Лица стариков были ужасны: выкатившиеся из орбит глаза и ощеренные рты. Раны их выглядели настолько неестественными, что даже старухи, ничего не смыслящие в ратном деле, заявили:
– Мёртвых рубили!
Чонавцы стали гадать: от чего же на самом деле умерли сечевики? Ни у кого не возникло сомнений, что старики были порублены мёртвыми. Но кто и зачем мог свершить такое? Лишь Сотон сомнений не знал.
– Мне всё ясно, – заявил он. – Джору их сначала убил…
– Как он это сделал? – перебил его молодой охотник Мычай.
– Вероломно, – объяснил Сотон.
– Но как?
– Исподтишка!
– А как именно?
– Коварно, я же говорю!
Мычай не выдержал, выдернул кол из коновязи и замахнулся на самозванного хана:
– Я сейчас сам тебя коварно убью, если не заткнёшься!
Сотон угрозы испугался, но отступать было некуда. Здесь и сейчас решалась его судьба: быть ли ему настоящим ханом, или его назовут убийцей и казнят. Поэтому затыкаться не стал.
– Он их убил! – закричал, надеясь громкостью возместить недостаток аргументов. – Больше некому! Убил, а потом надругался над трупами!
– Но отчего умерла тройка? – спросил Базыр, приятель Мычая.
– От коварной руки убийцы, – терпеливо, как полудурку, объяснил Сотон.
– А в той руке был меч, нож, лук или простая дубина?
– Что под руку попалось, то и было, – сказал Сотон.
– Эй, старики, – обратился Мычай к толпе, – кто сумеет определить причину смерти?
Из ветеранов полка заслона, служивших в подсотне следопытов, в живых оставался один Мучиря, но тот уехал на Краснобровую поляну. Зато сыновья Мучири никуда не делись, стояли на площади – все трое: Ак, Чочай и Кол.
– Мы хоть и не старики, – сказал Кол.
– Но тоже кое-что, – добавил Чочай.
– Понимаем, – закончил Ак.
Браться склонились над трупами, ощупали и обнюхали.
– Причина смерти – отравление, – сказали они, выговаривая каждый по одному слову.
– Значит, их сначала отравили, а уж потом рубили. Я правильно понял? – спросил Мычай.
Братья кивнули.
– Кто это сделал?
– Да Джору же! Сколько раз можно повторять? – опять встрял Сотон.
– Зачем?
– Поссорился он с тройником, – сочинял помощник кашевара. – Тройник сам мне вчера рассказывал, что встречался с Джору. И они крепко повздорили.
– Чего им было делить?
– Ссора случилась потому, что Джору назвал себя новым ханом и сказал, что при его правлении он всех стариков велит казнить.
– Чем же ему старики помешали?
– Вспомнил он старый закон Эсеге. Мол, старые должны жить столько лет, сколько пальцев на руке. А их всего пять.
– Ты, Сотон, хоть сам понимаешь, о чём болтаешь? – спросил Мычай. – Кому шесть лет, тех – казнить…
– Нет, – сказал Сотон, – нужно пальцы на руке взять столько раз, сколько пальцев на ноге.
– Примерно две дюжины, – быстро подсчитал Мёрёй, ветеран-кладовщик.
– Э-эх, – вздохнули прочие ветераны.
– Когда нам было по две дюжины, – вспомнил Имай-пластун, – то все мы были – огонь! А сейчас зубы стёрли…
– Вот таких-то он и собрался казнить, – гнул свою линию ложный хан. – Мёрёй неправильно сосчитал, потому что ноги-то две, если одну в битве не отрубят. Вот и получится четыре дюжины. Мне самому столько годков. Охо-хо, старость не радость, – притворно закряхтел он, – спина не гнётся, зубов полдюжины да один, глаза совсем слепые, ноги не стоят, про третью и не говорю… Ладно, ровесники мои, соратники боевые, раз уж и третья нога перебита, разве ж это жизнь? Может, прав Джору?
Ветераны призадумались. Самые старшие такими и были, как описал Сотон. А хан бился в притворных рыданиях, почуяв, что именно такое поведение даёт ему какой-то шанс склонить стариков на свою сторону. Пожалеют – поддержат.
