Высокая тайга
Если у девки часто подол мокрый либо в грязи, то муж пьяница будет.
Кассандра
Сотон беспохмельно двигался наугад, когда наткнулся на чудо-юдо.
– Ты кто? – храбро спросил он трёхголовое чудище, восседающее на огромном жеребце.
– Я – Змей Горыныч, – ответил всадник и задал встречный вопрос: – А ты кто?
– А я – Сотон, хан без ханства.
– А, ханыга, – понял змей. – Огненной воды не найдётся?
– Как не быть? Имеется сомагонка.
– Дай кирнуть.
Делиться подарком было жалко, но хмель хоть, чуток, но приоткрыл калитку в непробиваемой стене его жадности, да и возражать такому чудовищу Сотон не решился. Скрепя сердце протянул кувшин. Горыныч сделал пару удручающе крупных глотков и вернул заметно опустевшую тару.
– Эх, до чего хороша! – похвалил выпивку и в подтверждение слов выпустил в морозное небо яркую струю пламени. – Забористая!
– А то! – согласился хан.
– Где взял?
– Где, где… В Мундарге! – соврал Сотон, и в голове его тут же созрел коварный план натравить горынычей на соотечественников.
Впрочем, план-то был старый, только подкупить змеев нечем было. А теперь получалось само собой, что чуды-юды польстятся на хорошую выпивку и спалят недругов Сотоновых во время налёта.
– Я-то думал, что настоящую огненную воду только кузнец-старожил приготовить может, когда в очередной раз самогонодоильный агрегат изобретёт. По моим скромным подсчётам, он как раз должен войти в изобретательский цикл. А тут, выходит, у него конкуренты объявились… Где ваша Мундарга находится?
– Богатое озеро знаешь?
– Лётывал, – сказал горыныч и расправил за спиной кожистые крылья.
Сотон с недоверием посмотрел на них: можно ли летать на таких хотя и широких, но коротких? Взяло сомнение, что змей летать способен, но вслух выказать его не решился. Больно уж здоров змей. Вон какая палица на поясе болтается, ещё навернёт сдуру.
– Из Богатого озера вытекает единственная река, которая, по слухам, сливается с рекой Большая Вода где-то далеко в северных странах.
– Ну.
– А в ту реку неподалёку от озера впадает река Иркут.
– Ага.
– А истоки Иркута находятся как раз в Мундарге, в Тункинской котловине.
– Понял. Там вы и живёте?
– Там. И огненной воды у нас – хоть залейся.
– Хорошо вам, – позавидовал змей. – Есть что залить в боевое отделение желудка.
– У нас боевого отделения нет, – признался Сотон.
– Неужели? – удивился горыныч. – Тогда зачем вам огненная вода?
– Кирняем, – неправильно употребил он недавно услышанное слово, – для согрева.
– А мы разве для охлаждения? – спросил могучий собеседник. – У нас в горах жарко, подземный огонь горит не гаснет, а снаружи мы-только тем от мороза и спасаемся, что внутри себя пламенный задор поддерживаем.
– Так ступайте в Мундаргу! – подначил хан.
– Далеко больно. А крылатые коняшки опять линяют… У вас там крылатых коней нет ли, случаем?
Сотон припомнил давний разговор, что коней с крыльями у горынычей нет, одни пустые разговоры, но всё племя змеево мечтает их раздобыть. Решил соврать, но не шибко, только чтобы разговор подогреть, а в случае чего отпереться.
– Есть один, – сказал он. – Ну не то чтобы с крыльями, но золотой масти и скачет быстрее птицы. Мчит, от облаков отталкивается!
– Быть такого не может! – возразил собеседник. Но так возразил, что сразу виделось: хочется ему поверить в летающего конька. Очень хочется.
– Сбегай да проверь, коли на слово не веришь.
– Далеко, – ещё раз вздохнул горыныч. – Разве что по весне в путь тронуться?
– Твоё дело, только боюсь, до весны его украдут.
– Кто да кто?
– Почём мне знать? На такое чудо любой позарится. Есть такое племя, говорят, исключительно кражей коней живёт.
– Ну, это сказки!
