Тогда он божьей волей создал из отходов небесных пиршеств (скотских костей) новенький настил поверх дерьма. Его вновь пришлось засевать злаками, чтобы кормить живых пока коров да баранов. Хухе понял, что веками копить отходы, как в первый раз, не стоит, поэтому стал устраивать субботники: раз в неделю брался за лопату и швырял навоз вниз. Земля от небесного говна становилась весьма плодородной, и жители славили небесного дерьмовежца: «Во субботу, день ненастный, нельзя в поле работАть», – пели они гнусавыми голосами, жарили баранов, а Мунхе швырял вниз лопату за лопатой и радовался, вдыхая пропитанный мясным духом дым.
На этот раз ушло не два, а четыре века, пока настил покрылся слоем отходов выше божьего роста. А роста в тенгри было тридцать шесть метров! Отходы теперь состояли не из навоза, а из скотских костей, каковые он сам же и разбрасывал как попало во время божьих пиров. Хухе сплясал танец на чужих костях, утрамбовал их босыми пятками, тем самым сотворил новый ярус. Пришлось наращивать стенки наблюдательного колодца-мусоропровода.
Синий муж к тому времени увлёкся изготовлением мебели. Правда, поначалу – теоретически: «увлечение» было вызвано шантажом супруг. Дара подсмотрела у землян полки, шкафы и комоды, а когда рассказала Ухин о существовании места имения – кровати, то гневное воплощение пришло в ярость.
– Я, сколько себя помню, бьюсь задницей о медные и костяные полы, пачкаю её в навозе, царапаю о скотские хребты и зубы, она у меня вся в синяках и чирьяках, как звёздное небо, а ты до сих пор не мог сотворить спальный снаряд! – орала она.
Хухе поскорей спрыгнул на землю, вырубил всё доисторические леса, а древесину переправил на небо. На земле чуть не случилось оледенение, но сверху валился тёплый навоз, и оледенение закончилось, не начавшись. Перворожденным гигантам плохо пришлось без дров, и часть из них вымерла, но нашлись и ловчилы, которые дошли большими своими головами, что топить можно и… (Чуть не сказал – ассигнациями, но это сказано совсем по другому, хотя и схожему поводу!) Топить можно земляным маслом – нефтью, а ещё горючим камнем.
Деревья от изобилия плодородного дерьма вскорости наросли вновь, а в тёплой, хорошо унавоженной воде зародилась следующая раса разумных – лемурийцев (в переводе на современный язык – любвеобильных), существ без определённого роста. Растений по первости было мало, и верховный божок, озабоченный их приростом («вдруг да не хватит заготовленного припаса на домашние нужды?»), придал каждому по лешему – величиной с травинку или с высочайшее дерево. Леших он создал из щепок и стружек, и определённой формы они не имели: щепки из-под его рук выходили разные. Чтобы не ломать себе лишний раз голову, Хухе Мунхе повелел, чтобы вид и размеры хранителей лесов и лугов менялись по нужде, а какой – не уточнил. А те и рады стараться: превращались в скалы, тропинки либо друг в друга – для смеху, понятно. Были они весьма активны в сексе, но развратные лесунки плодились и размножались весьма плохо из-за пристрастия к извращённым формам любви.
Ещё в воде из опилок появились двоякодышащие бабы – берегини. Своих мужиков амфибии не имели и трахались всё с теми же лешими, а с редкими гигантами не могли из-за разницы в размерах: были где-то раз в двадцать мельче. От таких связей рождались опять же только девочки-берегини, которым приходилось прилагать всё больше и больше усилий для сохранения вида. Амфибии научились петь так зазывно, что самцам других видов (пусть и неразумных) редко удавалось устоять перед песнями-заманихами.
Куда ж делись водяные мужики? Не исчезли, не пропали пропадом, а просто не зародились с самого начала. И виной тут божок-дерьмовержец, невольный создатель. Плохо разбираясь в биологии, Хухе Мунхе спутал берегинь с рыбами. Подумал: «Ежели внутри карася вона сколько тысяч икринок, то сколько же их окажется внутри бабы? Да они же лет за сто расплодятся так, что ни в ручье, ни в озере, ни в море ложкой не провернёшь, увязнет она в берегинях». Чтобы ограничить воображаемую перенаселённость, божок и придумал лишить водяных женщин сожителей мужского пола. Взял да уничтожил нерождённых водяников особым порошком, щедрой рукой рассыпая его с неба. Снадобье попало в воду, после чего как берегини ни тужились, а рожали только дочурок. Тут невольно запоёшь, чтобы подманить песнями сомнительного содержания хоть какого-нибудь плюгавого кобелька. Чаще всего усилия пропадали втуне, редко какой из них удавалось хоть маленечко поразвратничать и чуток размножиться.