– Забадай сказал, что не согласен жить по мерке Эсеге, мол, я ещё поживу. А Джору и говорит: с вас, стариков, никакого проку. Даром сыновний хлеб заедаете. Мол, стану ханом, всех и казню. Из-за тех слов промеж них пря и вышла. И сказал мне Забадай, собираясь в дорогу: возьму свою боевую пару, поеду и первый казню сопляка, пока он ханом не стал. Поехал и не вернулся. Вы понимаете?
Старики опять призадумались.
– Оно конечно, – сказал Имай-пластун. – И ноги не стоят, все три, и зубов мало. Трудно это жизнью назвать. Но! Я пока что сам себя прокормить могу, потому что гончар хороший. Рано меня казнить.
– Джору так не считает, – гнул своё Сотон. – Говорит: четыре дюжины прожил? Ступай под пик Сардыкова. Там твоё место – под тяжёлым камнем.
– Ох и сволочь же этот ханский ублюдок! – разозлился вдруг Чечуш-костровой.
– А то! – обрадовался поддержке Сотон. – Хуже не бывает! Приезжает к нему Забадай, ничего плохого не делает, собирается казнить по справедливости. Тот будто ни о чём не догадывается, гостей встречает, за стол сажает, бодрящим отваром потчует. А сам в отвар болиголова коварно набуровил. У стариков голова и разболелась. Вскоре и померли, много ли старому надо?
– А почему тройка не померла на месте, на Краснобровой поляне? Как они, отравленные, до Смородинового ручья добрались? – спросил Мамай-сечевик.
– Отравленные и добрались. Сидят на конях – в глазах темно. Отравил, говорят, нас проклятый Джору. Не успели мы его казнить. Рухнули с седла. Тут Джору из кустов вылезает. Ага, говорит, попались! Казнить меня хотели? Против закона Эсеге Малана пошли? Подождал, пока сами помрут, и давай рубить. А те, хоть и старые, сами его в топоры. Испугался Джору и, истекая кровью, бросился наутёк. Доскакал до Краснобровой поляны и помёр. И старики померли, истекли кровью.
– Так они ещё раньше померли, – заметил несуразность истории Тадак-сбруйщик.
– Чуть раньше, чуть позже – какая тебе разница? – возмутился Сотон. – Клянусь, что всё именно так и было.
– Как же его убитые могли в топоры взять? – настаивал на своём Тадак. – Может, они сперва болиголова в охотку попили, думали – славный какой настойчик, ещё бы попить, а потом Джору и казнили. Видят – помер. И поехали домой. Маленько не доехали, с коней – бряк! И откинули ноги…
– А кто же тогда мёртвых порубил? – спросил Какай, лошадиный лекарь.
– Джору и порубил, – во всю сочинял Сотон. – Они его, видать, не до конца казнили. Тюкнули пару-другую разиков обушком по черепу, а какие удары у старого? Как у малого. Вот он прочухался, настиг сечевиков, только хотел зарубить, а они сами помереть успели. Тогда Джору рассердился: зачем раньше померли? Схватил меч…
– А откуда у него меч? – спросил Такай-сапёр.
– От верблюда! Слышал же, что он в стране Инь побывал! Про то любой сопляк в Юртауне знает, один ты не слыхал. Тетеря ты глухая, пора, значит, тебе под пик Сардыкова. Украл у желтопузых ублюдок Чонов золотого коня, жену, верблюда и меч.
– А кто тот меч видел? – не верил Такай.
– Забадай видел. Жаловался мне, хочу, говорит, Джору убить, но сильно меча боюсь. Правильно боялся. Кабы не тот меч, жил бы себе да жил.
– От яда Забадай помер, не от меча, – вспомнил Тадак.
– Что в лоб, что по лбу. Помер от яда, а его потом ещё и мечом порубили. Без меча-то хоть и мёртвый, а всё-таки целый, не так обидно, понимаете.
С этим доводом старики согласились.
– А Джору, видать, порубил тройку и назад вернулся. Жив, нет ли – скоро узнаем. Если жив, то его тройка Хабала привезёт.