В летающих коней он верит, подумал Сотон, а в племя конокрадов почему-то нет.
– За что купил, за то и продал, – припомнил он приговорку, слышанную в далёком детстве от бабок-сказительниц. – Хочешь – верь, а хочешь – проверь.
– И то верно, – согласилось чудо-юдо. – Прощевай на том. Большого тебе огня! – Выдохнуло напоследок пламенную струйку, совсем крошечную, вроде язычка Сенькиной поджигалки, да поехало свой дорогой к неведомым целям.
Сотон долго глядел ему вслед, размышляя: к чему бы такое пожелание – к добру или к худу? И ещё: поверил, не поверил ему змей, станет нападать на Юртаун или не станет? Ни до чего не додумался и поспешил к ближайшему лесу, чтобы поставить юрту, развести костёр, натопить снега, покушать да спать завалиться. Смеркалось.
Наутро, свернув маленькую походную юрту, глотнул волшебной сомагонки и пустился куда глаза глядят. Сколько времени он путешествовал в таком приподнятом настроении, сказать трудно. Мела метель, и светило солнце, порой казалось, что оно и ясный месяц менялись очерёдностью, звёздные ночи кружились вокруг небесного кола. Однажды заметил, что светлая верблюдица везёт его по льду широкой реки, за ней начинались бескрайние поля, но всегда находился лес, где не было ветра, зато дичи и дров – в изобилии. Затем потянулись холмы, сопки, на горизонте обозначились высокие горы. Среди скал Сотон набрёл на пещеру, из затянувшейся куржаком дыры вырывались клубы пара. Оставил верблюдицу у входа, бесстрашно разгрёб сугроб и нетвёрдым шагом вошёл под гранитные своды. В пещере было тепло и сухо, в дальнем углу храпел медведь, рядом на пихтовом лапнике прикорнули в обнимку лешак с лесункой. Пьяненькому юртаунцу такое соседство показалось вполне безопасным, он выдернул из-под лесовиков несколько мягко пружинящих веток, соорудил ложе для себя и присоединился к сонной компании.
Проснулся голодным. Поискал лешачьи запасы, обнаружил приличных размеров кучу кедровых орехов и несколько осиновых кадок – с мочёной брусникой, сушёными грибами, черникой и шиповником. Выбрался наружу, протёр глаза снегом и увидел, что верблюдица отыскала прогалину с сухой травой. Заметив Сотона, верблюдица презрительно плюнула, но хозяин ловко увернулся и принялся собирать хворост. Костёр он развёл у самого входа, потому что таскать дрова в глубь пещеры было попросту лень. Натопил снега в котелке, засыпал в него ягод. Снял с верблюдицы дорожные сумки, в пещере распаковал. Привёл лук в боевое состояние и пошёл на охоту. Подстрелил пару тетёрок, попил горячего взвару. Ощипал птиц, чтобы сварить что-то посущественней кипятка. К дичи добавил пару горстей грибов.
Когда костёр из толстых сосновых чурок разгорелся как следует, леший и лесунка, почуяв тепло, зашевелились на хвойной подстилке. Лесовик поднялся и, не раскрывая глаз, двинулся на огонь. Кое-как разлепил веки, долго и совершенно бессмысленно таращился на Сотона сучками глаз. Вопросительно буркнул на лешачьем:
– Сфлиссер хрмтыр брмо?
– Не понимаю я твоих бур-мур, – осерчал незваный гость.
– Что уже, весна уже? – переспросил тот на более понятном наречии, слегка отличающемся от привычного уху подсотника.
– Какая весна? Охолонись снежком да спи. дальше, – по мирному посоветовал он.
Леший послушался доброго совета, посунулся из дыры, приложил к морде горсть снега и, утробно зевая, зажмурившись, вернулся на лапник. Когда мясо закипело и по пещере поплыл мясной дух, беспокойно задёргался медведь. Он смешно водил носом, принюхиваясь к запаху пищи, но Сотону стало не до смеха – ну как громадный зверь проснётся? Он придумал заткнуть мхом медвежьи ноздри, но вовремя сообразил, что уж тогда-то, лишённый не только нюха, но и возможности дышать, медведь точно проснётся. Со сна лесной силач будет страшно зол и грозен.
