«Крышей» у борделя служили менты, и однажды из подслушанного разговора Ольга поняла, что она попала сюда потому, чтобы у Олега Ковальского не возникло никаких проблем. Если бы ее мать или она сама действительно поехали в Москву, то — какой смысл?
Куча людей подтвердила бы, что Ольга — законченная наркоманка и подрабатывает проституцией с тринадцати лет, и ясно, что это просто кто-то из ее клиентов, бандит или иная шваль, попросили малолетнюю проститутку написать заяву на сына первого заместителя начальника областного управления.
Два дня назад Ольга сбежала из квартиры и попыталась уехать из города, но на вокзале ее замели менты — кто-то из них за это время успел побывать у нее в клиентах. Менты не сдали девочку обратно хозяйке, а посадили ее в обезьянник и приспособили для общего пользования, а иногда выпускали на вокзал к клиентам. Выручку они забирали, а взамен немножко ее кормили и давали травки.
Менты били ее и издевались, а три дня назад пьяный дежурный, у которого никак не вставал, с досады вогнал ей между ног пластиковую бутылочку из-под минеральной воды.
Ольга говорила все это тихим, совершенно безразличным голосом, и Царькову было ясно, что девочка эта не будет бороться, что ее сломали, и сломали навсегда, — да и то правда, что тут можно было сделать? Она, к примеру, может пойти на городской канал «ТСТ», дружественный Колунову, и рассказать свою историю, но даже «ТСТ» поостережется использовать эту историю в разгар взаимного оплевывания. Потому что, действительно, Ковальский немедленно разъяснит, что Колун заплатил за этот репортаж малолетней наркоманке, а при чем тут его высокоморальный сын?
Ольга схлебала две тарелки супа, и съела полкило сосисок, а потом ее всем этим вырвало, и Царьков отправил ее из туалета в ванную — мыться.
Когда она вернулась, опер, неподвижно глядя в закопченное ночью окно, курил одну дешевую сигарету за другой. Ольга положила ему руки на плечи, и когда он обернулся, он увидел, что старый халатик на девочке распахнулся, обнажая маленькие, с абрикос, груди и черную застарелую царапину под ребром. Царьков невольно перевел глаза вниз и увидел, что бедра девочки изнутри покрыты синяками.
— Яков Иваныч, спасибо вам большое, — сказала девочка, — и можно мы займемся любовью попозже? Я очень устала.
Царьков вынул сигарету изо рта.
— Запахнись. И ложись спать.
Царьков курил на кухне довольно долго — до тех пор, пока Ольга не заснула в единственной комнатке его квартиры на видавшем виды двуспальном диване. Убедившись, что девочка спит, Царьков посидел еще немного, щелчком отправил бычок в раковину, неторопливо собрался и отправился в облУВД.
В кабинете заместителя Молодарчука, Станислава Ковальского, горел свет, и из-за неплотно прикрытой двери слышались взрывы хохота. Это удивило Царькова — обычно начальство на работе не задерживалось.
Яков толкнул дверь и вошел внутрь. В кабинете было людно и пьяно. На столе стояла большая двухлитровая бутыль виски, и вокруг нее, как цыплята вокруг курицы, расположились бутылки и бутылочки поменьше. Прямо поверх документов красовались изрядно опустошенные тарелочки с ветчиной и сыром, и толстый, красноносый капитан Родин с хохотом воздевал тучный кулак, в котором были зажаты несколько спичек.
Ковальский разочарованно рассматривал целую спичку, которую он только что вытянул.
— Присоединяйся! — весело сказал капитан Родин.
— А на что игра? — спросил Царьков.
— На шлюху Колуна. Певичку.
— Ее сейчас привезут, — сказал Ковальский.
— Почему? — спокойно уточнил Царьков. Ковальский плотоядно чмокнул.
— Торговля наркотиками, — сказал он. — У нас есть два свидетеля. И сама наркоманка.