– Если хоть чуть-чуть жив, – важно сказал Сотон, будто и впрямь был тут главным, – предадим его казни лютой. А ежели уж совсем помер, тогда подвесим на сосне, пускай вороны клюют.
Завязался долгий спор, какой казни достоин убийца тройки сечевиков. Некоторые говорили, что вообще никакой казни быть не может.
– За что казнить, – спросил Тадак, – если сечевики первыми на него напали, башку издолбили? Тогда с его стороны была месть справедливая.
– А если те его казнили за то, что отравил? Тогда их месть правильная, – сказал Такай.
– А не успел бы первым отравить, тройка его до конца бы убила. Вот он и рассердился, – сказал Какай-коновал. – Догнал, а они сами первые умерли. Тут не выдержало сердце ретивое, схватил меч и давай кромсать!
– Нельзя над мёртвыми измываться, – сказал Кыстай-лучник. – За это положено на дереве вешать.
– Хватит зря языками молоть! – рассердился Гонгор-бригадир. – Завтра Хабал вернётся, всё и узнаем. С ним Мучиря-следопыт поехал, его не обманешь. Уж он-то расскажет всё, как было на самом деле. Утром и решим. А пока – разойдись!
Бригадира послушали. Всё-таки большой начальник в полку был. Считай, третий человек после полковника и стратега. Или пятый – в полку три бригады.
Всю ночь старики-ветераны мучились: что из сказанного на площади правда, что – ложь? Жив Джору или помер? А если жив-здоров и закон Эсеге взаправду утвердить собрался? Тогда всем ветеранам смерть.
Многие среди ночи искали мечи и топоры, точили. Другие натягивали охотничьи луки. Боевых не сохранилось, понятно. Ни один десяток лет прошёл, как в Мундарге остановились. Третьи готовили арканы, четвёртые копья, пятые – рогатины. Приличная армия собиралась. Ждали утра…
Отряд из четырёх конных и женщины на верблюдице встречала выстроившаяся за околицей шеренга стариков. Цепь щетинилась копьями и рогатинами, блестели топоры и обнажённые мечи. Лучники стояли готовые к любому исходу. У Гессера ухнуло сердце: неужели в родной посёлок придётся врываться с боем? Ничего плохого от стариков-ветеранов он не видел, наоборот – баловали юного сынка командира. Учили держаться верхом, махать деревянным мечом, колоть пикой. Такай показывал, как делаются ловчие ямы, Тадак обучал обращаться с упряжью, Чечуш – костры разводить…
Как же быть? – думал сын Чоны. Не рубиться же с ветеранами. Да мне и рубиться нечем, даже топора нет, не говоря уж про меч. Про очир и подумать страшно: перебьёт полшеренги…
– Соратники! – закричал Мучиря. – Я всё выяс…
Просвистела стрела и оборвала крик на полуслове.
Все застыли. Стояли мечники и копейщики, лучники и арканщики, бойцы с боевыми топорами и охотничьими рогатинами, остановились всадники – Джору и Хабал, Сазнай открывал рот, силясь что-то сказать, но не издавал ни звука, Другмо на верблюдице таращила узкие чёрные глаза и не шевелилась. И только Мучиря медленно-медленно валился из седла. Вот он ударился о землю и вытянулся.
– Кто стрелял? – закричал Гессер. – За что вы его убили?
– Отец! – оттолкнув приготовившихся к бою ветеранов, вперёд выскочили три парня; одного из них Джору знал – они с Аком были ровесники, второй, кажется, звался Чочай, а третьего он не помнил.
– Взять убийцу Джору! – прозвучал приказ, и всё сразу пришло в движение.
Цепь ветеранов разом шагнула к всадникам.
Гессер никак не мог решить, что же ему делать. Драться со стариками не хотелось, но и то, что его сейчас могут разорвать голыми руками – ни за что, просто потому, что протянутых рук слишком много, а в мозгах ветеранов царит неразбериха, он прекрасно понимал. Да ладно бы его одного, могли нечаянно обидеть и возлюбленную Другмо!
