Многие из них одолевали всякого рода предложениями о коммерческом партнерстве, начиная от создания линии одежды «под Холмса» до открытия паба в английском стиле под названием «Дом Шерлока», обслуживаемого официантами в охотничьих шапках и крылатках. На сей счет Дойлу подумалось, что авторов этих затей надо свести вместе: их союз предопределен небесами, а без него они наверняка обойдутся.
Деятельный, мускулистый молодой человек по имени Гудини произвел неизгладимое впечатление, выразив готовность продемонстрировать Дойлу, как он, облачившись в смирительную рубашку, закованный в цепи, выберется из запертого сейфа, находящегося на дне реки.
– Мне было бы гораздо интереснее, если бы вы показали, как сбежать с этой вечеринки, – признался Дойл.
Молодой человек рассмеялся; по крайней мере, он обладал чувством юмора.
Подводя предварительные итоги, майор Пепперман сиял, словно сигнальный огонь: это было лишь самое начало, но, судя по нему, он мог заранее поздравить себя с успехом. Правда, Дойл, с большим трудом прорвавшийся сквозь толпу к своему экипажу, снова отклонил приглашение Пеппермана на ужин, выразив сожаление и сославшись на занятость тем-то, тем-то и тем-то, да так убедительно, что у майора не нашлось возражений. Забот у него с Иннесом и вправду было хоть отбавляй, и именно ими они занялись в его апартаментах в «Уолдорфе». Джек, Престо и Лайонел Штерн уже собрались там, чтобы обсудить итоги дня.
Вернувшись из Бруклина с похорон Руперта Зейлига, Штерн обнаружил поджидавшую его телеграмму от раввина Исаака Брахмана из Чикаго: оказалось, что Иаков Штерн побывал у него не далее как четыре дня тому назад. Правда, после его ухода Брахман решил, что Иаков вернулся в Нью-Йорк, и очень удивился, узнав о его исчезновении; ни о каких поездках или визитах у них речи не шло, и Брахман понятия не имел, куда мог направиться отец Лайонела.
Однако в телеграмме ребе Брахмана затрагивалась и другая серьезная проблема: Тикуней Зогар, книга, которую Лайонел приобрел по заявке Брахмана для работы, пропала из архивов его синагоги пять недель тому назад. Брахман не останавливался на этом подробно, ограничившись лишь мучившим его подозрением, что эта кража каким-то образом связана с парламентом религий, одним из мероприятий, проходивших в рамках Всемирной колумбийской выставки, состоявшейся в Чикаго в 1893 году, на котором Иаков Штерн присутствовал как представитель американского ортодоксального иудаизма.
Следующим отчитался Престо. Он провел день, обходя лавки редких книг, с хозяевами которых свел знакомство по прибытии в Нью-Йорк, и владелец одного магазина в Нижнем Ист-Сайде сообщил об одной интригующей встрече.
– Некий джентльмен, хорошо говорящий по-английски, но, судя по произношению, немец, рослый, атлетического сложения, зашел в этот магазин как раз вчера и представился агентом одного богатого частного коллекционера, интересующегося приобретением редких манускриптов религиозного содержания. Он понимал, что такие документы попадаются чрезвычайно редко и обычно достаются известным ученым или научным учреждениям. Особый интерес посетитель выказал к Херонской Зогар – поинтересовался, слышал ли владелец о том, что эта книга недавно появилась в Штатах. Эта книжная лавка, – Престо сделал паузу для пущего эффекта, – находится всего в двух кварталах от конторы мистера Штерна.
– Снова этот немец, – проворчал Иннес.
– Владельцу лавки он сказал, что недавно вернулся из Европы, – сообщил Престо.
– И сейчас он наверняка имеет в руках поддельную Зогар, которую мы оставили на железнодорожных путях, – сказал Дойл. – Есть у кого-нибудь соображения насчет того, кто он такой?
Престо ослепительно улыбнулся, совершил замысловатый, под стать кудеснику, жест, и в его руках вдруг неизвестно откуда появилась визитная карточка.
– Мистер Фридрих Шварцкирк. Коллекционер. Никаких других титулов. Контора находится в Чикаго.
– Шварцкирк? Странное имя.
– Это означает «черная церковь», – заметил Джек.
Дойл с Джеком переглянулись, вспомнив сон о башне: такое не могло быть совпадением. В комнате воцарилось молчание.
– В твоем турне предусмотрено посещение Чикаго? – поинтересовался Джек.