Царькову очень нравилось, как поет Мирослава.
— Я не слыхал, чтобы она кололась, — сказал Царьков.
— Нет, так будет, — расхохотался Ковальский. Царьков помолчал, и в этот момент в кабинет просунул нос Санька Синицкий.
— Яш, тебя, — сказал он, — какой-то мужик насчет кефира.
Яков Царьков задумчиво оглядел натюрморт с бутылками и спичками. Пожал как-то криво плечами и вышел из кабинета.
***
Было уже около часу ночи, но в особняке Колуна никто не ложился спать. В креслах около потрескивающего камина сидели несколько самых близких друзей Колуна, из числа тех, что начинали с ним вместе в подворотнях и у ларьков. Да и то сказать друзей у Колуна в последнее время стало меньше, и первыми куда-то пропали жирные чиновники, развлекавшиеся за счет Колуна в «Радуге», и всяческие директора, знакомившиеся с ним уже в областной Думе.
Только один из этих директоров сидел в гостиной — Герман Лашкевич, бывший одноклассник и троюродный брат Колуна. Лашкевич построил в Тарске свою, совершенно независимую от Колуна торговую империю и несколько лет отказывался общаться с родственником, а вот теперь, в самый печальный для Семена момент, внезапно заявил, что менты творят беспредел.
Мирославы в гостиной не было. В дверь просунулся охранник с сотовым телефоном в руке, кивнул Лашкевичу и сказал.
— Это Сайко.
Лашкевич поднялся, взял телефон и вышел. Ни у кого из присутствующих сотовых с собой не было, все боялись, что сотовый в режиме ожидания может прослушивать разговоры.
Лашкевич вернулся, отдал мобильник охраннику и сел в кресло.
— Завтра губернатор подает запрос о снятии депутатской неприкосновенности, — сказал Лашкевич, — похоже, он разжился пленкой от Спиридона.
— Это его сторожевой пес добыл, — добавил один из бригадиров, — гебешник, Кононов. Он у Жечкова спец по этим делам.
— Семен, тебе надо уехать из страны, — сказал кто-то сбоку.
Руки Колуна безжизненно лежали на подлокотниках кожаного кресла.
— Черт бы побрал эту бабу! — взорвался Полтинник. — Ну арестовали бы ее, ну не сожрали же бы ее в ментовке? А теперь — полный улет. Стволом в морду собровцам! При исполнении!
— Дело не в Мирославе, — от озвался Колун, — я не могу позволить всяким козлам ходить своими копытами по моему казино.
Помолчал и добавил:
— А из страны я не уеду. На следующей неделе арбитражный суд…
Лашкевич нервно щелкнул зажигалкой.
— Блин, какой суд! — не выдержал Лашкевич. — Тебе шкуру надо спасать, а ты о какой-то «Заре»! Нет «Зари»! Забудь, проехали! Хочешь, я с Санычевым переговорю, вам мириться надо…
— Потуши сигарету, Герман, — спокойно сказал Колун.
— А?
— В этой гостиной не курят, ясно?
Лашкевич в раздражении утопил сигарету в стакане с минералкой.
Семен поднялся и вышел в холл. Там было темно, и только через раскрытые двери были видны крепкие стриженые профили: пацаны обсели столик в соседних комнатах и играли в карты. На улице опять начался снегопад, двор за стенами дома был ярко освещен, и снежинки валили вниз косой стеной, танцуя в свете мощных прожекторов, Залитая светом вилла была похожа на прозрачный шар, плывущий в ночной сторожкой темноте.
Потом где-то далеко за пределами виллы, на повороте, вспыхнул свет от пробирающейся проселочной дорогой машины. Фары померкли, опять вспыхнули на повороте и засияли ровным светом у ворот.
Колун сошел вниз.
