.. тогда понравилось.
Дерек посапывал в кровати. Настал уже совсем вечер. Небо затянули тучи-кучи.
В комнате всюду тени. Горит только настольная лампа. При этом свете Кэти
такая красивая. У нее кожа прямо как розовый атлас. Томас знал, что такое атлас
- у Джулии когда-то было атласное платье.
Томас и Кэти помолчали. Потом Томас сказал:
- Иногда бывает трудно.
Кэти положила руку ему на голову. Погладила по волосам.
- Я знаю, Томас, знаю.
Она добрая. А Томас почему-то взял и заплакал. Непонятно: она добрая, а он
плачет. Может, потому и плачет, что она добрая.
Кэти подвинула кресло поближе. Томас наклонился к ней. Она его обняла. А он
плакал и плакал. Не горько-прегорько, как Дерек. Тихо. Но остановиться не мог.
Хоть и старался. Плачет, как глупый. А глупым быть так не хочется.
- Не хочу быть глупым, - выговорил он сквозь слезы.
- Ты не глупый, голубчик.
- Нет, глупый. Так не хочу, а по-другому не получается. Стараюсь забыть, что
глупый, и не получается, потому что глупый. А другие - нет. Они живут в большом
мире, каждый день живут, а я не живу в большом мире и не хочу. Говорю, что не
хочу, а все равно хочу.
Томас никогда так много не говорил. Он и сам удивился. Удивился и огорчился:
он так хотел рассказать Кэти, как тяжело быть глупым, как тяжело бояться
большого мира, - и ничего не получилось. Не нашел слов. Так эта тяжесть в нем и
осталась.
- Время. Кто глупый, кто не из большого мира, у него много времени. На все
много времени. Но его мало. Не хватает научиться не бояться. А мне надо
научиться не бояться, тогда я смогу вернуться к Джулии и Бобби. Я хочу к ним, а
то не останется времени. Его много, но его мало. Я говорю, как глупый, да?
- Нет, Томас, это не глупости. Томас так и сидел, прижавшись к Кэти. Ему
нравилось, когда его обнимают.
- Понимаешь, - сказала Кэти, - жизнь для всех бывает нелегкой. Даже для
умных. Даже для самых умных.
Томас одной рукой вытер слезы.
- Правда? Для тебя тоже?
- Случается. Но я верю в Бога, Томас. В том, что мы пришли в этот мир, есть
Его промысел. Всякая трудность на нашем пути - это испытание. И чем успешнее мы
его преодолеем, тем лучше для нас.
Томас взглянул ей в лицо. Какие добрые глаза. Красивые глаза. Любящие. Как у
Джулии и у Бобби.
- Бог сделал меня глупым - это тоже испытание?
- Ты не глупый. Вернее, не во всем глупый. Не надо так себя называть. Пусть
ты в чем-то и не дотягиваешь, но это не твоя вина. Просто ты не такой, как
другие. В том и состоит твое испытание, что ты.., не такой. Но держишься ты
стойко.
- Правда?
- Просто отлично держишься. Сам посуди. Ты не ожесточился, не хнычешь.
Тянешься к людям.
- Да. Я Общаюсь.
Кэти улыбнулась и утерла ему лицо салфеткой.
- Мало кто из умных может похвастаться, что переносит испытания так
мужественно. А кое-кто из них тебе и в подметки не годится.
Томас поверил и обрадовался. Он только не очень поверил, что умным тоже
нелегко живется.
Кэти еще немного посидела. Убедилась, что все в порядке. И ушла.
Дерек все посапывал. Томас остался за столом. Опять принялся за "стихи".
Поработал-поработал, а потом подошел к окну. Капал дождик. По стеклу бежали
струйки. Вечер кончался. Скоро - вслед за дождем - будет ночь.
Томас прижал ладони к стеклу. Он мысленно устремился в серый дождливый вечер,
в пустоту ночи, которая медленно подкрадывалась все ближе и ближе.
Беда все еще там. Томас ее чувствует. Человек - и не человек. Что-то больше
человека. Что-то очень плохое. Злючее-страшучее. Томас чувствовал ее все эти
дни, но Бобби он уже не телевизил, потому что Беда еще далеко и Джулии пока
ничего не грозит. Часто телевизить нельзя, а то Беда нагрянет. Томас станет
телевизить, а Бобби уже не поверит. И не сможет спасти Джулию.
Больше всего Томас боялся, что Беда унесет Джулию в Гиблое Место. Туда попала
мать Томаса, когда ему было всего два годика. Томас ее даже не помнит. А потом в
Гиблое Место попал папа. И Томас остался вдвоем с Джулией.
