Он знал, что его сознанию незачем беспокоиться о том, куда он идет или как доберется: сэнсэй сказал, что видение, избравшее его для этого задания, само приведет его к пропавшей книге.
Темная башня поднимается из песка.
Черный лабиринт под землей.
Китайцы-кули роют туннель.
Старец худ, борода бела, шляпа его черна и кругла.
Нас шестеро.
Шагая, Канацзучи повторял фразу, с которой раньше начинал свои медитации: «Жизнь есть сон, из которого мы пытаемся убежать».
Бьютт, Монтана
– Они ни за что не вернут меня живым в ту проклятую черную башню Зенда! Тебя же, о мой лучший, дражайший друг и кузен Рудольфо, я должен возблагодарить за спасение моей жизни и возвращение на трон Руритании!
Бендиго Ример тяжело опустился на колени рядом со смертным одром короля, приведя в содрогание тронутый молью задник сцены с изображением Руританианских Альп, и замахал руками, что должно было обозначить глубину овладевших им чувств и то, что от избытка оных он лишился дара речи.
– Давай, бездарь несчастная, только декорации не порушь, – пробормотала Эйлин, созерцавшая это действо из-за кулис в ожидании своего выхода. Она проверила заколки в волосах, желая убедиться в том, что ее корона не слетит в оркестровую яму, как произошло на прошлой неделе в Омахе.
– Ваше величество, завершив здесь свои труды, я не считаю себя вправе принять какие-либо похвалы, ибо был горд и счастлив тем, что мне представилась возможность послужить вам так, как только и может англичанин, всем сердцем и душой, – произнес наконец Ример, прежде чем встать. Освещенный огнями рампы, он повернулся к публике. – Легко и радостно на душе у того, кто жертвует собой во имя великого, благородного дела.
Это сильное заявление побудило мужчин захлопать в ладоши, а женщин достать и поднести к глазам носовые платочки. Растрогать непритязательных граждан этого, как его, Бьютта, штат Монтана, было совсем нетрудно, и сейчас Ример нежился в лучах их некритичной любви.
Эйлин с отвращением фыркнула. Этот тип был слишком бесстыден даже для актерского племени.
– Но есть еще нечто, чем я мог бы послужить…
С этими словами Бендиго совершил стремительный бросок к левым кулисам. Шесть месяцев гастролей, а умение держаться на сцене так и не выработалось!
– Я верну вам любовь вашей невесты, принцессы Флавии, которая все то тяжкое время, когда судьба ваша оставалась неведомой, провела в молитвах о вашем возвращении.
«Ха! Да будь я Флавией, которой предстоит выйти замуж за этого плохо подстриженного олуха, я бы уже переспала с целым эскадроном драгун».
Ример сделал широкий жест в сторону кулис. Эйлин всколыхнула грудь, чтобы она попышнее выглядела в декольте (и плевать, что ее тут держат в качестве инженю), и, ни дать ни взять эфирное создание, выпорхнула на сцену.
– Мой господин, милорд, вы живы! Ужель осуществилась заветная моя надежда! Небеса да благословят вас!
Она склонилась над королем-болваном и принюхалась. Хоть то хорошо, что, пока этот тип находился за сценой, «в башне Зенда», он не ел лук. Последовавший смачный поцелуй обошелся без попыток с его стороны просунуть язык ей аж в горло – охоту к такого рода поползновениям она отбила у него еще в Кливленде, основательно двинув куда надо коленом. Бендиго трагически прикрыл глаза, не в силах видеть, как любимая женщина возвращается к королю, которого он спас. Тут опустился занавес, и публика, как и положено, разразилась аплодисментами. Ох уж эта американская публика – ублажить ее ничего не стоит.
– Эйлин, дорогая, во время нашей последней сцены вместе, когда я объявляю о моей… э-э… неумирающей любви к тебе, не могла бы ты произносить строчку о том, что мое кольцо всегда на твоем пальце, малость… э-э… побыстрее?
Бендиго Ример пялился на себя в зеркало, замерев в процессе снятия грима. Смотрел завороженно, как зачарованная змея.
«Ну и на что он, черт его побери, уставился?» Играть с этим типом на сцене уже было достаточным наказанием, делить же с ним одну уборную, к чему порой в таком захолустье вынуждала теснота помещений, и вовсе тюремный приговор.