Ворота растворились. Обшарпанная частная «пятерка» прошуршала колесами по гравию и остановилась у ног Колуна. Дверца машины открылась, и из нее вышел Царьков. Выглядел Царьков неважно: у мента был порван воротник, и на рукаве расплывалось свежее пятно крови. Царьков с трудом обошел машину и открыл багажник. В багажнике лежал человек, и это был Спиридон.
По кивку Колуна двое охранников вытащили Спиридона из багажника и поволокли в дом. Царьков молча сел обратно в машину и дал задний ход, но на этот раз ворота перед ним не открылись. Колун наклонился к окну «пятерки».
— Я там наследил, — сказал Царьков, — Варенькова, пять. Два трупа. Пошли людей прибраться.
— Иди в дом, — негромко проговорил Колун.
***
Спустя полчаса Семен Колунов спустился в подвал. Вопреки мрачным слухам, окружавшим виллу авторитета, подвал ее был совершенно неприспособлен для содержания пленников: в этих целях использовали соседнюю дачу Полтинника.
Подвал на даче Семки Колуна был выкрашен в веселенький розовый цвет и скорее напоминал американский басемент: в нем стояла газовая печка, бойлер, да стиральная машина с рассыпанным возле нее бельем. Теперь между котлом и машиной лежал резиновый коврик от автомобиля, а на коврике лежал Спиридон. На него вылили достаточное количество воды: Спиридон вполне очнулся и глядел на своего старого подельника колючими глазами.
Семен, склонив голову набок, изучал отморозка. Спиридон воплощал в себе все то, от чего Семен пытался уйти. Оружие в потных трясущихся руках, тренировочные костюмы и золотые цепи. Пьянки боевиков, шипящий утюг на жирном животе лавочника и тактические комбинации на уровне «ща как дам». Но ужас заключался в том, что уйти от этого было нельзя. Месяцев восемь назад по городу прошел слух, что Семен Семеныч слишком вознесся главою и о таких мелочах, как ларьки и рынки, не заботится. Тут же полезла из-под земли всякая новая сволочь, молодая и неученая, с наглыми улыбками и вопросами: «А кто такой Колун? И почему мы должны делиться с Колуном? Он у нас теперь депутат? Вот пусть и депутатсгвует…»
Колун отдал бы им ларьки и рынки, но ведь эти ребята поперли бы дальше, повторяя его путь, а этого он не мог допустить Юную сволочь проучили в самом начале, проучил Спиридон, превратившийся практически в штатного киллера группировки Колуна.
— Я бы не советовал тебе убивать меня, — сказал Спиридон. — Я слишком много надиктовал на кассеты, Сема. И если я не объявлюсь, эти кассеты всплывут.
— Нет проблем, — сказал Колун, — вот ты мне и расскажешь, где они.
Двое ребят с непроницаемыми лицами усадили Спиридона на табурет, заведя назад сцепленные руки
— Или обойдемся без спецэффектов? — спросил Колун.
Глаза Спиридона медленно наполнялись слезами.
— Сволочь, — сказал он, — какая же ты сволочь, Семка.
***
Когда Колун прошел в свою спальню, Мирослава уже спала, но, заслышав его шаги, открыла глаза и заспанно улыбнулась.
— Сема, — сказала она, — что вы решили? Уже пятый час…
— Все решили, — коротко ответил Колун. Он присел на краешек постели и принялся раздеваться.
— У тебя кровь на манжете, — вдруг сказала Мирослава.
— А… порезался, наверное.
Руки Мирославы обвились вокруг Семена.
— Бедненький, — сказала девушка. — Сильно порезался?
Семен откинулся на подушки.
— Извини, Мира, я хочу спать. Устал очень.
Семен Семеныч уснул мгновенно и глубоко, без малейших проблем, так, как будто до трех ночи сидел за книжкой или трепался с друзьями.
***
Было около одиннадцати утра, когда депутат Семен Колунов явился в губернаторский кабинет. Сделать это было несложно: областная Дума и администрация губернатора располагались в одном и том же здании, Дума — на третьем этаже, приемная губернатора — на четвертом, а дополнительной охраны у входа в губернаторское крыло, как это заведено в большинстве регионов, у Жечкова сроду не было.