– Вообще-то да.
– Мы отправляемся завтра, – добавил Иннес.
– Мы поедем с вами, – сказал Джек.
– Прекрасно, – произнес Дойл. Джек продолжал смотреть на него. – Что-то еще?
– Да, хочу познакомить всех с одним человеком.
– А не поздновато для знакомств и визитов?
– Мой друг не придерживается обычного распорядка, – ответил Джек. – Ну как, согласны?
Дойл посмотрел на Иннеса, который чуть не лопался от нетерпения, и кивнул:
– Пойдем.
Путь их лежал по пустынным улицам, продуваемым холодным, гнавшим по мостовой сорванную с деревьев листву ветром. Дойлу подумалось, что беспокойный динамизм огромного, никогда не успокаивающегося города ощущается даже при полном безлюдье, пробивается из-под земли, словно гул чудовищной турбины.
Когда они проезжали мимо выстроившихся рядами палаццо и особняков на Пятой авеню, он ощутил легкий укол смущения, признавшись себе, что отчасти его все еще влечет образ жизни, соразмерный этим внушительным жилищам. Дома правящего класса были молчаливы, как средневековые крепости, – поражающие воображение святилища, средоточие тщеславия и алчности… и да, ему хотелось иметь такой. В Англии богачи распоряжались средствами экономно, не привлекая к себе внимания, укрываясь в сельской местности за высокой оградой, – у Дойла и самого теперь имелся загородный дом, достаточно скромный. В Америке нувориши воздвигали эти прославляющие их монументы вдоль самой деловой улицы в мире. «Господи, посмотрите на меня, я сделал это! – возвещал каждый из них. – Ограбил банк! Победил богов в их собственной игре!» Телефонные провода засоряли воздух между особняками и рекой, соединяя богачей со всеми остальными посредством этой только что вошедшей в моду новинки.
«Интересно, – подумал Дойл, – эти люди вращаются в одном кругу, часто встречаются и с трудом находят тему, чтобы поддержать беседу. Зачем же им столько телефонов? Какую изматывающую внутреннюю жизнь ведут, должно быть, эти богачи, беспрерывно подстрекаемые своим судорожным стремлением к бессмертию, к использованию все новых и новых невероятных достижений…»
Мысль об этом всепоглощающем заблуждении пробудила в нем меланхолию, но он тут же поправил себя: «Имею ли я право упрекать этих титанов в ошибочности их поведения? Возможно, через две тысячи лет сей великий город обратится в прах, но если что и останется на потребу археологов будущих поколений, то эти монументальные храмы наживы, и лишь по сбереженным в них артефактам потомки смогут судить о давно исчезнувшей культуре. В один прекрасный день такие предметы личного обихода, как расческа, ночной горшок или корсет, могут оказаться выставленными под стеклом витрины музейными экспонатами, а кто знает, не сберегут ли в себе эти вещицы несколько молекул, а с ними и некий фрагмент личности их бывших владельцев?»
Это представлялось Дойлу той формой бессмертия, на которую человек мог надеяться: плоть сгниет, кости рассыплются в труху, воспоминания сотрутся, но человек пребудет в веках, отпечатав свое «я» в зубной щетке.
После того как они свернули на запад и добрались до реки Гудзон, паром переправил их экипаж. Четверо пассажиров внутри уже привыкли к долгой поездке во мраке ночи. Никто, кроме Джека, не знал, куда они едут, а он сидел наверху, на кучерских козлах, легко управляясь с вожжами искалеченными пальцами. По дороге Престо развлекал их историями о принцах и магараджах Гвальяра и Раджпутана, проклятых драгоценных камнях, дворцах из слоновой кости и золота, тиграх-людоедах, слонах-мародерах и, что было интереснее всего для Иннеса, запретных тайнах гарема.
– А правда, что эти девушки раскрашивают некоторые сокровенные части тела в малиновый цвет?
– Правда, – подтвердил Престо. – Умащенные, ухоженные, благоухающие, они ведут жизнь, целиком посвященную тому, чтобы дарить и получать удовольствие. Проводят страстные ночи в объятиях друг друга, как и в объятиях своего господина.
Мысли Иннеса вертелись, как флюгер на свежем ветре. Неужели Престо действительно посещал какие-то из этих благоуханных сералей?
