– Откуда вы знаете?
– Истертые подпорки, царапины вдоль левого подлокотника; он носил длинный сюртук с пуговицами на рукавах.
– Да, отец почти всегда носил этот сюртук. Здесь он вечно мерз: доктор говорил, что это от плохого кровообращения, но, по правде говоря, отец всегда был немного ипохондриком.
Спаркс уселся в кресло ребе и вперил пристальный взгляд в громоздившиеся перед ним книги, протянул руку, вынул один томик из стопки и взял из-под него листок белой линованной бумаги. Наклонившись, Джек изучил листок и подозвал остальных.
– Взгляните на это.
Дойл и Штерн подошли к нему. Бумагу покрывали наброски, какие-то непонятные каракули, нацарапанные фразы, обрывки стихов. Рисунки были на удивление реалистичными и детализированными.
– Да, отец часто делал это, когда работал, – пояснил Штерн. – Рисовать он умеет. В детстве я любил смотреть, как ловко он делает зарисовки уличных сцен, лиц прохожих и все в этом роде.
Центральное место на странице занимали два образа. Первый – раскидистое дерево с поникшими голыми ветвями, на которых в геометрическом порядке располагались десять белых шаров, соединенных прямыми линиями.
– Это Древо жизни, – пояснил Штерн. – Образ, который я видел в каббалистических книгах, но объяснить значение которого, боюсь, не могу.
Другой образ: зловещий черный замок с высокой башней и единственным окошком.
– Кажется, чего-то не хватает для полноты картины, – заметил Иннес, щелкнув пальцами. – Карлика и симпатичной девушки… Например, Рапунцель, опустившей из окна башни свои волосы, или чего-то в том же роде.
Дойл на шутку не отреагировал, его взгляд был прикован к старому приятелю.
– Что это значит? – спросил Спаркс, указывая на что-то вроде клинописи под изображением замка.
– Шишах, – ответил Штерн. – Древнееврейское слово, означающее «шесть».
– Число шесть? – уточнил Спаркс.
– Да, – кивнул Штерн. – У него есть и другие значения, в каббалистическом смысле, но вам потребуется ученый, чтобы…
Неожиданно Спаркс вскочил, отпрыгнул от стола, так что ножки кресла скрипнули об пол, и диким взглядом, словно увидел призрак, уставился на кровать в углу.
– Джек? Ты в порядке? – спросил Дойл.
Спаркс не ответил. Напряжение, исходившее от него, ощущалось физически. Ритмичное капанье сочившейся из трубы воды в тяжелой тишине звучало как выстрелы.
– Где Херонская Зогар? – спросил Спаркс.
– В сейфе в моем служебном кабинете, – сказал Штерн. – В нескольких кварталах отсюда.
– Мне нужно увидеть ее. Немедленно.
– Я отведу вас туда.
Спаркс и Штерн направились к двери.
– Возьми тот листок бумаги, – тихонько сказал Дойл Иннесу.
Брат вытащил листочек из-под книг, не обрушив стопку, и они последовали за Джеком из дома.
Свет газовых фонарей тусклой рябью наполнял влажный воздух. Спаркс шел первым, как гончая, рвущаяся с поводка; шаги его отдавались эхом в пустоте безлюдных полуночных улиц.
По пути от дома Штерна к Сент-Марк-плейс их сопровождали двое молодых шалопаев со свисавшими с губ сигаретами. Когда братья Дойл, Спаркс и Штерн вошли внутрь и в окнах кабинета на четвертом этаже замелькал свет, один из них припустил по улице, другой остался наблюдать.
Лайонел Штерн набрал комбинацию шифра сейфа, достал деревянный ларец, поставил его на письменный стол и снял крышку. Херонская Зогар оказалась солидной книгой, почти в два квадратных фута размером и три дюйма в толщину, в переплете из темной старинной кожи. Штерн натянул пару потрепанных белых перчаток и открыл книгу; переплет скрипнул, как артритный локоть.
– Наоборот, что ли? – спросил Иннес.
– Древнееврейский текст читается справа налево, – пояснил Штерн.
– Понятно, – буркнул Иннес, желая проглотить свой кулак.
Спаркс уставился на пергамент первой страницы, пожелтевший и затвердевший от времени, плотно покрытый поблекшими, написанными от руки словами.
– Дайте мне посмотреть листок с записями, – сказал он.
Иннес вручил ему листок. Дойл наблюдал за Джеком. Что он задумал?
– Это ведь нарисована книга Зогар? – спросил Спаркс, указав на набросок на полях: открытая книга в кожаном переплете поразительно походила на ту, что он видел сейчас перед собой. Включая письмена на первой странице.
– Возможно, – согласился Дойл.