Гиблое Место - это не ад. Про рай и ад Томас знал. Рай - это где Бог. А в аду
главный - дьявол. Если рай и правда есть, то папа и мама в раю. Лучше попасть в
рай. Там хорошо. В аду санитары недобрые.
Но Гиблое Место - это не ад. Это Смерть. Ад - не очень хорошее место, а
Смерть - самое нехорошее. Ее и представить трудно. Смерть - это когда все
прекращается, исчезает и время останавливается. Конец, шабаш. Как такое
представить? Томас не может вообразить себе Смерть, никак не может. А чего не
можешь вообразить, того просто нет. Томас пытался понять, как ее представляют
другие, - не получается. Он ведь глупый. И он вообразил себе такое место. Когда
человек умирает, то говорят: "Его унесла Смерть". Вот как отца, когда однажды
ночью у него сердце пошло на приступ. Но раз Смерть уносит, то она ведь куда-то
уносит. В это самое Гиблое Место. Уносит и никогда уже не отпускает. Что там
случается с людьми, Томас не знал. Может, ничего страшного. Но им не позволяют
вернуться к тем, кого они любили, а это уже страшно. Даже если их там вкусно
кормят. Одни, наверно, попадают в рай, другие в ад; их ни из рая, ни из ада не
выпускают. Значит, и рай и ад - это одно Гиблое Место, просто разные комнаты. А
может, ни рая, ни ада нет и Гиблое Место - холодная черная пустота. Много-много
пустоты. Попадешь туда - а тех, кто оказался тут до тебя, в такой пустоте не
найти.
Этого Томас боялся больше всего. Не того, что Джулия окажется в Гиблом Месте,
а что потом он не сможет ее там отыскать.
Он уже боялся и приближения ночи. Тоже большая пустота. С мира сняли крышку.
Если даже ночь такая страшная, то Гиблое Место в тысячу раз страшнее. Оно ведь
больше ночи, и там никогда не светит солнце.
Небо темнело.
Ветер трепал пальмы.
Дождинки бежали по стеклу.
Беда пока далеко.
Но она подойдет ближе. Скоро подойдет.
Глава 28
Порой Золту не верилось, что мать умерла. Вот и сегодня, как и всякий раз,
когда он входил в комнату или поворачивал за угол, ему казалось: сейчас он ее
увидит. То вдруг послышится, будто она в гостиной качается в кресле, вяжет
шерстяной платок и мурлычет под нос. Золт заглянул в гостиную, но кресло
оказалось покрыто слоем пыли и затянуто паутиной. А в другой раз он бросился в
кухню: ему почудилось, будто мать в цветастом халате и белом фартуке с оборками
выкладывает аккуратные комочки теста на противень или возится с пирогом. На
кухне, конечно, никого не оказалось. Или вот еще: в минуту смятения ему приходит
в голову, что мать лежит на кровати у себя в спальне. Золт мчится на второй
этаж, входит в спальню и вдруг вспоминает, что теперь это его комната, что мать
давно умерла.
Чтобы избавиться от этой странной и мучительной тоски, Золт пошел к могиле
матери. Семь лет назад он похоронил ее в северо-восточном уголке их обширных
владений. В тот день над одинокой могилой, как и сейчас, простиралось хмурое
зимнее небо без единого просвета. И в вышине точно так же кружил ястреб. Золт
сам выкопал яму, завернул покойную в саван, окропленный любимыми ее духами, и
опустил в могилу. Он проделал все тайком; хоронить на частной территории, не
отведенной под кладбище, запрещается законом. Но, если бы он похоронил мать в
другом месте, пришлось бы туда и переселиться, ибо хоть ненадолго покинуть
могилу, где покоятся бренные останки матери, свыше его сил.
Золт упал на колени.
С годами холмик над могилой все опускался и опускался, и сейчас на его месте
виднелась неглубокая впадина. Трава здесь редела и была жестче, чем вокруг. По
какой-то неведомой причине трава на месте погребения долго не росла. В изголовье
не было каменной плиты с указанием годов рождения и смерти - несмотря на высокую
изгородь вокруг участка, Золт побоялся, что место незаконного захоронения
ненароком попадет кому-нибудь на глаза.
Золт вперился в углубление у своих ног. Может, будь здесь камень, странная
забывчивость и несбыточные мечты наконец оставили бы его? Если бы он каждый день
видел имя матери и дату ее смерти, высеченные на мраморной плите, то эти буквы и
цифры мало-помалу надежно запечатлелись бы у него в душе.