Вне себя от грозящей супруге опасности, Джору схватил первое, что попалось под руку: волшебную плётку, которую небесный отец отправил ему вместе с конём. Этой плёткой мужчина огрел первого, до кого смог дотянуться. Затем второго, третьего, четвёртого… С людьми, которых коснулся хлыстом, происходили странные перемены. Они вдруг светлели лицом, выкрикивали нечто вроде приветствия и клятвы в верной службе, разворачивались к прочим соратникам, словно готовясь разить их направо и налево. Всё это Гессер видел краем глаза и не фиксировал в сознании. Он и себя-то не помнил, носился вдоль почти сомкнувшейся в кольцо цепи и хлестал, хлестал старых мужчин, которых в детстве боялся и любил, которыми восхищался и чьей боевой юности страшно завидовал.
Конь под ним мчался так быстро, что казалось, будто исчезает в одном месте и возникает в другом, а может, находится сразу там и там. Богатур не осознавал своих действий, зато Эсеге Малан наверху громко радовался и удовлетворённо потирал руки. Сынок разгадал все секреты небесных подарков. Умница, весь в папашу!
Конечно, плётка именно для того и предназначена, чтобы любых существ – живых или мёртвых! – делать покорными. И звонок Шаргай использовал по прямому назначению – для беспроволочной связи.
Жаль только, что небесный конь – главный подарок, которому прочие служили бесплатным приложением, – сломал ногу при пересылке на землю. Мог же пролететь полмира за одно биение сердца, а теперь скачет в сто раз медленней, да ещё и по кривой дорожке. И всё потому, что не нашлось под руками верёвки попрочней.
А всему виной жена – Эхе Юрен. На кой ляд она тем вервиём связывала пьяненького божка? Разве он хоть раз свершил что-либо божьего дела недостойное? Глупостей не творил, не считая мелочей. Как-то сдуру сунул вытягивающуюся до бесконечности руку в мусорно-прицельный люк и вцепился в Зеландию! Оторвал кусок, глянул на результаты и назвал её Новой.
В другой раз приспичило оторвать Африку от Евразии. В районе Пиренеев она отделилась, образовав Срединное море, а к Аравии словно прикипела.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58
– Мёртвых рубили!
Чонавцы стали гадать: от чего же на самом деле умерли сечевики? Ни у кого не возникло сомнений, что старики были порублены мёртвыми. Но кто и зачем мог свершить такое? Лишь Сотон сомнений не знал.
– Мне всё ясно, – заявил он. – Джору их сначала убил…
– Как он это сделал? – перебил его молодой охотник Мычай.
– Вероломно, – объяснил Сотон.
– Но как?
– Исподтишка!
– А как именно?
– Коварно, я же говорю!
Мычай не выдержал, выдернул кол из коновязи и замахнулся на самозванного хана:
– Я сейчас сам тебя коварно убью, если не заткнёшься!
Сотон угрозы испугался, но отступать было некуда. Здесь и сейчас решалась его судьба: быть ли ему настоящим ханом, или его назовут убийцей и казнят. Поэтому затыкаться не стал.
– Он их убил! – закричал, надеясь громкостью возместить недостаток аргументов. – Больше некому! Убил, а потом надругался над трупами!
– Но отчего умерла тройка? – спросил Базыр, приятель Мычая.
– От коварной руки убийцы, – терпеливо, как полудурку, объяснил Сотон.
– А в той руке был меч, нож, лук или простая дубина?
– Что под руку попалось, то и было, – сказал Сотон.
– Эй, старики, – обратился Мычай к толпе, – кто сумеет определить причину смерти?
Из ветеранов полка заслона, служивших в подсотне следопытов, в живых оставался один Мучиря, но тот уехал на Краснобровую поляну. Зато сыновья Мучири никуда не делись, стояли на площади – все трое: Ак, Чочай и Кол.
– Мы хоть и не старики, – сказал Кол.
– Но тоже кое-что, – добавил Чочай.
– Понимаем, – закончил Ак.
Браться склонились над трупами, ощупали и обнюхали.
– Причина смерти – отравление, – сказали они, выговаривая каждый по одному слову.