Третьими представителями лемурийцев были горынычи – трёхглавые ящеры-мутанты, которые напугались неслучившегося оледенения и решили сохранить себя от вымерзания под землёй, греясь вблизи действующих и полупогасших вулканов. И эти лемурийцы размножались плохо, имея дефектные гены. Чаще всего змеевны приносили мертворожденных ящеров – шести – и девятиглавых.
Надо заметить, что к драконам Хухе Мунхе отношения не имел. Произошли они сами по себе и по недогляду родительницы всего из летающих ящеров. Предки этих плохо летающих существ по неопытности и недомыслию отложили яйца в радиоактивном песке, вот и родились потомки с тремя головами. Правда, по сравнению с безмозглыми динозаврами чуды-юды были куда как смышлёны, имели собственный язык, слыли знатоками рудных дел, алхимии и кузнечного мастерства. Но племя их было весьма незначительным, и численность популяции неуклонно снижалась.
По этим причинам три вида лемурийцев так и не смогли широко распространиться по планете. Свободное пространство принялась заполнять третья раса землян – атлантов, рост которых был наиболее приспособлен к размерам и гравитации планеты – от полутора до двух метров. Прародителем этих недомерков был Хухе Мунхе, любивший во время вырубки лесов поразвлечься под кустом с первородными землянками. Его двуликая супруга следила за ним днём и ночью и прокляла развратниц. От бабьего проклятия божественные ублюдки и получились такими крошечными, хотя и обладали немалыми магическими способностями (ублюдки – да, но от небожителя). Гиганты подобную мелюзгу даже не замечали: мало ли кто ползает там под ногами. Случалось, что рождались совсем уж карлики – мальчики-с-пальчики. Но голова с грецкий орех вмещала слишком мало мозга. Карлики вымерли от непроходимой тупости: проносили ложку мимо рта.
А дела на небе катились своим чередом. Хухе завалил верхний мир древесиной, и пришлось создавать следующий ярус, чтобы иметь жизненное пространство для разведения скота, пастбищ, очага и места имения.
Очередной ярус Мунхе забил щепой, сучками и опилками, пока сумел изготовить нечто хотя бы отдалённо напоминающее кровать. Дар-эке требовала шкафов и комодов, зато Ухин была на седьмом небе от счастья совокупляться в мягкой постели. Так что именно седьмой ярус стал считаться спальным. А полы с тех пор настилались из дерева, потому что древесину обрабатывать куда проще костей.
На восьмом этаже верховный тенгри разместил срубленную из-под топора мебель, и здесь было царство белой тары – Цаганки. Она была до того довольна колченогими табуретами и столами, что возжелала устроить праздник.
Как проходят праздники у землян, она видела неоднократно, но до сих пор не понимала, какое отношение к веселью имеют перебродившие молоко или сок ягод и фруктов. Сгоняла вниз супруга, тот припёр в подоле рубахи сорок бочек вина и кумыса. На новоселье Хухе до того перепился, что потом год блевал в разинутый люк. Дожди из огненной воды залили землю, и расплодившиеся к тому времени атланты перепились, едва не утонули и были вынуждены рассеяться по миру, чтобы хоть чуть-чуть протрезветь, Божку же пьянство весьма понравилось, на девятом небе он разбил сад радостей земных, где запил раз навсегда и пьёт до сих пор.
Тем временем у Ухин и Дар-эке, насмотревшихся на неверность супруга, от ревности родился сын Эсеге Малан («отец плешивое небо»).
Рожали его по очереди – Хара ночью, а эке днём, и раздельно: ночная богиня созидала нижнюю половину по имени Малан, а дневная свою окрестила Эсеге. Папаша брезгливо осмотрел белого выше пояса и чёрного – ниже, а в целом – красного, беззубого первенца, посадил на лопату да и скинул в мусоропровод.
– Пускай набирается на земле ума-разума, – рассудил он.