Золт растянулся на могиле и приник ухом к земле, словно надеялся, что с
подземного ложа донесется голос матери. Прижавшись к неподатливой почве, он с
томлением ждал, не вольется ли в него жизненная сила, которую некогда излучала
мать, - та особая энергия, пышущая, словно жар из плавильной печи. Ожидания были
тщетны. Ничего удивительного. Мыслимое ли дело, чтобы даже такая незаурядная
женщина, как их мать, по прошествии семи лет после смерти смогла одарить сына
хоть малой толикой той любви, которую изливала на него при жизни? И все же Золта
взяла досада от того, что святые останки под толщей грязной земли не способны
наделить его даже подобием прежней материнской силы.
Горячие слезы навернулись на глаза. Золт крепился, однако вслед за негромким
рокотом грома брызнули капли дождя и, неудержимые, как дождь, хлынули слезы.
Он силился побороть желание руками разрыть землю, раскопать тело матери.
Конечно, плоть ее давно разложилась, в могиле он найдет разве что кости,
облепленные невесть откуда взявшимся вязким месивом. Но ему так хочется
заключить мать в объятия и сложить ее костлявые руки так, будто и она его
обнимает! Золт действительно принялся было рвать траву, разгребать землю, но тут
из его груди вырвались неистовые рыдания, и силы оставили его. Ему не оставалось
ничего другого, как уступить реальности.
Мать мертва.
Больше он ее на этом свете не увидит.
Никогда.
Холодный дождь припустил пуще прежнего, струи яростно хлестали Золта по
спине. Жгучая скорбь сменилась ледяной ненавистью. Смерть матери - дело рук
Фрэнка, и он должен заплатить за нее своей жизнью. Что толку лежать на раскисшей
могиле и рыдать, как дитя? Не плакать надо, а мстить убийце. Золт поднялся,
опустил сжатые в кулаки руки и застыл под дождем, чтобы студеные струи смыли с
него грязь, очистили душу от скорби.
Он мысленно дал матери обет, что станет упорнее разыскивать убийцу и
разделается с ним без всякой жалости. В следующий раз, когда он нападет на след
Фрэнка, он уж его не упустит.
Устремив взгляд в дождливое, затянутое тучами небо, он пообещал матери,
пребывающей теперь в раю:
- Я обязательно найду Фрэнка. Найду и убью. Непременно убью. Раскрою череп,
искромсаю его поганый мозг и спущу в канализацию.
Ледяные струи словно проникали ему в душу, холод пробирал до костей. Золта
била дрожь.
- А всякому, кто хоть пальцем пошевелит, чтобы ему помочь, руки отрежу. Кто
посмотрит на него с сочувствием, тому выдеру глаза. Честное слово, выдеру. И
вырву язык всякому мерзавцу, который скажет ему хоть одно приветливое слово.
Дождь хлынул с новой силой. Он прибил траву к земле, громко застучал по
листьям стоявшего неподалеку дуба, зашелестел в миртовых зарослях. Капли били
Золту в лицо. Он жмурился, но глаз не опускал.
- А если он завел друзей, им не жить. Я по его милости лишился тебя, так
пусть теперь и он мыкается один. Выпью у них всю кровь и вышвырну, как ветошь.
Вот уже семь лет он снова и снова твердил эту клятву, и каждый раз с прежним
жаром.
- Как ветошь! - повторил он, стиснув зубы.
Жажда мести не угасала с самого дня убийства. Да что там - ненависть к Фрэнку
стала еще безудержнее и беспощаднее.
- Как ветошь!
Молния сверкающим лезвием рассекла пополам темное, словно покрытое
кровоподтеками небо. На миг Золту почудилось, будто вовсе не тучи клубятся над
головой, но судорожно подрагивает плоть какого-то богоподобного существа и
сквозь длинную рваную рану, оставленную молнией, ему блеснула ослепительная
тайна горнего мира.
Глава 29
Дождливую погоду в Калифорнии Клинт терпеть не мог. Дожди тут шли раз в год
по обещанию, а последние лет десять случалась и настоящая засуха. Разве что
зимой иногда разбушуется гроза. Поэтому от дождя до дождя калифорнийцы успевали
забыть, как в таких условиях водить машину. Стоило сточным канавам переполниться
- и на улицах то и дело возникали заторы. На шоссе и того хуже: сидишь в машине
- и будто попал в автомобильную мойку, которой конца-краю не видно, а конвейер
сломался.
В понедельник, когда сумрак непогоды постепенно начал рассеиваться, Клинт сел
в "Шевроле" и отправился в Коста-Меса, в лаборатории Паломар. Они располагались
в большом одноэтажном здании из бетонных блоков неподалеку от Бристол-авеню.
Медицинское отделение лабораторий производило анализы не только крови и других
органических веществ, но и промышленных составов и геологических пород.
Клинт оставил машину на стоянке у здания, взял с собой пластиковый пакет и,
согнувшись под проливным дождем, зашлепал прямо по глубоким лужам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60