– Бендиго, дорогой, смысл колебаний Флавии состоит в том, что она разрывается между ее долгом по отношению к королю и невероятной страстью, которую испытывает к дорогому Рудольфо. Если ответ Флавии прозвучит слишком поспешно, это, боюсь, не создаст впечатления напряженной внутренней борьбы. – Она подождала, пока эта мысль не дойдет до шестеренок в его башке, и чуть было не услышала, как они вращаются. – В общем, так я всегда это понимала.
– Если смотреть на роль с такой позиции, – пробормотал он, поглаживая подбородок с таким видом, словно каждое поглаживание придавало импульс мучительно трудному мыслительному процессу, – получается, что эта пауза для нас полезна.
– Если Флавия отчаянно влюблена в тебя, то лучше всего, наверное, не хранить это в тайне от зрителей, а дать им возможность догадаться.
– Как ты права! – проревел он, вскочив на ноги. – Благослови тебя Бог, моя дорогая! Я всегда считал, что ты замечательное приобретение для моей труппы!
Бендиго откинул голову назад и прыснул себе в рот из пульверизатора патентованного ароматизатора Маккариджа, который хранился в ящике его стола.
«О господи, значит, он собирается поцеловать меня!»
Дыхание Римера в целом позволяло заподозрить, что он недавно сожрал набальзамированного кота; Маккаридж лишь усиливал это впечатление, как будто кот был замаринован в дешевом одеколоне.
Ример навис над ней. Эйлин с отработанной грацией подставила ему макушку, к каковой и приложились его сальные губы. Потом Бендиго заходил по комнате, теребя длинные крашеные пряди – то есть изображая человека, охваченного лихорадочным вдохновением.
«Я живу в сущем кошмаре», – не в первый раз подумала Эйлин Темпл.
И даже не в первый раз за этот вечер. Когда десять лет тому назад на крыльях надежды и юношеского честолюбия она отправилась в Америку, кто бы мог представить, что ее звезда закатится так далеко за край горизонта?
«Странствующая предультимативная антреприза Бендиго Римера».
Ей так и не хватило духу спросить его, известно ли ему значение слова «предультимативная», скорее всего, оно понравилось ему из-за своей непонятности. Бывшему сценическому кумиру женской публики Бендиго Римеру (Оскару Кранцу из Скрэнтона, штат Пенсильвания, – она как-то наткнулась на лежавшее в сейфе труппы его свидетельство о рождении) было пятьдесят два.
«Зря я переспала с ним тогда в Цинциннати».
Проявила в начале турне минутную слабость: с одной стороны, слишком налегала на vino blanco, а с другой – чертов придурок еще мог произвести впечатление почти симпатичного мужчины, особенно в темноте.
«И вообще, – напомнила, извиняя себя, Эйлин, – ты всего лишь человек, и одиночество запросто может привести в твою постель самых странных мужчин».
После того случая ее тревожили их будущие отношения, но отклонить последующие поползновения Римера к близости оказалось до смешного легко: он был слишком занят собой, чтобы питать интерес к другому человеку. А происходивших время от времени побед над какой-нибудь восторженной провинциалкой было более чем достаточно, чтобы удовлетворить его, как бы это помягче выразиться, скудные мужские потребности.
«А как же тогда мои потребности?»
Жизнь на сцене оказалась совсем не такой, какой представлялась; ее радужные надежды, увы, не оправдались. Нет, конечно, были и славные деньки в начале ее артистической карьеры – блистательный Бродвей сулил славу, богатство и несчетное множество сказочно привлекательных мужчин. Это продолжалось, как теперь кажется, с неделю. Увы, театр суров к женщине, когда той переваливает за тридцать, а по правде, дело идет к сорока. Слава богу, у нее есть косметика, длинные густые волосы, тело, которое пока еще в норме, иначе она бы уже осталась без работы. Эйлин, сама того не желая, была и сердцем и умом реалисткой, что в ее профессии, где полно витающих в облаках мечтателей, считалось недостатком. Лучшие роли обычно доставались девицам помоложе, с голодными глазами, а единственное, к чему стремились завсегдатаи кулис, – это провести веселый уик-энд вне надоевшего семейного лона. Не говоря уж об их упорном стремлении напоить вас до смерти шампанским, от которого живот пучит.