Младенец упал в Африке и от удара лопнул на две части. Нижняя, чёрная, половина осталась на месте, а белая подпрыгнула, как на батуте, и улетела в Азию на территорию будущего Китая. Пока мальчик достиг половой зрелости, его светлая половина отошла от удара и пожелтела до цвета старого, сходящего на нет синяка. От семени Малана и местного колена атлантов пошла чёрная раса, а от Эсеге – жёлтая. И это хорошо, ибо будь Эсеге сразу же готов к детопроизводству, то Китай населяли бы сейчас синекожие китайчата.
Малан ничему доброму африканцев не научил, все его подвиги свелись к тому, что он так отделал лошадь, что та со страху поседела и покрылась черными полосами в местах, где пришлись удары божественной палки. Зебра – единственное напоминание о пребывании сынка Хухе в Африке.
Зато Эсеге научил землян надевать ярмо на быков, придумал упряжь для лошадей и научил невесту во время свадебной церемонии переходить на половину жениха, а не наоборот. Такой обычай божок придумал потому, что ему было трудно каждый день, а то и три-пять раз на дню таскаться по отдалённым поселениям. Тем более что ног-то у него не было (остались в Африке), и походил тенгри на бронзовый бюст, установленный на родине героя. Поэтому-то невест и свозили со всей Азии к богу в пещеру. Как и чем жил он с ними – непонятно, но известно, что жён у него скопилось видимо-невидимо, едва помещались в каменных гротах. К семидесяти годам жёны превращались в старых, разбитых баб, и Эсеге ввел новую интересную традицию: научил землян умерщвлять стариков в семьдесят лет. (Странно, но такая же мысль одновременно пришла в задницу Малана.)
Люди тех времён были слабы в арифметике, но Эсеге придумал мнемоническое упражнение для запоминания предельного возраста:
– Жить нужно столько, сколько имеется дыр на голове, умноженное на количество пальцев.
Имел ли он в виду только пальцы на руках или и на ногах тоже, земляне не поняли. Возникла большая путаница. Некоторые племена не понимали, что такое «умножить», и уничтожали всех, кто достиг семи лет. Другие умножали правильно, но для продления жизни долбили в черепе дополнительные дыры. Большая часть людей с дырявой башкой сразу умирала, зато выжившие жили по двести и триста лет. Прочие им шибко завидовали и, склоняя глупые головы, просили родственников нанести как можно больше дырок. Те и рады стараться: брали острые камни и дробили черепа так, что после скоропостижной смерти родни использовали их макушки вместо дуршлагов.
Особо старались продлить жизнь перворожденные по божескому образу и подобию люди, и через парочку-другую веков тридцатишестиметровые гиганты практически вымерли. Остались лишь жалкие единицы тех, кто приспособился жить с дуршлагообразными головами. Потомкам же атлантов жить стало привольней, магии они разучились (чего возиться, коли нет грозных великанов?), и изо всех былых искусств осталась одна способность к досужему чтению чужих мыслей. Вещуны-телепаты правителям не понравились: всё норовят проникнуть в божественные замыслы, а толкового фокуса показать не могут, – скукота…
Эсеге заскучал и двинулся навстречу Малану. Задница встретилась с головой, с поцелуйным чмоканьем они слились в единое существо и вернулись в верхний мир. А там уже родился; брат – Хормуста, что означает «вечное небо», если кто понимает.
Хормусту папаша Мунхе приспособил убирать навоз вместо себя. Тот оказался парнем аккуратным; не просто выгребал дерьмо, а мыл ярус тёплой водой и считался у землян повелителем тёплых дождей. Ещё он любил слесарить и ковать. Особенно обожал серебро: выковал из него серебряный колчан и футляр для лука. Правда, ни стрел, ни самого лука у него не было – папаша и близко не подпускал уборщика навоза к драгоценным небесным штабелям, а собственных деревьев в небесных чертогах в те времена ещё не водилось, их никто не догадался посадить. Так и ходил Хормуста с пустыми футлярами.