В приемной было довольно много народу: толстый, веселый начальник областного казначейства перешучивался с секретаршей Анечкой, а в углу на диване сидели двое — главы сельских администраций, приглашенные — на совещание в одиннадцать ровно. Колун прошел через приемную и взялся за ручку двери, ведущей в кабинет.
— Семен Семеныч, там посетители! — заполошно вскрикнула секретарша, но Колун обратил на ее слова не больше внимания, чем на чириканье сойки за окном.
Губернатор и вправду был не один: справа от него сидел не кто иной, как председатель арбитражного суда Cтанислав Голубков — представительный шестидесятилетний интеллигент в полосатом дешевом костюме. Как и многие высшие чиновники области, Голубков был исконным демократом, несколько неприспособленным к нынешней российской действительности: борода у него была, а денег не было. Голубков воззрился на депутата Колунова с некоторым детским недоумением.
— Станислав Сергеич, — сказал Колунов, — нам тут переговорить надо. Подождите-ка в приемной.
Голубков бочком выбрался из комнаты. Губернатор и областной авторитет остались одни.
Предвыборное время движется необыкновенно быстро, и за те две недели, что прошли с их последнего — и первого — разговора наедине, Жечков заметно сдал. Лицо пожелтело и обмякло, под глазами нарисовались черные круги. И даже хорошо сшитый костюм словно болтался на губернаторе, сбросившем от расстройства добрый десяток килограмм.
В отличие от губернатора, Колун выглядел прекрасно. Ни убийство Белянчева, ни погром в казино, ни ночной разговор в подвале как-то не сказались на бандите. Но губернатор всего этого не заметил. Вчера Колун поставил на себе крест: собровцы, действительно, позорно ретировались с поля боя, но только потому, что не было смысла получать пулю в лоб от человека, которого завтра можно задержать на законнейшем основании, а именно: в связи с вооруженным сопротивлением, оказанным органам правопорядка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51
Куча людей подтвердила бы, что Ольга — законченная наркоманка и подрабатывает проституцией с тринадцати лет, и ясно, что это просто кто-то из ее клиентов, бандит или иная шваль, попросили малолетнюю проститутку написать заяву на сына первого заместителя начальника областного управления.
Два дня назад Ольга сбежала из квартиры и попыталась уехать из города, но на вокзале ее замели менты — кто-то из них за это время успел побывать у нее в клиентах. Менты не сдали девочку обратно хозяйке, а посадили ее в обезьянник и приспособили для общего пользования, а иногда выпускали на вокзал к клиентам. Выручку они забирали, а взамен немножко ее кормили и давали травки.
Менты били ее и издевались, а три дня назад пьяный дежурный, у которого никак не вставал, с досады вогнал ей между ног пластиковую бутылочку из-под минеральной воды.
Ольга говорила все это тихим, совершенно безразличным голосом, и Царькову было ясно, что девочка эта не будет бороться, что ее сломали, и сломали навсегда, — да и то правда, что тут можно было сделать? Она, к примеру, может пойти на городской канал «ТСТ», дружественный Колунову, и рассказать свою историю, но даже «ТСТ» поостережется использовать эту историю в разгар взаимного оплевывания. Потому что, действительно, Ковальский немедленно разъяснит, что Колун заплатил за этот репортаж малолетней наркоманке, а при чем тут его высокоморальный сын?
Ольга схлебала две тарелки супа, и съела полкило сосисок, а потом ее всем этим вырвало, и Царьков отправил ее из туалета в ванную — мыться.
Когда она вернулась, опер, неподвижно глядя в закопченное ночью окно, курил одну дешевую сигарету за другой. Ольга положила ему руки на плечи, и когда он обернулся, он увидел, что старый халатик на девочке распахнулся, обнажая маленькие, с абрикос, груди и черную застарелую царапину под ребром. Царьков невольно перевел глаза вниз и увидел, что бедра девочки изнутри покрыты синяками.