– Значит, их сначала отравили, а уж потом рубили. Я правильно понял? – спросил Мычай.
Братья кивнули.
– Кто это сделал?
– Да Джору же! Сколько раз можно повторять? – опять встрял Сотон.
– Зачем?
– Поссорился он с тройником, – сочинял помощник кашевара. – Тройник сам мне вчера рассказывал, что встречался с Джору. И они крепко повздорили.
– Чего им было делить?
– Ссора случилась потому, что Джору назвал себя новым ханом и сказал, что при его правлении он всех стариков велит казнить.
– Чем же ему старики помешали?
– Вспомнил он старый закон Эсеге. Мол, старые должны жить столько лет, сколько пальцев на руке. А их всего пять.
– Ты, Сотон, хоть сам понимаешь, о чём болтаешь? – спросил Мычай. – Кому шесть лет, тех – казнить…
– Нет, – сказал Сотон, – нужно пальцы на руке взять столько раз, сколько пальцев на ноге.
– Примерно две дюжины, – быстро подсчитал Мёрёй, ветеран-кладовщик.
– Э-эх, – вздохнули прочие ветераны.
– Когда нам было по две дюжины, – вспомнил Имай-пластун, – то все мы были – огонь! А сейчас зубы стёрли…
– Вот таких-то он и собрался казнить, – гнул свою линию ложный хан. – Мёрёй неправильно сосчитал, потому что ноги-то две, если одну в битве не отрубят. Вот и получится четыре дюжины. Мне самому столько годков. Охо-хо, старость не радость, – притворно закряхтел он, – спина не гнётся, зубов полдюжины да один, глаза совсем слепые, ноги не стоят, про третью и не говорю… Ладно, ровесники мои, соратники боевые, раз уж и третья нога перебита, разве ж это жизнь? Может, прав Джору?
Ветераны призадумались. Самые старшие такими и были, как описал Сотон. А хан бился в притворных рыданиях, почуяв, что именно такое поведение даёт ему какой-то шанс склонить стариков на свою сторону. Пожалеют – поддержат.
– Забадай сказал, что не согласен жить по мерке Эсеге, мол, я ещё поживу. А Джору и говорит: с вас, стариков, никакого проку. Даром сыновний хлеб заедаете. Мол, стану ханом, всех и казню. Из-за тех слов промеж них пря и вышла. И сказал мне Забадай, собираясь в дорогу: возьму свою боевую пару, поеду и первый казню сопляка, пока он ханом не стал. Поехал и не вернулся. Вы понимаете?
Старики опять призадумались.
– Оно конечно, – сказал Имай-пластун. – И ноги не стоят, все три, и зубов мало. Трудно это жизнью назвать. Но! Я пока что сам себя прокормить могу, потому что гончар хороший. Рано меня казнить.
– Джору так не считает, – гнул своё Сотон. – Говорит: четыре дюжины прожил? Ступай под пик Сардыкова. Там твоё место – под тяжёлым камнем.
– Ох и сволочь же этот ханский ублюдок! – разозлился вдруг Чечуш-костровой.
– А то! – обрадовался поддержке Сотон. – Хуже не бывает! Приезжает к нему Забадай, ничего плохого не делает, собирается казнить по справедливости. Тот будто ни о чём не догадывается, гостей встречает, за стол сажает, бодрящим отваром потчует. А сам в отвар болиголова коварно набуровил. У стариков голова и разболелась. Вскоре и померли, много ли старому надо?
– А почему тройка не померла на месте, на Краснобровой поляне? Как они, отравленные, до Смородинового ручья добрались? – спросил Мамай-сечевик.
– Отравленные и добрались. Сидят на конях – в глазах темно. Отравил, говорят, нас проклятый Джору. Не успели мы его казнить. Рухнули с седла. Тут Джору из кустов вылезает. Ага, говорит, попались! Казнить меня хотели? Против закона Эсеге Малана пошли? Подождал, пока сами помрут, и давай рубить. А те, хоть и старые, сами его в топоры. Испугался Джору и, истекая кровью, бросился наутёк. Доскакал до Краснобровой поляны и помёр. И старики померли, истекли кровью.