Папаша беспробудно пил, и пришлось бразды правления брать Эсеге Малану. Теперь уже сам он настилал ярусы, создавая этажи. На земле после его посещения возникла четвёртая раса землян – обычные люди, даже без паранормальных способностей, которыми славились лемурийцы или атланты, а на небе родился третий брат – Ата Улан. Хухе Мунхе созидал его под мухой, когда в глазах его троилось, и сынуля родился един в трёх лицах: в виде африканского Эрликхана, Эджен-хана (китайского императора) и запасного хана Оруса, который мог бы возглавить русских, кабы те, паче чаяния, вдруг да появились на свет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58
На этот раз ушло не два, а четыре века, пока настил покрылся слоем отходов выше божьего роста. А роста в тенгри было тридцать шесть метров! Отходы теперь состояли не из навоза, а из скотских костей, каковые он сам же и разбрасывал как попало во время божьих пиров. Хухе сплясал танец на чужих костях, утрамбовал их босыми пятками, тем самым сотворил новый ярус. Пришлось наращивать стенки наблюдательного колодца-мусоропровода.
Синий муж к тому времени увлёкся изготовлением мебели. Правда, поначалу – теоретически: «увлечение» было вызвано шантажом супруг. Дара подсмотрела у землян полки, шкафы и комоды, а когда рассказала Ухин о существовании места имения – кровати, то гневное воплощение пришло в ярость.
– Я, сколько себя помню, бьюсь задницей о медные и костяные полы, пачкаю её в навозе, царапаю о скотские хребты и зубы, она у меня вся в синяках и чирьяках, как звёздное небо, а ты до сих пор не мог сотворить спальный снаряд! – орала она.
Хухе поскорей спрыгнул на землю, вырубил всё доисторические леса, а древесину переправил на небо. На земле чуть не случилось оледенение, но сверху валился тёплый навоз, и оледенение закончилось, не начавшись. Перворожденным гигантам плохо пришлось без дров, и часть из них вымерла, но нашлись и ловчилы, которые дошли большими своими головами, что топить можно и… (Чуть не сказал – ассигнациями, но это сказано совсем по другому, хотя и схожему поводу!) Топить можно земляным маслом – нефтью, а ещё горючим камнем.
Деревья от изобилия плодородного дерьма вскорости наросли вновь, а в тёплой, хорошо унавоженной воде зародилась следующая раса разумных – лемурийцев (в переводе на современный язык – любвеобильных), существ без определённого роста. Растений по первости было мало, и верховный божок, озабоченный их приростом («вдруг да не хватит заготовленного припаса на домашние нужды?»), придал каждому по лешему – величиной с травинку или с высочайшее дерево. Леших он создал из щепок и стружек, и определённой формы они не имели: щепки из-под его рук выходили разные. Чтобы не ломать себе лишний раз голову, Хухе Мунхе повелел, чтобы вид и размеры хранителей лесов и лугов менялись по нужде, а какой – не уточнил. А те и рады стараться: превращались в скалы, тропинки либо друг в друга – для смеху, понятно. Были они весьма активны в сексе, но развратные лесунки плодились и размножались весьма плохо из-за пристрастия к извращённым формам любви.
Ещё в воде из опилок появились двоякодышащие бабы – берегини. Своих мужиков амфибии не имели и трахались всё с теми же лешими, а с редкими гигантами не могли из-за разницы в размерах: были где-то раз в двадцать мельче. От таких связей рождались опять же только девочки-берегини, которым приходилось прилагать всё больше и больше усилий для сохранения вида. Амфибии научились петь так зазывно, что самцам других видов (пусть и неразумных) редко удавалось устоять перед песнями-заманихами.
Куда ж делись водяные мужики? Не исчезли, не пропали пропадом, а просто не зародились с самого начала. И виной тут божок-дерьмовержец, невольный создатель. Плохо разбираясь в биологии, Хухе Мунхе спутал берегинь с рыбами. Подумал: «Ежели внутри карася вона сколько тысяч икринок, то сколько же их окажется внутри бабы? Да они же лет за сто расплодятся так, что ни в ручье, ни в озере, ни в море ложкой не провернёшь, увязнет она в берегинях». Чтобы ограничить воображаемую перенаселённость, божок и придумал лишить водяных женщин сожителей мужского пола. Взял да уничтожил нерождённых водяников особым порошком, щедрой рукой рассыпая его с неба. Снадобье попало в воду, после чего как берегини ни тужились, а рожали только дочурок. Тут невольно запоёшь, чтобы подманить песнями сомнительного содержания хоть какого-нибудь плюгавого кобелька. Чаще всего усилия пропадали втуне, редко какой из них удавалось хоть маленечко поразвратничать и чуток размножиться.
