочья щетины.
Животные в загоне еще волновались, они испуганно сбились в угол, как будто
загипнотизированные светом фонаря. Гудлоу выпрямился, переступая через
стынущие лужи, подошел к сетке и вгляделся в кусты подлеска. Неведомые
твари нападали и убивали как звери, но в тусклом свете фонаря они
показались ему похожими на людей. Старых и... да - больных. Чем-то вроде
проказы: на лицах недоставало кусков плоти, на выставленной вперед руке
было всего два пальца, голову разъедали какие-то желтые болячки. Он
задрожал, неподвижным взглядом уставясь в темноту.
Покинув загон, Гудлоу заторопился к дому, зная: эти твари, кем бы они
ни были - людьми, зверями или кошмарной помесью первых со вторыми - могут
вернуться, а значит, непременно нужно зарядить ружье, которое лежит у него
под кроватью.
12
Корабельный колокол над входом в "Бакалею для всех" пробил шесть. Над
островом разгоралось утро, и Площадь постепенно заполнялась народом.
Мелькали самые диковинные наряды, самые буйные расцветки, радуга
первозданно ярких красок. Гомону и смеху вторили слитые в единый радостный
ритм негромкие, деликатные голоса барабанов - на крыльце бакалеи
устроились со своими железными причиндалами местные музыканты; время от
времени, не прерывая игры, они выразительно указывали на брошенную наземь
шляпу, предназначенную для сбора мелочи.
Суббота на Кокине была базарным днем: на прилавках грудами
громоздились товары - бананы, кокосы, папайя, маис, кукурузные початки,
табак, всевозможные овощи, - а в тени крытого соломой навеса стояли
огромные ведра со льдом, а в них - рифовые окуни, желтохвосты, кальмары и
груперы. Чуть поодаль были аккуратно сложены вязанки сахарного тростника:
ребятишки охотно покупали сладкие стебли. Хрюкали свиньи, натягивая
веревки, которыми были привязаны к вбитым в землю шестам; по соседству в
картонных коробках квохтали цыплята. На пятачке тени стояло кресло-качалка
- покачиваясь в ней, старик в соломенной шляпе рассказывал о привидениях
столпившимся вокруг ребятишкам с круглыми от страха глазами. Все что-то
пробовали, громко торговались, жарко спорили о том, какой маис слаще,
восточный или северный - и товар переходил из рук в руки.
Дэвид Мур с завернутым в газету рыбным филе под мышкой и пакетом
овощей в руках робко пробирался через толпу в самой гуще водоворота
красок, музыки, оглушительных азартных голосов. У лотка, где торговали
напитками со льда, он задержался, чтобы купить лимонад, и опять был
подхвачен плотным людским потоком. Он заметил в толпе знакомых, но никто
не заговаривал с ним, а те, кто ловили на себе его взгляд, поспешно
отворачивались и принимались перешептываться, оживленно жестикулируя. Мур
знал, что он пария - ведь это он нашел и вызволил из водного плена
немецкую лодку - и ему почему-то делалось стыдно под этими напряженными
тяжелыми взглядами. После того, что примерещилось ему внутри подводной
лодки, ему вдруг стали понятны страхи островитян. Примерещилось? Была ли
это игра его воображения или действие скопившихся в подводной гробнице
газов? То же самое было с кошмарами, начавшимися после гибели жены и сына
Мура, - ведь сколько раз он просыпался в поту, дрожа всем телом, готовый
проклясть Господа за то, что тот позволил этому случиться снова!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41