– Спи, спи, запахи тебе снятся, – успокоил зверя сидящий у костра человек.
Медведь рыкнул и затих. Возможно, поверил, что мясные ароматы во сне блазнятся.
Сотой ложкой выгреб из котелка одну тетёрку и отложил до другого раза. С остальной похлёбкой решил разделаться не сходя с места. Опустошил котелок, с уважением погладил заметно округлевшее брюхо и рухнул на пихтовое ложе, разомлевши от сытного обеда и тепла. Проснулся к закату. Притащил толстенную лесину, чтобы тепла хватило на долгую зимнюю ночь, взбодрил костёр приготовить взвару. Пока вода грелась, приложился к кувшину с сомагонкой. Закусил холодным птичьим мясом и, довольный жизнью, запел:
– Вот сижу, поел мяска,
Не болит одна нога.
И другой ноге тепло,
Очень даже хорошо.
Сомагонка, сомагонка,
В животе поёт тетёрка.
Змей желает мне огня,
Я согрелся у костра.
Спит медведь, и леший спит.
Лешачиха с ними спит.
Разбужу её зимой,
Станет страстно спать со мной.
От дурацкой песни лесунка и проснулась. Подползла к огню, спросила:
– Хорошо, а?
– Хорошо, – согласился мужчина.
– Тебя как зовут, ну?
– Сотон я. А ты?
– Я – Чулмасы. Будем блудить, Сотон, да?
– Будем, будем, – заверил гость.
Лесунка повела плечами, и гирлянда из разноцветных сушёных листьев свалилась с неё прелой кучей.
– Блуди быстрей! – велела она, обтекая Сотона.
Похотливый юртаунец принялся нетерпеливо дёргать себя за меховые штаны, но те, подвязанные прочной льняной верёвкой, никак не хотели сниматься. А когда не надо, раздраженно подумал он, верёвка всегда рвётся. Торопливо отыскал бронзовый нож и попытался разрезать узел. Лезвие неизвестно где и когда успело затупиться и перетирало волокна, как беззубый рот жилистое мясо.
– Дери живей! – подгоняла лешачиха.
– Я быстро-быстро, – заверил Сотой, но от его торопливости толку было чуть, скорее наоборот – лезвие со скрипом скользило вдоль волокон.
– Давай, я перекусю, – сказала Чулмасы и склонилась к поясу мужчины.
В это мгновение верёвка лопнула. Узел туго натянутого мужским напором пояса со свистом рассёк воздух и звонко щёлкнул лесунку по лбу.
– Ой-ёй-ёй! – завопила она. – Убил! Совсем как есть убил!
– Ой, нет! – испугался юртаунец. – И ничего не убил! Тем более что я тебе сейчас сомагонки дам, она и мёртвого поднимет!
Трясясь от страха, что растревоженные криками медведь да леший проснутся и начнут мстить за обиженную лесовуху, кинулся он к заветному кувшину, да больно резво, позабыл про меховые штаны. А они без верёвки, конечно же, свалились на колени. Сотон рухнул и покатился по камням. Тюкнул лбом, хорошо, что не по кувшину: кувшин не голова, мог и разбиться. Счастье, что промахнулся. Радуясь такой удаче, он подхватил прозрачный сосуд, выдернул пробку и протянул горлышко визжащей лесунке:
– Глотни малость, враз полегчает.
Чулмасы вытянула губы на полметра и жадно отпила глоток обещанного лекарства. Дыхание её прервалось, зеленоватый цвет кожи мгновенно стал яростно красным.
– Гы-ы! – выдохнула она, и из её глотки вылетела струя дыма. – Что это?
– Сомагонка! – похвастался гость. – Легендарный напиток богов!
– С боков тоже припекает, – согласилась Чулмасы.
Она зарябила и принялась лихорадочно менять размеры, то вырастая до каменных сводов, то съёживаясь до Сотонова колена.
– Оставайся вот такой, – посоветовал юртаунец, показывая ребром ладони высоту где-то на уровне своего сердца.