Господи, все, что эти женушки знают о сексе, может уместиться в голове комара. С чего бы еще их мужья, лишь выпадет свободная ночь, стремятся на поиски приключений? Эйлин вела скрупулезный перечень своих недостатков, и неумение проявить себя в постели к числу таковых никак не относилось. Беда заключалась в том, что она не могла этим заработать. Не то чтобы ей не случалось задуматься над такой перспективой, да и предложения поступали довольно щедрые… При случае она с благодарностью принимала экстравагантные безделушки от своих поклонников, но никогда не допускала того, чтобы их более откровенные предложения поставили под угрозу ее положение одаренной и старательной любительницы. По ее глубокому убеждению, с превращением секса в бизнес это занятие перестало бы доставлять удовольствие, а удовольствий в ее жизни было не так уж много. Не говоря уж о том, что век куртизанки, как и век актрисы, недолог.
Но каковы бы ни были ее планы, рано или поздно настанет время, когда даже самый никчемный на свете Бендиго Ример не захочет взять ее в третьеразрядное провинциальное турне с «Узником башни Зенда». За все эти годы она так и не отложила денег на черный день; практически все уходило на поддержание гардероба в состоянии, более-менее позволявшем вызывать интерес со стороны мужчин…
«Впрочем, что толку думать о будущем. Живи сегодняшним днем, а завтра пусть само о себе позаботится». Последнее представление в Бьютте, а потом Бойс, штат Айдахо. Три недели уйдет на дорогу в еще большее захолустье: Бендиго только что добавил к гастрольному маршруту городишко неподалеку от Феникса, который она не смогла даже найти на карте. Похоже, как он сказал, поселение какой-то секты вроде мормонов. Его совершенно не волновало, во что они верят и кому молятся, – главное, чтобы у них было желание выкладывать наличные за возможность пристроить задницы на сиденья в зрительном зале. Просто удивительно, к скольким разочарованиям в жизни человек может приспособиться…»
Между тем Бендиго мерил шагами комнату, размахивая руками на манер рассерженной обезьяны. И чего это он так разбушевался?
– …Он не имел никакой законной причины отпускать меня! Я исполнил ту роль блестяще! Бле-стя-ще! Трактовка роли была позаимствована у Кина. Подлинное видение Шекспира! Это все проклятая зависть… Эдвин-Бут-уволил-меня-в– двадцать-шесть-завидуя-моему-гению-единолично-разрушил-мою-репутацию-помешав-моей-карьере-достичь-олимпийских-высот-что-всегда-было-моей-судьбой…
«Ну вот, опять завел свою волынку: так и спятить недолго. Что за наказание – смотреть, как выпускает пар старый клоун. Жаль, что в дополнение к его эпической самооценке у него нет и малой толики настоящего таланта. Впрочем, не будь у него мании величия, разве смог бы он так пыжиться? И уж если быть честной, мисс Разумница, то раз уж ты делишь с ним уборную в этом богом забытом Бьютте, штат Монтана, то стоит задаться простым вопросом: а больше ли пользы принес тебе твой хваленый здравый смысл, чем ему его пустые иллюзии? Да и где он бывает, этот здравый смысл, когда букетик, поднесенный каким-то воздыхателем-ковбоем из прерий, трогает тебя до слез?
Нечего ныть, подруга, может, твоя жизнь и не ахти, но зато это твоя жизнь. У тебя нет мужа, который велел бы тебе стирать и штопать его носки, нет орущих детей, карабкающихся по занавескам. Можно увидеть новые места. Познакомиться с новыми людьми. Всегда остается возможность встретиться где-то за поворотом с чем-то ярким и удивительным. И сколько девушек тешат себя этим каждое утро? “Торжество надежды над опытом” – после того как я отыграю все свои роли и на сцене, и в жизни, пусть эту фразу высекут на моей могильной плите».
ГЛАВА 3
Немецкие флажки на столиках. Немецкие песни, исполняемые в обеденном зале баварским оркестром. Немецкие вина, пиво и немецкая еда, подаваемая немецкими официантами, говорившими с пассажирами-немцами по-немецки.
«Дай им волю, они все устроят на германский лад, – подумал Дойл. – Взять хотя бы декор: прусские знамена, двуглавые орлы, геральдические щиты на стенах. Не хватает только портрета кайзера Вильгельма. Хорошо хоть добрые бюргеры Франкфурта и Мюнхена не воротили носы, когда мы, на свой юмористический лад, отплатили им такой же монетой: Иннес водрузил на стол собственноручно изготовленный “Юнион Джек”, а я реквизировал в оркестре тубу и исполнил собственную инструментальную версию «Боже, храни королеву». Иннес, растрогавшись, даже похлопал меня по спине. Похоже, он почти гордился своим старшим братом. У меня потеплело на сердце.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65
Темная башня поднимается из песка.