— Яков Иваныч, спасибо вам большое, — сказала девочка, — и можно мы займемся любовью попозже? Я очень устала.
Царьков вынул сигарету изо рта.
— Запахнись. И ложись спать.
Царьков курил на кухне довольно долго — до тех пор, пока Ольга не заснула в единственной комнатке его квартиры на видавшем виды двуспальном диване. Убедившись, что девочка спит, Царьков посидел еще немного, щелчком отправил бычок в раковину, неторопливо собрался и отправился в облУВД.
В кабинете заместителя Молодарчука, Станислава Ковальского, горел свет, и из-за неплотно прикрытой двери слышались взрывы хохота. Это удивило Царькова — обычно начальство на работе не задерживалось.
Яков толкнул дверь и вошел внутрь. В кабинете было людно и пьяно. На столе стояла большая двухлитровая бутыль виски, и вокруг нее, как цыплята вокруг курицы, расположились бутылки и бутылочки поменьше. Прямо поверх документов красовались изрядно опустошенные тарелочки с ветчиной и сыром, и толстый, красноносый капитан Родин с хохотом воздевал тучный кулак, в котором были зажаты несколько спичек.
Ковальский разочарованно рассматривал целую спичку, которую он только что вытянул.
— Присоединяйся! — весело сказал капитан Родин.
— А на что игра? — спросил Царьков.
— На шлюху Колуна. Певичку.
— Ее сейчас привезут, — сказал Ковальский.
— Почему? — спокойно уточнил Царьков. Ковальский плотоядно чмокнул.
— Торговля наркотиками, — сказал он. — У нас есть два свидетеля. И сама наркоманка.
Царькову очень нравилось, как поет Мирослава.
— Я не слыхал, чтобы она кололась, — сказал Царьков.
— Нет, так будет, — расхохотался Ковальский. Царьков помолчал, и в этот момент в кабинет просунул нос Санька Синицкий.
— Яш, тебя, — сказал он, — какой-то мужик насчет кефира.
Яков Царьков задумчиво оглядел натюрморт с бутылками и спичками. Пожал как-то криво плечами и вышел из кабинета.
***
Было уже около часу ночи, но в особняке Колуна никто не ложился спать. В креслах около потрескивающего камина сидели несколько самых близких друзей Колуна, из числа тех, что начинали с ним вместе в подворотнях и у ларьков. Да и то сказать друзей у Колуна в последнее время стало меньше, и первыми куда-то пропали жирные чиновники, развлекавшиеся за счет Колуна в «Радуге», и всяческие директора, знакомившиеся с ним уже в областной Думе.
Только один из этих директоров сидел в гостиной — Герман Лашкевич, бывший одноклассник и троюродный брат Колуна. Лашкевич построил в Тарске свою, совершенно независимую от Колуна торговую империю и несколько лет отказывался общаться с родственником, а вот теперь, в самый печальный для Семена момент, внезапно заявил, что менты творят беспредел.
Мирославы в гостиной не было. В дверь просунулся охранник с сотовым телефоном в руке, кивнул Лашкевичу и сказал.
— Это Сайко.
Лашкевич поднялся, взял телефон и вышел. Ни у кого из присутствующих сотовых с собой не было, все боялись, что сотовый в режиме ожидания может прослушивать разговоры.
Лашкевич вернулся, отдал мобильник охраннику и сел в кресло.
— Завтра губернатор подает запрос о снятии депутатской неприкосновенности, — сказал Лашкевич, — похоже, он разжился пленкой от Спиридона.
— Это его сторожевой пес добыл, — добавил один из бригадиров, — гебешник, Кононов. Он у Жечкова спец по этим делам.
— Семен, тебе надо уехать из страны, — сказал кто-то сбоку.