Лесунка застыла в указанных размерах. Правда, теперь начала раздаваться то вширь, то в длину, водя вокруг гостя чуть ли не хоровод. Сотон сбросил порты и дарённые старожилами подштанники, показывая готовый к употреблению жезл мужества. Чулмасы радостно стеклась вокруг указанной мужской природой оси.
Как видно, сомагонка и впрямь обладала великими достоинствами, потому что Сотон в ту ночь превзошёл сам себя. Лесунка стонала и визжала, пела и мяукала, ухала совой и ржала жеребёнком. Сотон старался изо всех сил, но три дня и четыре ночи не мог кончить. Это так восхитило любвеобильную лемурийку, что она завопила в восторге:
– Да ты не мужчина, ты настоящий пугын! Юртаунец не знал, что это означает, но посчитал сравнение лестным. А благодарная лесунка превратилась во что-то вроде большой вагины, обняв человека со всех сторон, одна только башка торчала наружу. В тепле и в холе он уснул мёртвым сном, укачиваемый страстной любовницей.
Проснулся таким голодным, что готов был жевать собственные унтайки.
– Есть хочу, – сказал капризно, едва разлепил щёлки глаз.
– Кушай, кушай, пугын! – сказала Чулмасы и протянула горсть сушёных грибов.
– Тьфу на тебя! – обиделся Сотон. – Сама жуй сухие дрова, а мне подавай горячего мяса!
– Горячего не могу, – созналась лешачиха. – Мы, лесовики, огня боимся.
Пришлось одеваться и обуваться, идти из пещеры на снег и ветер, чтобы притащить дров. Правда, с охотой любовница ему помогла, чем могла: неведомым способом подманила под выстрел кабана, так что ходить далеко не пришлось и тащить добычу недалече.
Сотон жадно глотал плохо проваренные куски, отрезая мясо у губ ножом, и запивал чудеснейшей сомагонкой. Дал глотнуть и лесунке. Ему нравилось, что от напитка любовница становилась красиво красной, как осенний осиновый лист, и выдыхала ароматный смолистый дым. В перерывах между любовными развлечениями юртаунец расспрашивал лешачиху, какой народ населяет ближайшие окрестности, как вообще зовётся местность.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58
Если у девки часто подол мокрый либо в грязи, то муж пьяница будет.
Кассандра
Сотон беспохмельно двигался наугад, когда наткнулся на чудо-юдо.
– Ты кто? – храбро спросил он трёхголовое чудище, восседающее на огромном жеребце.
– Я – Змей Горыныч, – ответил всадник и задал встречный вопрос: – А ты кто?
– А я – Сотон, хан без ханства.
– А, ханыга, – понял змей. – Огненной воды не найдётся?
– Как не быть? Имеется сомагонка.
– Дай кирнуть.
Делиться подарком было жалко, но хмель хоть, чуток, но приоткрыл калитку в непробиваемой стене его жадности, да и возражать такому чудовищу Сотон не решился. Скрепя сердце протянул кувшин. Горыныч сделал пару удручающе крупных глотков и вернул заметно опустевшую тару.
– Эх, до чего хороша! – похвалил выпивку и в подтверждение слов выпустил в морозное небо яркую струю пламени. – Забористая!
– А то! – согласился хан.
– Где взял?
– Где, где… В Мундарге! – соврал Сотон, и в голове его тут же созрел коварный план натравить горынычей на соотечественников.
Впрочем, план-то был старый, только подкупить змеев нечем было. А теперь получалось само собой, что чуды-юды польстятся на хорошую выпивку и спалят недругов Сотоновых во время налёта.
– Я-то думал, что настоящую огненную воду только кузнец-старожил приготовить может, когда в очередной раз самогонодоильный агрегат изобретёт. По моим скромным подсчётам, он как раз должен войти в изобретательский цикл. А тут, выходит, у него конкуренты объявились… Где ваша Мундарга находится?
– Богатое озеро знаешь?
– Лётывал, – сказал горыныч и расправил за спиной кожистые крылья.
Сотон с недоверием посмотрел на них: можно ли летать на таких хотя и широких, но коротких? Взяло сомнение, что змей летать способен, но вслух выказать его не решился. Больно уж здоров змей. Вон какая палица на поясе болтается, ещё навернёт сдуру.