Черный лабиринт под землей.
Китайцы-кули роют туннель.
Старец худ, борода бела, шляпа его черна и кругла.
Нас шестеро.
Шагая, Канацзучи повторял фразу, с которой раньше начинал свои медитации: «Жизнь есть сон, из которого мы пытаемся убежать».
Бьютт, Монтана
– Они ни за что не вернут меня живым в ту проклятую черную башню Зенда! Тебя же, о мой лучший, дражайший друг и кузен Рудольфо, я должен возблагодарить за спасение моей жизни и возвращение на трон Руритании!
Бендиго Ример тяжело опустился на колени рядом со смертным одром короля, приведя в содрогание тронутый молью задник сцены с изображением Руританианских Альп, и замахал руками, что должно было обозначить глубину овладевших им чувств и то, что от избытка оных он лишился дара речи.
– Давай, бездарь несчастная, только декорации не порушь, – пробормотала Эйлин, созерцавшая это действо из-за кулис в ожидании своего выхода. Она проверила заколки в волосах, желая убедиться в том, что ее корона не слетит в оркестровую яму, как произошло на прошлой неделе в Омахе.
– Ваше величество, завершив здесь свои труды, я не считаю себя вправе принять какие-либо похвалы, ибо был горд и счастлив тем, что мне представилась возможность послужить вам так, как только и может англичанин, всем сердцем и душой, – произнес наконец Ример, прежде чем встать. Освещенный огнями рампы, он повернулся к публике. – Легко и радостно на душе у того, кто жертвует собой во имя великого, благородного дела.
Это сильное заявление побудило мужчин захлопать в ладоши, а женщин достать и поднести к глазам носовые платочки. Растрогать непритязательных граждан этого, как его, Бьютта, штат Монтана, было совсем нетрудно, и сейчас Ример нежился в лучах их некритичной любви.
Эйлин с отвращением фыркнула. Этот тип был слишком бесстыден даже для актерского племени.
– Но есть еще нечто, чем я мог бы послужить…
С этими словами Бендиго совершил стремительный бросок к левым кулисам. Шесть месяцев гастролей, а умение держаться на сцене так и не выработалось!
– Я верну вам любовь вашей невесты, принцессы Флавии, которая все то тяжкое время, когда судьба ваша оставалась неведомой, провела в молитвах о вашем возвращении.
«Ха! Да будь я Флавией, которой предстоит выйти замуж за этого плохо подстриженного олуха, я бы уже переспала с целым эскадроном драгун».
Ример сделал широкий жест в сторону кулис. Эйлин всколыхнула грудь, чтобы она попышнее выглядела в декольте (и плевать, что ее тут держат в качестве инженю), и, ни дать ни взять эфирное создание, выпорхнула на сцену.
– Мой господин, милорд, вы живы! Ужель осуществилась заветная моя надежда! Небеса да благословят вас!
Она склонилась над королем-болваном и принюхалась. Хоть то хорошо, что, пока этот тип находился за сценой, «в башне Зенда», он не ел лук. Последовавший смачный поцелуй обошелся без попыток с его стороны просунуть язык ей аж в горло – охоту к такого рода поползновениям она отбила у него еще в Кливленде, основательно двинув куда надо коленом. Бендиго трагически прикрыл глаза, не в силах видеть, как любимая женщина возвращается к королю, которого он спас. Тут опустился занавес, и публика, как и положено, разразилась аплодисментами. Ох уж эта американская публика – ублажить ее ничего не стоит.
– Эйлин, дорогая, во время нашей последней сцены вместе, когда я объявляю о моей… э-э… неумирающей любви к тебе, не могла бы ты произносить строчку о том, что мое кольцо всегда на твоем пальце, малость… э-э… побыстрее?
Бендиго Ример пялился на себя в зеркало, замерев в процессе снятия грима. Смотрел завороженно, как зачарованная змея.
«Ну и на что он, черт его побери, уставился?» Играть с этим типом на сцене уже было достаточным наказанием, делить же с ним одну уборную, к чему порой в таком захолустье вынуждала теснота помещений, и вовсе тюремный приговор.