– Но так ли уж разительно эти женщины отличаются от некоторых дам из нашего западного высшего общества?.. – Дойл пожал плечами. – Я не имею в виду их всех, но тех, которые чуть ли не всю жизнь посвящают заботам о красоте и очаровании. Тех, которые с помощью шампуней, массажей и прочих ухищрений превращают себя в нечто вроде драгоценного украшения, тешащего тщеславие их богатых мужей.
– Но ведь невозможно содержать по пятьдесят таких женщин одновременно, – возразил Иннес.
– Все возможно, если деньги не проблема, – заявил Престо со сладострастной улыбкой.
– Ладно, оставим арифметический аспект в стороне, – сказал Дойл.
– Могу вспомнить другое важное отличие, – подал голос Штерн. – На Западе женщина, во всяком случае того типа, о котором идет речь, может при желании покинуть дом.
– Верно, юридически она не рабыня, – согласился Дойл. – Но я имею в виду следующее: разве не являются они такими же рабынями в духовном смысле? Да, конечно, жена может оставить дом, но убежит ли она от жизненной ситуации? Будучи сыта по горло своей судьбой, может она убежать и строить собственную жизнь?
– Ас чего бы ей этого захотелось? – спросил Иннес.
– В теоретическом смысле, старина.
– Она должна иметь возможность так поступить, – высказался Престо. – И западный закон, безусловно, дает ей такое право.
– Право – это одно, а реальность – несколько иное. Западное общество терпимо относится к вольным стандартам поведения мужчин, но не готово принять их, когда речь идет о женщинах. По-моему, это имеет отношение к неосознанной защите репродуктивной функции. В целях выживания биологического вида считается целесообразным максимально обезопасить потенциальную мать потомства, даже если она сама ни о какой защите не просит.
– А вот я всегда был слишком занят, чтобы подумать о женитьбе, – хмыкнул Штерн.
– А по-моему, в гаремной жизни нет ничего плохого, – вернулся к излюбленной теме Иннес. – Трудиться особо не приходится. Масса свободного времени.
– Ты так говоришь, потому что грезишь о красавицах, доступных и покорных твоим желаниям в любое время суток. Но представь себе, что может случиться с одной из этих девушек, вздумай она обмануть своего господина? – Дойл повернулся к Престо.
– Наказание бывает страшным. Пытки. Увечья. Обезглавливание.
– Неужели? Это ужасно.
– А как же иначе? Или ты считаешь, что одалискам из гарема следует предоставить равенство с их владыками, такую же сексуальную свободу, какой пользуешься ты? Но что это будет за гарем, если они смогут заниматься любовью с кем и когда захотят?
– Какая ужасная мысль! – признал Иннес. – Этак ведь пропадает сам смысл существования гарема.
– Мой аргумент в том, что, если мужчины сделали цивилизованный мир таким, каков он есть, они сделали это за счет подобных партнеров, которыми наш Творец имел здравый смысл благословить нас, но чья роль остается незамеченной, а сами они – угнетенными.
– Значит, вы за то, чтобы дать женщинам право голоса, мистер Дойл? – уточнил Престо.
– Конечно нет. – Дойл пожал плечами. – К таким вопросам нужно относиться осмотрительно. Сначала нужно дать им образование: должны ведь они понимать, о чем их просят голосовать. Рим строился не за один день.
– Может быть, все было бы не так страшно, – сказал Иннес, которого уже манил к себе розовый мир сексуального равенства. – Пожалуй, при равенстве полов заполучить пташку в постель было бы куда проще, и расходов меньше. Не надо дарить цветы и побрякушки, приглашать на ужин в дорогое заведение… и все такое прочее.
– А вот меня подобная перспектива наполняет отчаянием, – заявил Престо. – Отказаться от ритуала охоты, от волнующего процесса завоевания и получить плотское удовлетворение без преодоления какого-либо сопротивления – да это лишило бы удовольствие большей части его привлекательности.
– Значит, на самом деле вам не нравились визиты в гарем? – Иннес, как собачка, не оставлял в покое любимую косточку.
Дискуссия продолжалась в том же духе, несколько сумбурная, но оживленная, как будто в этой деликатной сфере вообще можно было достигнуть какого-то согласия. По ходу беседы Дойл поднял глаза на правившего экипажем Джека, прежде охотно участвовавшего в беседах на отвлеченные темы. Конечно, Джек слышал весь этот разговор, но не только не попытался принять в нем участие, но даже не глянул в их сторону, нарочито отстраненный, подобно смотрителю маяка, что наблюдает за штормом в открытом море. Как же далеко вышел Джек за пределы основных житейских забот и, если они потеряны для него навсегда, можно ли по-прежнему считать его членом общества?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65
Деятельный, мускулистый молодой человек по имени Гудини произвел неизгладимое впечатление, выразив готовность продемонстрировать Дойлу, как он, облачившись в смирительную рубашку, закованный в цепи, выберется из запертого сейфа, находящегося на дне реки.