– Из Богатого озера вытекает единственная река, которая, по слухам, сливается с рекой Большая Вода где-то далеко в северных странах.
– Ну.
– А в ту реку неподалёку от озера впадает река Иркут.
– Ага.
– А истоки Иркута находятся как раз в Мундарге, в Тункинской котловине.
– Понял. Там вы и живёте?
– Там. И огненной воды у нас – хоть залейся.
– Хорошо вам, – позавидовал змей. – Есть что залить в боевое отделение желудка.
– У нас боевого отделения нет, – признался Сотон.
– Неужели? – удивился горыныч. – Тогда зачем вам огненная вода?
– Кирняем, – неправильно употребил он недавно услышанное слово, – для согрева.
– А мы разве для охлаждения? – спросил могучий собеседник. – У нас в горах жарко, подземный огонь горит не гаснет, а снаружи мы-только тем от мороза и спасаемся, что внутри себя пламенный задор поддерживаем.
– Так ступайте в Мундаргу! – подначил хан.
– Далеко больно. А крылатые коняшки опять линяют… У вас там крылатых коней нет ли, случаем?
Сотон припомнил давний разговор, что коней с крыльями у горынычей нет, одни пустые разговоры, но всё племя змеево мечтает их раздобыть. Решил соврать, но не шибко, только чтобы разговор подогреть, а в случае чего отпереться.
– Есть один, – сказал он. – Ну не то чтобы с крыльями, но золотой масти и скачет быстрее птицы. Мчит, от облаков отталкивается!
– Быть такого не может! – возразил собеседник. Но так возразил, что сразу виделось: хочется ему поверить в летающего конька. Очень хочется.
– Сбегай да проверь, коли на слово не веришь.
– Далеко, – ещё раз вздохнул горыныч. – Разве что по весне в путь тронуться?
– Твоё дело, только боюсь, до весны его украдут.
– Кто да кто?
– Почём мне знать? На такое чудо любой позарится. Есть такое племя, говорят, исключительно кражей коней живёт.
– Ну, это сказки!
В летающих коней он верит, подумал Сотон, а в племя конокрадов почему-то нет.
– За что купил, за то и продал, – припомнил он приговорку, слышанную в далёком детстве от бабок-сказительниц. – Хочешь – верь, а хочешь – проверь.
– И то верно, – согласилось чудо-юдо. – Прощевай на том. Большого тебе огня! – Выдохнуло напоследок пламенную струйку, совсем крошечную, вроде язычка Сенькиной поджигалки, да поехало свой дорогой к неведомым целям.
Сотон долго глядел ему вслед, размышляя: к чему бы такое пожелание – к добру или к худу? И ещё: поверил, не поверил ему змей, станет нападать на Юртаун или не станет? Ни до чего не додумался и поспешил к ближайшему лесу, чтобы поставить юрту, развести костёр, натопить снега, покушать да спать завалиться. Смеркалось.
Наутро, свернув маленькую походную юрту, глотнул волшебной сомагонки и пустился куда глаза глядят. Сколько времени он путешествовал в таком приподнятом настроении, сказать трудно. Мела метель, и светило солнце, порой казалось, что оно и ясный месяц менялись очерёдностью, звёздные ночи кружились вокруг небесного кола. Однажды заметил, что светлая верблюдица везёт его по льду широкой реки, за ней начинались бескрайние поля, но всегда находился лес, где не было ветра, зато дичи и дров – в изобилии. Затем потянулись холмы, сопки, на горизонте обозначились высокие горы. Среди скал Сотон набрёл на пещеру, из затянувшейся куржаком дыры вырывались клубы пара. Оставил верблюдицу у входа, бесстрашно разгрёб сугроб и нетвёрдым шагом вошёл под гранитные своды. В пещере было тепло и сухо, в дальнем углу храпел медведь, рядом на пихтовом лапнике прикорнули в обнимку лешак с лесункой. Пьяненькому юртаунцу такое соседство показалось вполне безопасным, он выдернул из-под лесовиков несколько мягко пружинящих веток, соорудил ложе для себя и присоединился к сонной компании.