Спаркс извлек увеличительное стекло, наклонился и стал изучать сначала рисунок Штерна, а потом рассматривать первую страницу книги.
– Ваш отец никогда не видел Херонскую Зогар? – осведомился Спаркс.
– Нет.
– Тогда каким образом он воспроизвел на своем рисунке ее первую страницу?
Спаркс передал лупу Дойлу. Крохотный, сделанный от руки набросок ребе Штерна был идентичен книге. Штерн тоже рассмотрел два фрагмента.
– Я не могу это объяснить, – признался Лайонел.
– А что это, как вы думаете? – спросил Штерн, указывая на покрывавшее уголок книги нарисованное темное пятно.
– Тень, – сказал Дойл, приглядевшись. – Тень руки, тянущейся к книге.
– Ваш отец когда-нибудь говорил с вами о своих снах? – спросил Спаркс.
– Снах? Нет, не припоминаю.
– К чему ты клонишь, Джек? – поинтересовался Дойл.
Спаркс посмотрел на листок и указал на рисунок замка.
– Я видел это, – сказал он.
– Видел? Где?
Спаркс поднял глаза на Дойла и, поколебавшись, ответил:
– Во сне.
– Эту самую башню?
– Я мог бы набросать это сам.
– А это не может быть место, виденное когда-то ранее и всплывшее из подсознания? – поинтересовался Штерн.
– В таком случае, как нам объяснить этот рисунок? – спросил Дойл. – Вы сами сказали, что ваш отец никогда не покидал Нью-Йорка.
– Он приехал сюда из России молодым человеком, – ответил Штерн. – Может быть, это то, что он видел там или по пути в Америку.
– Или просто отложившаяся в памяти картинка, на которую он наткнулся в какой-нибудь книжке, – предположил Иннес, взяв листочек и лупу у Штерна.
– Что это за сон, Джек? – Дойл попытался удержать приятеля сфокусированным на затронутой теме.
Спаркс мрачно посмотрел на рисунок, потом тихонько, словно признаваясь в чем-то Дойлу, заговорил:
– Впервые этот сон приснился мне три месяца тому назад. Он все время возвращается, тот же самый, но все с большей интенсивностью. Эта черная башня. Белая пустыня. Что-то под землей. В моем сознании все время повторяется фраза: «Нас шестеро».
– Шестеро? Ты хочешь сказать…
– Да.
– Число, которое Штерн записал на этом листочке…
– Да.
– Кто такой Брахман? – спросил Иннес.
– Брахман? Где вы это увидели? – спросил Штерн.
– Вот здесь написано, очень маленькими буквами, на краю этого рисунка, – сказал Иннес, указав на листочек лупой.
– Айзек Брахман – коллега моего отца, ребе в храме в Чикаго…
– И тоже знаток книги Зогар?
– Один из самых сведущих. Ребе Брахман был главным организатором парламента религий, собравшегося в прошлом году на Колумбийской выставке в Чикаго.
– Ваш отец присутствовал там? – уточнил Дойл.
– Да, были представлены все основные религии мира…
– Когда вы в последний раз разговаривали с ребе Брахманом?
– Точно не помню, но это было несколько недель назад, еще до моего отъезда в Лондон.
– Вы должны срочно ему телеграфировать, – заявил Дойл.
– Зачем?
– Дойл предполагает, что ваш отец уехал в Чикаго, чтобы навестить ребе Брахмана, – сказал Спаркс, выйдя из тумана отрешенности.
– Да, конечно, ведь это возможно, правда? – воскликнул Штерн, неожиданно исполнившись надежды.
«И предпочтительнее, чем большинство альтернатив», – подумал Дойл.
– У вас есть другая книга, о которой я спрашивал? – задал вопрос Спаркс.
– Да, она здесь, – ответил Штерн. Он вытащил из шкафа книгу и положил на стол рядом с оригиналом. – Копия почти неотличимая, но это сравнительно недавнее воссоздание. Отличить одну от другой мог бы только ученый.
– Никто не хочет посмотреть туда? – Иннес отошел от стола и приблизился к окну.
– А что там такое? – спросил Дойл.
– Не «что», а «кто». Не знаю. Но похоже, их как минимум двадцать.
Миг спустя все стояли у окна и смотрели вниз на улицу.
Вместо двух уличных громил там уже собралось человек двадцать, и еще дюжина спешила к ним по улице.
– Уличная банда, – констатировал Спаркс.
Один из банды посмотрел вверх, увидел четырех человек в окне, указал на них и резко свистнул.
По его сигналу банда ринулась к дверям доходного дома.