Третьими представителями лемурийцев были горынычи – трёхглавые ящеры-мутанты, которые напугались неслучившегося оледенения и решили сохранить себя от вымерзания под землёй, греясь вблизи действующих и полупогасших вулканов. И эти лемурийцы размножались плохо, имея дефектные гены. Чаще всего змеевны приносили мертворожденных ящеров – шести – и девятиглавых.
Надо заметить, что к драконам Хухе Мунхе отношения не имел. Произошли они сами по себе и по недогляду родительницы всего из летающих ящеров. Предки этих плохо летающих существ по неопытности и недомыслию отложили яйца в радиоактивном песке, вот и родились потомки с тремя головами. Правда, по сравнению с безмозглыми динозаврами чуды-юды были куда как смышлёны, имели собственный язык, слыли знатоками рудных дел, алхимии и кузнечного мастерства. Но племя их было весьма незначительным, и численность популяции неуклонно снижалась.
По этим причинам три вида лемурийцев так и не смогли широко распространиться по планете. Свободное пространство принялась заполнять третья раса землян – атлантов, рост которых был наиболее приспособлен к размерам и гравитации планеты – от полутора до двух метров. Прародителем этих недомерков был Хухе Мунхе, любивший во время вырубки лесов поразвлечься под кустом с первородными землянками. Его двуликая супруга следила за ним днём и ночью и прокляла развратниц. От бабьего проклятия божественные ублюдки и получились такими крошечными, хотя и обладали немалыми магическими способностями (ублюдки – да, но от небожителя). Гиганты подобную мелюзгу даже не замечали: мало ли кто ползает там под ногами. Случалось, что рождались совсем уж карлики – мальчики-с-пальчики. Но голова с грецкий орех вмещала слишком мало мозга. Карлики вымерли от непроходимой тупости: проносили ложку мимо рта.
А дела на небе катились своим чередом. Хухе завалил верхний мир древесиной, и пришлось создавать следующий ярус, чтобы иметь жизненное пространство для разведения скота, пастбищ, очага и места имения.
Очередной ярус Мунхе забил щепой, сучками и опилками, пока сумел изготовить нечто хотя бы отдалённо напоминающее кровать. Дар-эке требовала шкафов и комодов, зато Ухин была на седьмом небе от счастья совокупляться в мягкой постели. Так что именно седьмой ярус стал считаться спальным. А полы с тех пор настилались из дерева, потому что древесину обрабатывать куда проще костей.
На восьмом этаже верховный тенгри разместил срубленную из-под топора мебель, и здесь было царство белой тары – Цаганки. Она была до того довольна колченогими табуретами и столами, что возжелала устроить праздник.
Как проходят праздники у землян, она видела неоднократно, но до сих пор не понимала, какое отношение к веселью имеют перебродившие молоко или сок ягод и фруктов. Сгоняла вниз супруга, тот припёр в подоле рубахи сорок бочек вина и кумыса. На новоселье Хухе до того перепился, что потом год блевал в разинутый люк. Дожди из огненной воды залили землю, и расплодившиеся к тому времени атланты перепились, едва не утонули и были вынуждены рассеяться по миру, чтобы хоть чуть-чуть протрезветь, Божку же пьянство весьма понравилось, на девятом небе он разбил сад радостей земных, где запил раз навсегда и пьёт до сих пор.
Тем временем у Ухин и Дар-эке, насмотревшихся на неверность супруга, от ревности родился сын Эсеге Малан («отец плешивое небо»).
Рожали его по очереди – Хара ночью, а эке днём, и раздельно: ночная богиня созидала нижнюю половину по имени Малан, а дневная свою окрестила Эсеге. Папаша брезгливо осмотрел белого выше пояса и чёрного – ниже, а в целом – красного, беззубого первенца, посадил на лопату да и скинул в мусоропровод.
– Пускай набирается на земле ума-разума, – рассудил он.
Младенец упал в Африке и от удара лопнул на две части. Нижняя, чёрная, половина осталась на месте, а белая подпрыгнула, как на батуте, и улетела в Азию на территорию будущего Китая. Пока мальчик достиг половой зрелости, его светлая половина отошла от удара и пожелтела до цвета старого, сходящего на нет синяка. От семени Малана и местного колена атлантов пошла чёрная раса, а от Эсеге – жёлтая. И это хорошо, ибо будь Эсеге сразу же готов к детопроизводству, то Китай населяли бы сейчас синекожие китайчата.