– Мне было бы гораздо интереснее, если бы вы показали, как сбежать с этой вечеринки, – признался Дойл.
Молодой человек рассмеялся; по крайней мере, он обладал чувством юмора.
Подводя предварительные итоги, майор Пепперман сиял, словно сигнальный огонь: это было лишь самое начало, но, судя по нему, он мог заранее поздравить себя с успехом. Правда, Дойл, с большим трудом прорвавшийся сквозь толпу к своему экипажу, снова отклонил приглашение Пеппермана на ужин, выразив сожаление и сославшись на занятость тем-то, тем-то и тем-то, да так убедительно, что у майора не нашлось возражений. Забот у него с Иннесом и вправду было хоть отбавляй, и именно ими они занялись в его апартаментах в «Уолдорфе». Джек, Престо и Лайонел Штерн уже собрались там, чтобы обсудить итоги дня.
Вернувшись из Бруклина с похорон Руперта Зейлига, Штерн обнаружил поджидавшую его телеграмму от раввина Исаака Брахмана из Чикаго: оказалось, что Иаков Штерн побывал у него не далее как четыре дня тому назад. Правда, после его ухода Брахман решил, что Иаков вернулся в Нью-Йорк, и очень удивился, узнав о его исчезновении; ни о каких поездках или визитах у них речи не шло, и Брахман понятия не имел, куда мог направиться отец Лайонела.
Однако в телеграмме ребе Брахмана затрагивалась и другая серьезная проблема: Тикуней Зогар, книга, которую Лайонел приобрел по заявке Брахмана для работы, пропала из архивов его синагоги пять недель тому назад. Брахман не останавливался на этом подробно, ограничившись лишь мучившим его подозрением, что эта кража каким-то образом связана с парламентом религий, одним из мероприятий, проходивших в рамках Всемирной колумбийской выставки, состоявшейся в Чикаго в 1893 году, на котором Иаков Штерн присутствовал как представитель американского ортодоксального иудаизма.
Следующим отчитался Престо. Он провел день, обходя лавки редких книг, с хозяевами которых свел знакомство по прибытии в Нью-Йорк, и владелец одного магазина в Нижнем Ист-Сайде сообщил об одной интригующей встрече.
– Некий джентльмен, хорошо говорящий по-английски, но, судя по произношению, немец, рослый, атлетического сложения, зашел в этот магазин как раз вчера и представился агентом одного богатого частного коллекционера, интересующегося приобретением редких манускриптов религиозного содержания. Он понимал, что такие документы попадаются чрезвычайно редко и обычно достаются известным ученым или научным учреждениям. Особый интерес посетитель выказал к Херонской Зогар – поинтересовался, слышал ли владелец о том, что эта книга недавно появилась в Штатах. Эта книжная лавка, – Престо сделал паузу для пущего эффекта, – находится всего в двух кварталах от конторы мистера Штерна.
– Снова этот немец, – проворчал Иннес.
– Владельцу лавки он сказал, что недавно вернулся из Европы, – сообщил Престо.
– И сейчас он наверняка имеет в руках поддельную Зогар, которую мы оставили на железнодорожных путях, – сказал Дойл. – Есть у кого-нибудь соображения насчет того, кто он такой?
Престо ослепительно улыбнулся, совершил замысловатый, под стать кудеснику, жест, и в его руках вдруг неизвестно откуда появилась визитная карточка.
– Мистер Фридрих Шварцкирк. Коллекционер. Никаких других титулов. Контора находится в Чикаго.
– Шварцкирк? Странное имя.
– Это означает «черная церковь», – заметил Джек.
Дойл с Джеком переглянулись, вспомнив сон о башне: такое не могло быть совпадением. В комнате воцарилось молчание.
– В твоем турне предусмотрено посещение Чикаго? – поинтересовался Джек.
– Вообще-то да.
– Мы отправляемся завтра, – добавил Иннес.
– Мы поедем с вами, – сказал Джек.