– Так они ещё раньше померли, – заметил несуразность истории Тадак-сбруйщик.
– Чуть раньше, чуть позже – какая тебе разница? – возмутился Сотон. – Клянусь, что всё именно так и было.
– Как же его убитые могли в топоры взять? – настаивал на своём Тадак. – Может, они сперва болиголова в охотку попили, думали – славный какой настойчик, ещё бы попить, а потом Джору и казнили. Видят – помер. И поехали домой. Маленько не доехали, с коней – бряк! И откинули ноги…
– А кто же тогда мёртвых порубил? – спросил Какай, лошадиный лекарь.
– Джору и порубил, – во всю сочинял Сотон. – Они его, видать, не до конца казнили. Тюкнули пару-другую разиков обушком по черепу, а какие удары у старого? Как у малого. Вот он прочухался, настиг сечевиков, только хотел зарубить, а они сами помереть успели. Тогда Джору рассердился: зачем раньше померли? Схватил меч…
– А откуда у него меч? – спросил Такай-сапёр.
– От верблюда! Слышал же, что он в стране Инь побывал! Про то любой сопляк в Юртауне знает, один ты не слыхал. Тетеря ты глухая, пора, значит, тебе под пик Сардыкова. Украл у желтопузых ублюдок Чонов золотого коня, жену, верблюда и меч.
– А кто тот меч видел? – не верил Такай.
– Забадай видел. Жаловался мне, хочу, говорит, Джору убить, но сильно меча боюсь. Правильно боялся. Кабы не тот меч, жил бы себе да жил.
– От яда Забадай помер, не от меча, – вспомнил Тадак.
– Что в лоб, что по лбу. Помер от яда, а его потом ещё и мечом порубили. Без меча-то хоть и мёртвый, а всё-таки целый, не так обидно, понимаете.
С этим доводом старики согласились.
– А Джору, видать, порубил тройку и назад вернулся. Жив, нет ли – скоро узнаем. Если жив, то его тройка Хабала привезёт.
– Если хоть чуть-чуть жив, – важно сказал Сотон, будто и впрямь был тут главным, – предадим его казни лютой. А ежели уж совсем помер, тогда подвесим на сосне, пускай вороны клюют.
Завязался долгий спор, какой казни достоин убийца тройки сечевиков. Некоторые говорили, что вообще никакой казни быть не может.
– За что казнить, – спросил Тадак, – если сечевики первыми на него напали, башку издолбили? Тогда с его стороны была месть справедливая.
– А если те его казнили за то, что отравил? Тогда их месть правильная, – сказал Такай.
– А не успел бы первым отравить, тройка его до конца бы убила. Вот он и рассердился, – сказал Какай-коновал. – Догнал, а они сами первые умерли. Тут не выдержало сердце ретивое, схватил меч и давай кромсать!
– Нельзя над мёртвыми измываться, – сказал Кыстай-лучник. – За это положено на дереве вешать.
– Хватит зря языками молоть! – рассердился Гонгор-бригадир. – Завтра Хабал вернётся, всё и узнаем. С ним Мучиря-следопыт поехал, его не обманешь. Уж он-то расскажет всё, как было на самом деле. Утром и решим. А пока – разойдись!
Бригадира послушали. Всё-таки большой начальник в полку был. Считай, третий человек после полковника и стратега. Или пятый – в полку три бригады.
Всю ночь старики-ветераны мучились: что из сказанного на площади правда, что – ложь? Жив Джору или помер? А если жив-здоров и закон Эсеге взаправду утвердить собрался? Тогда всем ветеранам смерть.