Малан ничему доброму африканцев не научил, все его подвиги свелись к тому, что он так отделал лошадь, что та со страху поседела и покрылась черными полосами в местах, где пришлись удары божественной палки. Зебра – единственное напоминание о пребывании сынка Хухе в Африке.
Зато Эсеге научил землян надевать ярмо на быков, придумал упряжь для лошадей и научил невесту во время свадебной церемонии переходить на половину жениха, а не наоборот. Такой обычай божок придумал потому, что ему было трудно каждый день, а то и три-пять раз на дню таскаться по отдалённым поселениям. Тем более что ног-то у него не было (остались в Африке), и походил тенгри на бронзовый бюст, установленный на родине героя. Поэтому-то невест и свозили со всей Азии к богу в пещеру. Как и чем жил он с ними – непонятно, но известно, что жён у него скопилось видимо-невидимо, едва помещались в каменных гротах. К семидесяти годам жёны превращались в старых, разбитых баб, и Эсеге ввел новую интересную традицию: научил землян умерщвлять стариков в семьдесят лет. (Странно, но такая же мысль одновременно пришла в задницу Малана.)
Люди тех времён были слабы в арифметике, но Эсеге придумал мнемоническое упражнение для запоминания предельного возраста:
– Жить нужно столько, сколько имеется дыр на голове, умноженное на количество пальцев.
Имел ли он в виду только пальцы на руках или и на ногах тоже, земляне не поняли. Возникла большая путаница. Некоторые племена не понимали, что такое «умножить», и уничтожали всех, кто достиг семи лет. Другие умножали правильно, но для продления жизни долбили в черепе дополнительные дыры. Большая часть людей с дырявой башкой сразу умирала, зато выжившие жили по двести и триста лет. Прочие им шибко завидовали и, склоняя глупые головы, просили родственников нанести как можно больше дырок. Те и рады стараться: брали острые камни и дробили черепа так, что после скоропостижной смерти родни использовали их макушки вместо дуршлагов.
Особо старались продлить жизнь перворожденные по божескому образу и подобию люди, и через парочку-другую веков тридцатишестиметровые гиганты практически вымерли. Остались лишь жалкие единицы тех, кто приспособился жить с дуршлагообразными головами. Потомкам же атлантов жить стало привольней, магии они разучились (чего возиться, коли нет грозных великанов?), и изо всех былых искусств осталась одна способность к досужему чтению чужих мыслей. Вещуны-телепаты правителям не понравились: всё норовят проникнуть в божественные замыслы, а толкового фокуса показать не могут, – скукота…
Эсеге заскучал и двинулся навстречу Малану. Задница встретилась с головой, с поцелуйным чмоканьем они слились в единое существо и вернулись в верхний мир. А там уже родился; брат – Хормуста, что означает «вечное небо», если кто понимает.
Хормусту папаша Мунхе приспособил убирать навоз вместо себя. Тот оказался парнем аккуратным; не просто выгребал дерьмо, а мыл ярус тёплой водой и считался у землян повелителем тёплых дождей. Ещё он любил слесарить и ковать. Особенно обожал серебро: выковал из него серебряный колчан и футляр для лука. Правда, ни стрел, ни самого лука у него не было – папаша и близко не подпускал уборщика навоза к драгоценным небесным штабелям, а собственных деревьев в небесных чертогах в те времена ещё не водилось, их никто не догадался посадить. Так и ходил Хормуста с пустыми футлярами.
Папаша беспробудно пил, и пришлось бразды правления брать Эсеге Малану. Теперь уже сам он настилал ярусы, создавая этажи. На земле после его посещения возникла четвёртая раса землян – обычные люди, даже без паранормальных способностей, которыми славились лемурийцы или атланты, а на небе родился третий брат – Ата Улан. Хухе Мунхе созидал его под мухой, когда в глазах его троилось, и сынуля родился един в трёх лицах: в виде африканского Эрликхана, Эджен-хана (китайского императора) и запасного хана Оруса, который мог бы возглавить русских, кабы те, паче чаяния, вдруг да появились на свет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58