– Прекрасно, – произнес Дойл. Джек продолжал смотреть на него. – Что-то еще?
– Да, хочу познакомить всех с одним человеком.
– А не поздновато для знакомств и визитов?
– Мой друг не придерживается обычного распорядка, – ответил Джек. – Ну как, согласны?
Дойл посмотрел на Иннеса, который чуть не лопался от нетерпения, и кивнул:
– Пойдем.
Путь их лежал по пустынным улицам, продуваемым холодным, гнавшим по мостовой сорванную с деревьев листву ветром. Дойлу подумалось, что беспокойный динамизм огромного, никогда не успокаивающегося города ощущается даже при полном безлюдье, пробивается из-под земли, словно гул чудовищной турбины.
Когда они проезжали мимо выстроившихся рядами палаццо и особняков на Пятой авеню, он ощутил легкий укол смущения, признавшись себе, что отчасти его все еще влечет образ жизни, соразмерный этим внушительным жилищам. Дома правящего класса были молчаливы, как средневековые крепости, – поражающие воображение святилища, средоточие тщеславия и алчности… и да, ему хотелось иметь такой. В Англии богачи распоряжались средствами экономно, не привлекая к себе внимания, укрываясь в сельской местности за высокой оградой, – у Дойла и самого теперь имелся загородный дом, достаточно скромный. В Америке нувориши воздвигали эти прославляющие их монументы вдоль самой деловой улицы в мире. «Господи, посмотрите на меня, я сделал это! – возвещал каждый из них. – Ограбил банк! Победил богов в их собственной игре!» Телефонные провода засоряли воздух между особняками и рекой, соединяя богачей со всеми остальными посредством этой только что вошедшей в моду новинки.
«Интересно, – подумал Дойл, – эти люди вращаются в одном кругу, часто встречаются и с трудом находят тему, чтобы поддержать беседу. Зачем же им столько телефонов? Какую изматывающую внутреннюю жизнь ведут, должно быть, эти богачи, беспрерывно подстрекаемые своим судорожным стремлением к бессмертию, к использованию все новых и новых невероятных достижений…»
Мысль об этом всепоглощающем заблуждении пробудила в нем меланхолию, но он тут же поправил себя: «Имею ли я право упрекать этих титанов в ошибочности их поведения? Возможно, через две тысячи лет сей великий город обратится в прах, но если что и останется на потребу археологов будущих поколений, то эти монументальные храмы наживы, и лишь по сбереженным в них артефактам потомки смогут судить о давно исчезнувшей культуре. В один прекрасный день такие предметы личного обихода, как расческа, ночной горшок или корсет, могут оказаться выставленными под стеклом витрины музейными экспонатами, а кто знает, не сберегут ли в себе эти вещицы несколько молекул, а с ними и некий фрагмент личности их бывших владельцев?»
Это представлялось Дойлу той формой бессмертия, на которую человек мог надеяться: плоть сгниет, кости рассыплются в труху, воспоминания сотрутся, но человек пребудет в веках, отпечатав свое «я» в зубной щетке.
После того как они свернули на запад и добрались до реки Гудзон, паром переправил их экипаж. Четверо пассажиров внутри уже привыкли к долгой поездке во мраке ночи. Никто, кроме Джека, не знал, куда они едут, а он сидел наверху, на кучерских козлах, легко управляясь с вожжами искалеченными пальцами. По дороге Престо развлекал их историями о принцах и магараджах Гвальяра и Раджпутана, проклятых драгоценных камнях, дворцах из слоновой кости и золота, тиграх-людоедах, слонах-мародерах и, что было интереснее всего для Иннеса, запретных тайнах гарема.
– А правда, что эти девушки раскрашивают некоторые сокровенные части тела в малиновый цвет?
– Правда, – подтвердил Престо. – Умащенные, ухоженные, благоухающие, они ведут жизнь, целиком посвященную тому, чтобы дарить и получать удовольствие. Проводят страстные ночи в объятиях друг друга, как и в объятиях своего господина.
Мысли Иннеса вертелись, как флюгер на свежем ветре. Неужели Престо действительно посещал какие-то из этих благоуханных сералей?
– Но так ли уж разительно эти женщины отличаются от некоторых дам из нашего западного высшего общества?.. – Дойл пожал плечами. – Я не имею в виду их всех, но тех, которые чуть ли не всю жизнь посвящают заботам о красоте и очаровании. Тех, которые с помощью шампуней, массажей и прочих ухищрений превращают себя в нечто вроде драгоценного украшения, тешащего тщеславие их богатых мужей.