– Бендиго, дорогой, смысл колебаний Флавии состоит в том, что она разрывается между ее долгом по отношению к королю и невероятной страстью, которую испытывает к дорогому Рудольфо. Если ответ Флавии прозвучит слишком поспешно, это, боюсь, не создаст впечатления напряженной внутренней борьбы. – Она подождала, пока эта мысль не дойдет до шестеренок в его башке, и чуть было не услышала, как они вращаются. – В общем, так я всегда это понимала.
– Если смотреть на роль с такой позиции, – пробормотал он, поглаживая подбородок с таким видом, словно каждое поглаживание придавало импульс мучительно трудному мыслительному процессу, – получается, что эта пауза для нас полезна.
– Если Флавия отчаянно влюблена в тебя, то лучше всего, наверное, не хранить это в тайне от зрителей, а дать им возможность догадаться.
– Как ты права! – проревел он, вскочив на ноги. – Благослови тебя Бог, моя дорогая! Я всегда считал, что ты замечательное приобретение для моей труппы!
Бендиго откинул голову назад и прыснул себе в рот из пульверизатора патентованного ароматизатора Маккариджа, который хранился в ящике его стола.
«О господи, значит, он собирается поцеловать меня!»
Дыхание Римера в целом позволяло заподозрить, что он недавно сожрал набальзамированного кота; Маккаридж лишь усиливал это впечатление, как будто кот был замаринован в дешевом одеколоне.
Ример навис над ней. Эйлин с отработанной грацией подставила ему макушку, к каковой и приложились его сальные губы. Потом Бендиго заходил по комнате, теребя длинные крашеные пряди – то есть изображая человека, охваченного лихорадочным вдохновением.
«Я живу в сущем кошмаре», – не в первый раз подумала Эйлин Темпл.
И даже не в первый раз за этот вечер. Когда десять лет тому назад на крыльях надежды и юношеского честолюбия она отправилась в Америку, кто бы мог представить, что ее звезда закатится так далеко за край горизонта?
«Странствующая предультимативная антреприза Бендиго Римера».
Ей так и не хватило духу спросить его, известно ли ему значение слова «предультимативная», скорее всего, оно понравилось ему из-за своей непонятности. Бывшему сценическому кумиру женской публики Бендиго Римеру (Оскару Кранцу из Скрэнтона, штат Пенсильвания, – она как-то наткнулась на лежавшее в сейфе труппы его свидетельство о рождении) было пятьдесят два.
«Зря я переспала с ним тогда в Цинциннати».
Проявила в начале турне минутную слабость: с одной стороны, слишком налегала на vino blanco, а с другой – чертов придурок еще мог произвести впечатление почти симпатичного мужчины, особенно в темноте.
«И вообще, – напомнила, извиняя себя, Эйлин, – ты всего лишь человек, и одиночество запросто может привести в твою постель самых странных мужчин».
После того случая ее тревожили их будущие отношения, но отклонить последующие поползновения Римера к близости оказалось до смешного легко: он был слишком занят собой, чтобы питать интерес к другому человеку. А происходивших время от времени побед над какой-нибудь восторженной провинциалкой было более чем достаточно, чтобы удовлетворить его, как бы это помягче выразиться, скудные мужские потребности.
«А как же тогда мои потребности?»
Жизнь на сцене оказалась совсем не такой, какой представлялась; ее радужные надежды, увы, не оправдались. Нет, конечно, были и славные деньки в начале ее артистической карьеры – блистательный Бродвей сулил славу, богатство и несчетное множество сказочно привлекательных мужчин. Это продолжалось, как теперь кажется, с неделю. Увы, театр суров к женщине, когда той переваливает за тридцать, а по правде, дело идет к сорока. Слава богу, у нее есть косметика, длинные густые волосы, тело, которое пока еще в норме, иначе она бы уже осталась без работы. Эйлин, сама того не желая, была и сердцем и умом реалисткой, что в ее профессии, где полно витающих в облаках мечтателей, считалось недостатком. Лучшие роли обычно доставались девицам помоложе, с голодными глазами, а единственное, к чему стремились завсегдатаи кулис, – это провести веселый уик-энд вне надоевшего семейного лона. Не говоря уж об их упорном стремлении напоить вас до смерти шампанским, от которого живот пучит.