Проснулся голодным. Поискал лешачьи запасы, обнаружил приличных размеров кучу кедровых орехов и несколько осиновых кадок – с мочёной брусникой, сушёными грибами, черникой и шиповником. Выбрался наружу, протёр глаза снегом и увидел, что верблюдица отыскала прогалину с сухой травой. Заметив Сотона, верблюдица презрительно плюнула, но хозяин ловко увернулся и принялся собирать хворост. Костёр он развёл у самого входа, потому что таскать дрова в глубь пещеры было попросту лень. Натопил снега в котелке, засыпал в него ягод. Снял с верблюдицы дорожные сумки, в пещере распаковал. Привёл лук в боевое состояние и пошёл на охоту. Подстрелил пару тетёрок, попил горячего взвару. Ощипал птиц, чтобы сварить что-то посущественней кипятка. К дичи добавил пару горстей грибов.
Когда костёр из толстых сосновых чурок разгорелся как следует, леший и лесунка, почуяв тепло, зашевелились на хвойной подстилке. Лесовик поднялся и, не раскрывая глаз, двинулся на огонь. Кое-как разлепил веки, долго и совершенно бессмысленно таращился на Сотона сучками глаз. Вопросительно буркнул на лешачьем:
– Сфлиссер хрмтыр брмо?
– Не понимаю я твоих бур-мур, – осерчал незваный гость.
– Что уже, весна уже? – переспросил тот на более понятном наречии, слегка отличающемся от привычного уху подсотника.
– Какая весна? Охолонись снежком да спи. дальше, – по мирному посоветовал он.
Леший послушался доброго совета, посунулся из дыры, приложил к морде горсть снега и, утробно зевая, зажмурившись, вернулся на лапник. Когда мясо закипело и по пещере поплыл мясной дух, беспокойно задёргался медведь. Он смешно водил носом, принюхиваясь к запаху пищи, но Сотону стало не до смеха – ну как громадный зверь проснётся? Он придумал заткнуть мхом медвежьи ноздри, но вовремя сообразил, что уж тогда-то, лишённый не только нюха, но и возможности дышать, медведь точно проснётся. Со сна лесной силач будет страшно зол и грозен.
– Спи, спи, запахи тебе снятся, – успокоил зверя сидящий у костра человек.
Медведь рыкнул и затих. Возможно, поверил, что мясные ароматы во сне блазнятся.
Сотой ложкой выгреб из котелка одну тетёрку и отложил до другого раза. С остальной похлёбкой решил разделаться не сходя с места. Опустошил котелок, с уважением погладил заметно округлевшее брюхо и рухнул на пихтовое ложе, разомлевши от сытного обеда и тепла. Проснулся к закату. Притащил толстенную лесину, чтобы тепла хватило на долгую зимнюю ночь, взбодрил костёр приготовить взвару. Пока вода грелась, приложился к кувшину с сомагонкой. Закусил холодным птичьим мясом и, довольный жизнью, запел:
– Вот сижу, поел мяска,
Не болит одна нога.
И другой ноге тепло,
Очень даже хорошо.
Сомагонка, сомагонка,
В животе поёт тетёрка.
Змей желает мне огня,
Я согрелся у костра.
Спит медведь, и леший спит.
Лешачиха с ними спит.
Разбужу её зимой,
Станет страстно спать со мной.
От дурацкой песни лесунка и проснулась. Подползла к огню, спросила:
– Хорошо, а?
– Хорошо, – согласился мужчина.
– Тебя как зовут, ну?
– Сотон я. А ты?
– Я – Чулмасы. Будем блудить, Сотон, да?
– Будем, будем, – заверил гость.
Лесунка повела плечами, и гирлянда из разноцветных сушёных листьев свалилась с неё прелой кучей.
– Блуди быстрей! – велела она, обтекая Сотона.
Похотливый юртаунец принялся нетерпеливо дёргать себя за меховые штаны, но те, подвязанные прочной льняной верёвкой, никак не хотели сниматься. А когда не надо, раздраженно подумал он, верёвка всегда рвётся. Торопливо отыскал бронзовый нож и попытался разрезать узел. Лезвие неизвестно где и когда успело затупиться и перетирало волокна, как беззубый рот жилистое мясо.