Руки Колуна безжизненно лежали на подлокотниках кожаного кресла.
— Черт бы побрал эту бабу! — взорвался Полтинник. — Ну арестовали бы ее, ну не сожрали же бы ее в ментовке? А теперь — полный улет. Стволом в морду собровцам! При исполнении!
— Дело не в Мирославе, — от озвался Колун, — я не могу позволить всяким козлам ходить своими копытами по моему казино.
Помолчал и добавил:
— А из страны я не уеду. На следующей неделе арбитражный суд…
Лашкевич нервно щелкнул зажигалкой.
— Блин, какой суд! — не выдержал Лашкевич. — Тебе шкуру надо спасать, а ты о какой-то «Заре»! Нет «Зари»! Забудь, проехали! Хочешь, я с Санычевым переговорю, вам мириться надо…
— Потуши сигарету, Герман, — спокойно сказал Колун.
— А?
— В этой гостиной не курят, ясно?
Лашкевич в раздражении утопил сигарету в стакане с минералкой.
Семен поднялся и вышел в холл. Там было темно, и только через раскрытые двери были видны крепкие стриженые профили: пацаны обсели столик в соседних комнатах и играли в карты. На улице опять начался снегопад, двор за стенами дома был ярко освещен, и снежинки валили вниз косой стеной, танцуя в свете мощных прожекторов, Залитая светом вилла была похожа на прозрачный шар, плывущий в ночной сторожкой темноте.
Потом где-то далеко за пределами виллы, на повороте, вспыхнул свет от пробирающейся проселочной дорогой машины. Фары померкли, опять вспыхнули на повороте и засияли ровным светом у ворот.
Колун сошел вниз.
Ворота растворились. Обшарпанная частная «пятерка» прошуршала колесами по гравию и остановилась у ног Колуна. Дверца машины открылась, и из нее вышел Царьков. Выглядел Царьков неважно: у мента был порван воротник, и на рукаве расплывалось свежее пятно крови. Царьков с трудом обошел машину и открыл багажник. В багажнике лежал человек, и это был Спиридон.
По кивку Колуна двое охранников вытащили Спиридона из багажника и поволокли в дом. Царьков молча сел обратно в машину и дал задний ход, но на этот раз ворота перед ним не открылись. Колун наклонился к окну «пятерки».
— Я там наследил, — сказал Царьков, — Варенькова, пять. Два трупа. Пошли людей прибраться.
— Иди в дом, — негромко проговорил Колун.
***
Спустя полчаса Семен Колунов спустился в подвал. Вопреки мрачным слухам, окружавшим виллу авторитета, подвал ее был совершенно неприспособлен для содержания пленников: в этих целях использовали соседнюю дачу Полтинника.
Подвал на даче Семки Колуна был выкрашен в веселенький розовый цвет и скорее напоминал американский басемент: в нем стояла газовая печка, бойлер, да стиральная машина с рассыпанным возле нее бельем. Теперь между котлом и машиной лежал резиновый коврик от автомобиля, а на коврике лежал Спиридон. На него вылили достаточное количество воды: Спиридон вполне очнулся и глядел на своего старого подельника колючими глазами.
Семен, склонив голову набок, изучал отморозка. Спиридон воплощал в себе все то, от чего Семен пытался уйти. Оружие в потных трясущихся руках, тренировочные костюмы и золотые цепи. Пьянки боевиков, шипящий утюг на жирном животе лавочника и тактические комбинации на уровне «ща как дам». Но ужас заключался в том, что уйти от этого было нельзя. Месяцев восемь назад по городу прошел слух, что Семен Семеныч слишком вознесся главою и о таких мелочах, как ларьки и рынки, не заботится. Тут же полезла из-под земли всякая новая сволочь, молодая и неученая, с наглыми улыбками и вопросами: «А кто такой Колун? И почему мы должны делиться с Колуном? Он у нас теперь депутат? Вот пусть и депутатсгвует…»
Колун отдал бы им ларьки и рынки, но ведь эти ребята поперли бы дальше, повторяя его путь, а этого он не мог допустить Юную сволочь проучили в самом начале, проучил Спиридон, превратившийся практически в штатного киллера группировки Колуна.