– Но ведь невозможно содержать по пятьдесят таких женщин одновременно, – возразил Иннес.
– Все возможно, если деньги не проблема, – заявил Престо со сладострастной улыбкой.
– Ладно, оставим арифметический аспект в стороне, – сказал Дойл.
– Могу вспомнить другое важное отличие, – подал голос Штерн. – На Западе женщина, во всяком случае того типа, о котором идет речь, может при желании покинуть дом.
– Верно, юридически она не рабыня, – согласился Дойл. – Но я имею в виду следующее: разве не являются они такими же рабынями в духовном смысле? Да, конечно, жена может оставить дом, но убежит ли она от жизненной ситуации? Будучи сыта по горло своей судьбой, может она убежать и строить собственную жизнь?
– Ас чего бы ей этого захотелось? – спросил Иннес.
– В теоретическом смысле, старина.
– Она должна иметь возможность так поступить, – высказался Престо. – И западный закон, безусловно, дает ей такое право.
– Право – это одно, а реальность – несколько иное. Западное общество терпимо относится к вольным стандартам поведения мужчин, но не готово принять их, когда речь идет о женщинах. По-моему, это имеет отношение к неосознанной защите репродуктивной функции. В целях выживания биологического вида считается целесообразным максимально обезопасить потенциальную мать потомства, даже если она сама ни о какой защите не просит.
– А вот я всегда был слишком занят, чтобы подумать о женитьбе, – хмыкнул Штерн.
– А по-моему, в гаремной жизни нет ничего плохого, – вернулся к излюбленной теме Иннес. – Трудиться особо не приходится. Масса свободного времени.
– Ты так говоришь, потому что грезишь о красавицах, доступных и покорных твоим желаниям в любое время суток. Но представь себе, что может случиться с одной из этих девушек, вздумай она обмануть своего господина? – Дойл повернулся к Престо.
– Наказание бывает страшным. Пытки. Увечья. Обезглавливание.
– Неужели? Это ужасно.
– А как же иначе? Или ты считаешь, что одалискам из гарема следует предоставить равенство с их владыками, такую же сексуальную свободу, какой пользуешься ты? Но что это будет за гарем, если они смогут заниматься любовью с кем и когда захотят?
– Какая ужасная мысль! – признал Иннес. – Этак ведь пропадает сам смысл существования гарема.
– Мой аргумент в том, что, если мужчины сделали цивилизованный мир таким, каков он есть, они сделали это за счет подобных партнеров, которыми наш Творец имел здравый смысл благословить нас, но чья роль остается незамеченной, а сами они – угнетенными.
– Значит, вы за то, чтобы дать женщинам право голоса, мистер Дойл? – уточнил Престо.
– Конечно нет. – Дойл пожал плечами. – К таким вопросам нужно относиться осмотрительно. Сначала нужно дать им образование: должны ведь они понимать, о чем их просят голосовать. Рим строился не за один день.
– Может быть, все было бы не так страшно, – сказал Иннес, которого уже манил к себе розовый мир сексуального равенства. – Пожалуй, при равенстве полов заполучить пташку в постель было бы куда проще, и расходов меньше. Не надо дарить цветы и побрякушки, приглашать на ужин в дорогое заведение… и все такое прочее.
– А вот меня подобная перспектива наполняет отчаянием, – заявил Престо. – Отказаться от ритуала охоты, от волнующего процесса завоевания и получить плотское удовлетворение без преодоления какого-либо сопротивления – да это лишило бы удовольствие большей части его привлекательности.
– Значит, на самом деле вам не нравились визиты в гарем? – Иннес, как собачка, не оставлял в покое любимую косточку.
Дискуссия продолжалась в том же духе, несколько сумбурная, но оживленная, как будто в этой деликатной сфере вообще можно было достигнуть какого-то согласия. По ходу беседы Дойл поднял глаза на правившего экипажем Джека, прежде охотно участвовавшего в беседах на отвлеченные темы. Конечно, Джек слышал весь этот разговор, но не только не попытался принять в нем участие, но даже не глянул в их сторону, нарочито отстраненный, подобно смотрителю маяка, что наблюдает за штормом в открытом море. Как же далеко вышел Джек за пределы основных житейских забот и, если они потеряны для него навсегда, можно ли по-прежнему считать его членом общества?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65