– Дери живей! – подгоняла лешачиха.
– Я быстро-быстро, – заверил Сотой, но от его торопливости толку было чуть, скорее наоборот – лезвие со скрипом скользило вдоль волокон.
– Давай, я перекусю, – сказала Чулмасы и склонилась к поясу мужчины.
В это мгновение верёвка лопнула. Узел туго натянутого мужским напором пояса со свистом рассёк воздух и звонко щёлкнул лесунку по лбу.
– Ой-ёй-ёй! – завопила она. – Убил! Совсем как есть убил!
– Ой, нет! – испугался юртаунец. – И ничего не убил! Тем более что я тебе сейчас сомагонки дам, она и мёртвого поднимет!
Трясясь от страха, что растревоженные криками медведь да леший проснутся и начнут мстить за обиженную лесовуху, кинулся он к заветному кувшину, да больно резво, позабыл про меховые штаны. А они без верёвки, конечно же, свалились на колени. Сотон рухнул и покатился по камням. Тюкнул лбом, хорошо, что не по кувшину: кувшин не голова, мог и разбиться. Счастье, что промахнулся. Радуясь такой удаче, он подхватил прозрачный сосуд, выдернул пробку и протянул горлышко визжащей лесунке:
– Глотни малость, враз полегчает.
Чулмасы вытянула губы на полметра и жадно отпила глоток обещанного лекарства. Дыхание её прервалось, зеленоватый цвет кожи мгновенно стал яростно красным.
– Гы-ы! – выдохнула она, и из её глотки вылетела струя дыма. – Что это?
– Сомагонка! – похвастался гость. – Легендарный напиток богов!
– С боков тоже припекает, – согласилась Чулмасы.
Она зарябила и принялась лихорадочно менять размеры, то вырастая до каменных сводов, то съёживаясь до Сотонова колена.
– Оставайся вот такой, – посоветовал юртаунец, показывая ребром ладони высоту где-то на уровне своего сердца.
Лесунка застыла в указанных размерах. Правда, теперь начала раздаваться то вширь, то в длину, водя вокруг гостя чуть ли не хоровод. Сотон сбросил порты и дарённые старожилами подштанники, показывая готовый к употреблению жезл мужества. Чулмасы радостно стеклась вокруг указанной мужской природой оси.
Как видно, сомагонка и впрямь обладала великими достоинствами, потому что Сотон в ту ночь превзошёл сам себя. Лесунка стонала и визжала, пела и мяукала, ухала совой и ржала жеребёнком. Сотон старался изо всех сил, но три дня и четыре ночи не мог кончить. Это так восхитило любвеобильную лемурийку, что она завопила в восторге:
– Да ты не мужчина, ты настоящий пугын! Юртаунец не знал, что это означает, но посчитал сравнение лестным. А благодарная лесунка превратилась во что-то вроде большой вагины, обняв человека со всех сторон, одна только башка торчала наружу. В тепле и в холе он уснул мёртвым сном, укачиваемый страстной любовницей.
Проснулся таким голодным, что готов был жевать собственные унтайки.
– Есть хочу, – сказал капризно, едва разлепил щёлки глаз.
– Кушай, кушай, пугын! – сказала Чулмасы и протянула горсть сушёных грибов.
– Тьфу на тебя! – обиделся Сотон. – Сама жуй сухие дрова, а мне подавай горячего мяса!
– Горячего не могу, – созналась лешачиха. – Мы, лесовики, огня боимся.
Пришлось одеваться и обуваться, идти из пещеры на снег и ветер, чтобы притащить дров. Правда, с охотой любовница ему помогла, чем могла: неведомым способом подманила под выстрел кабана, так что ходить далеко не пришлось и тащить добычу недалече.
Сотон жадно глотал плохо проваренные куски, отрезая мясо у губ ножом, и запивал чудеснейшей сомагонкой. Дал глотнуть и лесунке. Ему нравилось, что от напитка любовница становилась красиво красной, как осенний осиновый лист, и выдыхала ароматный смолистый дым. В перерывах между любовными развлечениями юртаунец расспрашивал лешачиху, какой народ населяет ближайшие окрестности, как вообще зовётся местность.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58