— Я бы не советовал тебе убивать меня, — сказал Спиридон. — Я слишком много надиктовал на кассеты, Сема. И если я не объявлюсь, эти кассеты всплывут.
— Нет проблем, — сказал Колун, — вот ты мне и расскажешь, где они.
Двое ребят с непроницаемыми лицами усадили Спиридона на табурет, заведя назад сцепленные руки
— Или обойдемся без спецэффектов? — спросил Колун.
Глаза Спиридона медленно наполнялись слезами.
— Сволочь, — сказал он, — какая же ты сволочь, Семка.
***
Когда Колун прошел в свою спальню, Мирослава уже спала, но, заслышав его шаги, открыла глаза и заспанно улыбнулась.
— Сема, — сказала она, — что вы решили? Уже пятый час…
— Все решили, — коротко ответил Колун. Он присел на краешек постели и принялся раздеваться.
— У тебя кровь на манжете, — вдруг сказала Мирослава.
— А… порезался, наверное.
Руки Мирославы обвились вокруг Семена.
— Бедненький, — сказала девушка. — Сильно порезался?
Семен откинулся на подушки.
— Извини, Мира, я хочу спать. Устал очень.
Семен Семеныч уснул мгновенно и глубоко, без малейших проблем, так, как будто до трех ночи сидел за книжкой или трепался с друзьями.
***
Было около одиннадцати утра, когда депутат Семен Колунов явился в губернаторский кабинет. Сделать это было несложно: областная Дума и администрация губернатора располагались в одном и том же здании, Дума — на третьем этаже, приемная губернатора — на четвертом, а дополнительной охраны у входа в губернаторское крыло, как это заведено в большинстве регионов, у Жечкова сроду не было.
В приемной было довольно много народу: толстый, веселый начальник областного казначейства перешучивался с секретаршей Анечкой, а в углу на диване сидели двое — главы сельских администраций, приглашенные — на совещание в одиннадцать ровно. Колун прошел через приемную и взялся за ручку двери, ведущей в кабинет.
— Семен Семеныч, там посетители! — заполошно вскрикнула секретарша, но Колун обратил на ее слова не больше внимания, чем на чириканье сойки за окном.
Губернатор и вправду был не один: справа от него сидел не кто иной, как председатель арбитражного суда Cтанислав Голубков — представительный шестидесятилетний интеллигент в полосатом дешевом костюме. Как и многие высшие чиновники области, Голубков был исконным демократом, несколько неприспособленным к нынешней российской действительности: борода у него была, а денег не было. Голубков воззрился на депутата Колунова с некоторым детским недоумением.
— Станислав Сергеич, — сказал Колунов, — нам тут переговорить надо. Подождите-ка в приемной.
Голубков бочком выбрался из комнаты. Губернатор и областной авторитет остались одни.
Предвыборное время движется необыкновенно быстро, и за те две недели, что прошли с их последнего — и первого — разговора наедине, Жечков заметно сдал. Лицо пожелтело и обмякло, под глазами нарисовались черные круги. И даже хорошо сшитый костюм словно болтался на губернаторе, сбросившем от расстройства добрый десяток килограмм.
В отличие от губернатора, Колун выглядел прекрасно. Ни убийство Белянчева, ни погром в казино, ни ночной разговор в подвале как-то не сказались на бандите. Но губернатор всего этого не заметил. Вчера Колун поставил на себе крест: собровцы, действительно, позорно ретировались с поля боя, но только потому, что не было смысла получать пулю в лоб от человека, которого завтра можно задержать на законнейшем основании, а именно: в связи с вооруженным сопротивлением, оказанным органам правопорядка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51