Многие среди ночи искали мечи и топоры, точили. Другие натягивали охотничьи луки. Боевых не сохранилось, понятно. Ни один десяток лет прошёл, как в Мундарге остановились. Третьи готовили арканы, четвёртые копья, пятые – рогатины. Приличная армия собиралась. Ждали утра…
Отряд из четырёх конных и женщины на верблюдице встречала выстроившаяся за околицей шеренга стариков. Цепь щетинилась копьями и рогатинами, блестели топоры и обнажённые мечи. Лучники стояли готовые к любому исходу. У Гессера ухнуло сердце: неужели в родной посёлок придётся врываться с боем? Ничего плохого от стариков-ветеранов он не видел, наоборот – баловали юного сынка командира. Учили держаться верхом, махать деревянным мечом, колоть пикой. Такай показывал, как делаются ловчие ямы, Тадак обучал обращаться с упряжью, Чечуш – костры разводить…
Как же быть? – думал сын Чоны. Не рубиться же с ветеранами. Да мне и рубиться нечем, даже топора нет, не говоря уж про меч. Про очир и подумать страшно: перебьёт полшеренги…
– Соратники! – закричал Мучиря. – Я всё выяс…
Просвистела стрела и оборвала крик на полуслове.
Все застыли. Стояли мечники и копейщики, лучники и арканщики, бойцы с боевыми топорами и охотничьими рогатинами, остановились всадники – Джору и Хабал, Сазнай открывал рот, силясь что-то сказать, но не издавал ни звука, Другмо на верблюдице таращила узкие чёрные глаза и не шевелилась. И только Мучиря медленно-медленно валился из седла. Вот он ударился о землю и вытянулся.
– Кто стрелял? – закричал Гессер. – За что вы его убили?
– Отец! – оттолкнув приготовившихся к бою ветеранов, вперёд выскочили три парня; одного из них Джору знал – они с Аком были ровесники, второй, кажется, звался Чочай, а третьего он не помнил.
– Взять убийцу Джору! – прозвучал приказ, и всё сразу пришло в движение.
Цепь ветеранов разом шагнула к всадникам.
Гессер никак не мог решить, что же ему делать. Драться со стариками не хотелось, но и то, что его сейчас могут разорвать голыми руками – ни за что, просто потому, что протянутых рук слишком много, а в мозгах ветеранов царит неразбериха, он прекрасно понимал. Да ладно бы его одного, могли нечаянно обидеть и возлюбленную Другмо!
Вне себя от грозящей супруге опасности, Джору схватил первое, что попалось под руку: волшебную плётку, которую небесный отец отправил ему вместе с конём. Этой плёткой мужчина огрел первого, до кого смог дотянуться. Затем второго, третьего, четвёртого… С людьми, которых коснулся хлыстом, происходили странные перемены. Они вдруг светлели лицом, выкрикивали нечто вроде приветствия и клятвы в верной службе, разворачивались к прочим соратникам, словно готовясь разить их направо и налево. Всё это Гессер видел краем глаза и не фиксировал в сознании. Он и себя-то не помнил, носился вдоль почти сомкнувшейся в кольцо цепи и хлестал, хлестал старых мужчин, которых в детстве боялся и любил, которыми восхищался и чьей боевой юности страшно завидовал.
Конь под ним мчался так быстро, что казалось, будто исчезает в одном месте и возникает в другом, а может, находится сразу там и там. Богатур не осознавал своих действий, зато Эсеге Малан наверху громко радовался и удовлетворённо потирал руки. Сынок разгадал все секреты небесных подарков. Умница, весь в папашу!
Конечно, плётка именно для того и предназначена, чтобы любых существ – живых или мёртвых! – делать покорными. И звонок Шаргай использовал по прямому назначению – для беспроволочной связи.
Жаль только, что небесный конь – главный подарок, которому прочие служили бесплатным приложением, – сломал ногу при пересылке на землю. Мог же пролететь полмира за одно биение сердца, а теперь скачет в сто раз медленней, да ещё и по кривой дорожке. И всё потому, что не нашлось под руками верёвки попрочней.
А всему виной жена – Эхе Юрен. На кой ляд она тем вервиём связывала пьяненького божка? Разве он хоть раз свершил что-либо божьего дела недостойное? Глупостей не творил, не считая мелочей. Как-то сдуру сунул вытягивающуюся до бесконечности руку в мусорно-прицельный люк и вцепился в Зеландию! Оторвал кусок, глянул на результаты и назвал её Новой.
В другой раз приспичило оторвать Африку от Евразии. В районе Пиренеев она отделилась, образовав Срединное море, а к Аравии словно прикипела.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58