ГЛАВА 7
Охота за смертельно опасным китайцем началась бестолково и быстро сошла на нет. Непривычные к таким делам охранники, вызванные из тюрьмы Юмы, объясняли всем, кто соглашался их слушать, что им гораздо сподручнее иметь дело с преступниками, которые уже сидят за решеткой, поскольку те все равно оттуда никуда не денутся. То, что они знали о преследовании беглецов, могло уместиться на обратной стороне почтовой марки.
«Быки» и сыщики Пинкертона, пережившие «юмскую резню», как окрестили это событие вездесущие репортеры, были настолько ошарашены, растеряны, напуганы или взбешены, что собрать их в сплоченное, дееспособное подразделение смог бы разве что легендарный генерал Роберт Ли. А это был не тот человек, с которым хоть кто-то когда-то попытался бы сравнить шерифа Томми Баттерфильда.
В то утро шериф Томми оказался старшим из находившихся поблизости представителей власти. После того как ему показали место происшествия, у него голова пошла кругом. Винить Томми в том, что он добавил разброду, не стоило, скорее он просто не смог ему воспрепятствовать, и люди, нуждавшиеся в вожаке, но не получившие такового, разделились на дюжину групп, у каждой из которых имелось собственное представление о том, как нужно искать этого убийцу. Томми избрали шерифом на время – Аризона ожидала придания статуса штата, работала над расчисткой имиджа, чтобы привлечь серьезные деньги, и этот мягкотелый, недалекий, но беспринципный политикан, в жизни не стрелявший в человека, даже в порыве ярости, умел нравиться людям и привлекать симпатии, но никак не годился для того, чтобы вести их за собой в затруднительной ситуации.
Не помогло и то, что два выживших свидетеля не смогли прийти к общему мнению ни по одной характеристике убийцы, кроме того, что он орудовал мечом. Но как раз в это, невзирая на наличие отсеченной ноги и двух голов, поверить было труднее всего: за каким чертом взрослый человек в наши дни будет таскать с собой меч, когда с помощью современной технологии можно провентилировать легкие человека с расстояния в четверть мили?
Никто не смог сказать и в каком направлении скрылся убийца, а это предоставляло на выбор преследователям все стороны света. Может быть, бродяги, в частности Денвер Боб Хоббс, и могли бы несколько просветить их на сей счет, но, рассудив здраво, что они будут возглавлять список виноватых, эти люди скорехонько уносили ноги.
Правда, кто-то где-то слышал, как кто-то еще говорил, будто убийца – китаец, и когда эта мысль облетела лагерь, она засела в головах быстро и накрепко. Ну конечно, а кто еще, кроме узкоглазой желтомордой макаки, стал бы кромсать белых людей мечом? Тут, правда, кто-то высказался насчет апачей, и все заспорили, кто более свиреп и дик: краснокожий или узкоглазый.
Потом шериф Томми Баттерфильд никак не мог вспомнить, кто первый заикнулся о том, что стоит позвать Фрэнка Оленью Кожу. Точно не он сам, но, будучи до мозга костей политиком, Томми очень хотел, чтобы эту идею приписали ему: если Фрэнк справится, это может стать прекрасной отправной точкой для следующей избирательной кампании. Конечно, споров и разногласий было хоть пруд пруди, но тем утром шумная толпа сошлась в одном – если в Аризоне кто-то и способен выследить кровавого язычника, так это Фрэнк Макквити по прозвищу Оленья Кожа.
В отличие от шерифа Оленья Кожа застрелил, зарезал и придушил не одного человека, причем находясь по обе стороны закона. Фрэнк начал свою блестящую карьеру в качестве помощника знаменитого Уайатта Эрпа, в пору расцвета Тумстоуна, в начале восьмидесятых годов, задолго до того, как Уайатт стал национальным героем Америки. Фрэнк служил у Эрпа вышибалой и барменом в салуне «Ориентал», одном из самых шикарных на Западе. Уайатт был харизматичным сукиным сыном – Фрэнк не мог не восхищаться его энергией и безжалостным честолюбием, и, когда Эрпы прибрали к рукам все прибыльные дела в Тумстоуне, Фрэнк тоже обрел достаток и определенную известность.
Правда, для человека, который зарабатывал себе на жизнь таким способом, Фрэнк имел странное обыкновение, когда дело доходило до убийств, исходить из своих представлений о том, что правильно, а что нет, и такой подход привел к разрыву с Эрпами из-за отказа участвовать в расправе над кланом Клэнтонов, шайкой конокрадов-недоумков, любивших бахвалиться своими делишками. После того как Уайатт сумел представить бесчестную засаду в Окэй-Коррале как триумф справедливости, Фрэнк отправился на север, где укрепил свою репутацию, участвуя в качестве армейского разведчика в кампаниях против вождя апачей Джеронимо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65