Господи, все, что эти женушки знают о сексе, может уместиться в голове комара. С чего бы еще их мужья, лишь выпадет свободная ночь, стремятся на поиски приключений? Эйлин вела скрупулезный перечень своих недостатков, и неумение проявить себя в постели к числу таковых никак не относилось. Беда заключалась в том, что она не могла этим заработать. Не то чтобы ей не случалось задуматься над такой перспективой, да и предложения поступали довольно щедрые… При случае она с благодарностью принимала экстравагантные безделушки от своих поклонников, но никогда не допускала того, чтобы их более откровенные предложения поставили под угрозу ее положение одаренной и старательной любительницы. По ее глубокому убеждению, с превращением секса в бизнес это занятие перестало бы доставлять удовольствие, а удовольствий в ее жизни было не так уж много. Не говоря уж о том, что век куртизанки, как и век актрисы, недолог.
Но каковы бы ни были ее планы, рано или поздно настанет время, когда даже самый никчемный на свете Бендиго Ример не захочет взять ее в третьеразрядное провинциальное турне с «Узником башни Зенда». За все эти годы она так и не отложила денег на черный день; практически все уходило на поддержание гардероба в состоянии, более-менее позволявшем вызывать интерес со стороны мужчин…
«Впрочем, что толку думать о будущем. Живи сегодняшним днем, а завтра пусть само о себе позаботится». Последнее представление в Бьютте, а потом Бойс, штат Айдахо. Три недели уйдет на дорогу в еще большее захолустье: Бендиго только что добавил к гастрольному маршруту городишко неподалеку от Феникса, который она не смогла даже найти на карте. Похоже, как он сказал, поселение какой-то секты вроде мормонов. Его совершенно не волновало, во что они верят и кому молятся, – главное, чтобы у них было желание выкладывать наличные за возможность пристроить задницы на сиденья в зрительном зале. Просто удивительно, к скольким разочарованиям в жизни человек может приспособиться…»
Между тем Бендиго мерил шагами комнату, размахивая руками на манер рассерженной обезьяны. И чего это он так разбушевался?
– …Он не имел никакой законной причины отпускать меня! Я исполнил ту роль блестяще! Бле-стя-ще! Трактовка роли была позаимствована у Кина. Подлинное видение Шекспира! Это все проклятая зависть… Эдвин-Бут-уволил-меня-в– двадцать-шесть-завидуя-моему-гению-единолично-разрушил-мою-репутацию-помешав-моей-карьере-достичь-олимпийских-высот-что-всегда-было-моей-судьбой…
«Ну вот, опять завел свою волынку: так и спятить недолго. Что за наказание – смотреть, как выпускает пар старый клоун. Жаль, что в дополнение к его эпической самооценке у него нет и малой толики настоящего таланта. Впрочем, не будь у него мании величия, разве смог бы он так пыжиться? И уж если быть честной, мисс Разумница, то раз уж ты делишь с ним уборную в этом богом забытом Бьютте, штат Монтана, то стоит задаться простым вопросом: а больше ли пользы принес тебе твой хваленый здравый смысл, чем ему его пустые иллюзии? Да и где он бывает, этот здравый смысл, когда букетик, поднесенный каким-то воздыхателем-ковбоем из прерий, трогает тебя до слез?
Нечего ныть, подруга, может, твоя жизнь и не ахти, но зато это твоя жизнь. У тебя нет мужа, который велел бы тебе стирать и штопать его носки, нет орущих детей, карабкающихся по занавескам. Можно увидеть новые места. Познакомиться с новыми людьми. Всегда остается возможность встретиться где-то за поворотом с чем-то ярким и удивительным. И сколько девушек тешат себя этим каждое утро? “Торжество надежды над опытом” – после того как я отыграю все свои роли и на сцене, и в жизни, пусть эту фразу высекут на моей могильной плите».
ГЛАВА 3
Немецкие флажки на столиках. Немецкие песни, исполняемые в обеденном зале баварским оркестром. Немецкие вина, пиво и немецкая еда, подаваемая немецкими официантами, говорившими с пассажирами-немцами по-немецки.
«Дай им волю, они все устроят на германский лад, – подумал Дойл. – Взять хотя бы декор: прусские знамена, двуглавые орлы, геральдические щиты на стенах. Не хватает только портрета кайзера Вильгельма. Хорошо хоть добрые бюргеры Франкфурта и Мюнхена не воротили носы, когда мы, на свой юмористический лад, отплатили им такой же монетой: Иннес водрузил на стол собственноручно изготовленный “Юнион Джек”, а я реквизировал в оркестре тубу и исполнил собственную инструментальную версию «Боже, храни королеву». Иннес, растрогавшись, даже похлопал меня по спине. Похоже, он почти гордился своим старшим братом. У меня потеплело на сердце.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65