Это был уже верховой ветер. Он шел без рывков. Он уносил вбок, и внизу показались уже, пробивая пелену пара, скалы.
И тут канат кончился. Сердце вылетело из груди, а все то, нужное, что ему сложили в корзину, не вылетело, и больше ничего не было надо.
Королевская Стоянка была там, внизу. Хено увидел пар и подумал, что за ним. Потом он подумал еще раз: за паром. Корзина была совсем маленькая. Можно было стоять, держась за две стенки с противоположных сторон обеими руками.
Пар же. Как же никто не подумал? Сколько умных людей там, внизу. Но теперь «внизу» было все равно, что их как бы и не было.
Он был один. Ну тут и ветер, ух. Даже слезы срывает. Чья ж это была тень, та, крылатая?
Потом хено подумал вдруг: а неужели этого, которое у него над головой? Он задрал голову. Ну да, конечно. Конечно. От догадки он ощутил радость, что он такой умный. И главное, резь в глазах ушла обратно.
«Я всего только маленький хено. Я же не знал. Никто не знал. Что же делать? Что делать-то?»
Он все еще не чувствовал страха. Он чувствовал себя злым, маленьким и очень, очень одиноким.
Чудовище, под брюхом которого он взлетал, не видел никто из штурмовавших монастырь. Их действительно ничто теперь не могло испугать, а главное, они не смотрели в небо.
Они уже ворвались на стену опять. Сперва это было по левую руку (для них) от пролома, но потом напор оказался так страшен, что защитники галереи справа отступили, потому что на них полезли из пролома.
Этот пролом заполняли трупами уже в третий раз. И теперь бассейна на дне его уже не получилось бы, потому что он стал мельче на два локтя или на три.
По южной башне была ближайшая лестница вниз. Кроме того, по внутренней стороне стены висели сети, но их обрубил кто-то из защитников.
Монахи неожиданно бросились назад, под прикрытие башни. От уступов Храма Огня, на которых засели монастырские лучники, до пролома было, если по прямой, под триста локтей. По ближней к ним части стены они стреляли почти в упор. Однако настоящие потери были только там, где пираты поднимались на галерею, не успевая закрываться.
В этот миг люди у высокой камнеметальной машины закрутили ее колесо. Эта машина была поставлена в круглой лунке-«паргане», на месте статуи одного из духов, на втором сверху уступе Храма, в северо-западном его углу. Ее подножие поворачивалось в этой паргане, и потому ее можно было наводить на разные места стены. Камень выпадал из обоймы на место, колесо зацепляло тетиву и отводило ее, потом тетива срывалась и била, черные базальтовые окатыши летели так, что разбивали щиты, себя и головы. Один из защитников, добрый поселянин, выпрямился после того, как с другими, налегши на рычаг, они поворачивали машину в нужное положение, и поднял голову, и увидел простирающего над ним свою лапу Лура в ужасном его обличье, в виде Баманы, трехголового льва. Статуя сидела на задних лапах, грозный и спокойный рык, казалось, исходил от нее, левая передняя его лапа величественно и мягко — как умеют делать это львы — была прижата к груди, а правая протянута немного дальше, подушечками лапы к себе, тем жестом, который скорее привлекает, чем бьет, и мощь его непредставима, а красота подобна тишине грозы. Поселянин, бесспорно, знал, что утром до рассвета итдаланг Лура велел перенести эту статую сюда с южного уступа Храма, где она стояла, обменяв ее на один из обликов Вармуна; но, может быть, он забыл об этом. А может, вид атрайи показался ему в этот миг знамением. В некоторых из легенд говорится, что статуя пришла сама.
— Иахэ! — заорал он, оборачиваясь, и этот крик разорвал мир округ и разорвал души защитников, что были рядом, и колесо машины закрутилось в два раза быстрее; она убивала, и крушила, и молотила так, что почти вымела на стене среди нападающих пустое место, и вдруг налегающие на рычаги люди увидели, как мелькнула, на мгновение закрыв над ними небо, исполинская фигура в невесомом могущественном львином прыжке.
Бамана, трехголовый лев, одним прыжком перекрыл расстояние до стены, расшвырял тех, кто оказался под ним, встряхнулся и пошел вперед. И каждый удар его лап был как давило, превращающее в сок грозди винограда. Направо и налево, направо и налево, и направо и налево отлетали воины и падали со стены, металась черная грива, а лев рычал.
Такова легенда. Люди умеют выдумывать много всевозможных легенд, хотя в хроники это заносится только так: «Неким монастырским людям было видение».
Если быэто не была легенда, в нее можно было бы поверить и сказать, что нечто подобное и должно было произойти. Ибо Лур не любит Метоба и даже не любит больше, чем кто бы то ни было еще, и не любит его побед.
Лур не донырнул до дна реки Границы, ведь слишком много в нем жизни, и она потянула его назад к поверхности; так и не донырнул, сколько ни старался, и «чипмату», оброненные в реку его племенем на переправе — знаки благоприятных дождей и мира, — так и остались в иле, что засосал их на дне этой реки, — а илом этим была Смерть, а дном под ним — сама Тьма. Лурне смог достать до этого дна. Поэтому он, как прежде, смеется, идя на битву, и ненавидит Метоба больше, чем кто бы то ни был, и внем самом Метоба нет ни капли. И потому, что в нем Метоба нет ни капли, победить Метоба он никогда не был всилах и не будет в силах его победить. И оттого — за невозможность победы — так сильна его ненависть.
Такова легенда, и в реальности — а не в легенде — дело обстояло вот как. Там была машина, которую защитники не смогли бы уволочь, даже если бы она была и подъемного веса, а она сослужила свою службу и стала ни к чему, потому как масло закончилось. Нападающие повалили тяжелый навес над нею, и это стала от камней какая-никакая, а защита. И они пробивались к башне, где лестница. На башню вели с галереи узкие ступеньки, а лестница была пристроена с ее внутренней стороны. В конце концов монастырских из башни выбили, но тут оказалось, что из-под лестницы, внизу, были убраны все ее опоры, а вместо них поставлены деревянные. Деревянных столбов там было поставлено очень много, чтобы выдержать такую тяжесть, и выбить их все сразу не получилось бы, а потому монахи их подожгли. Столбы хорошо разгорелись и сгорели. Поэтому еще прежде, чем они прогорели целиком, лестница подломила их и подалась, и провалилась внутрь себя, на тех, кто внизу, и тех, кто внутри на лестнице, и еще даже часть кирпичной обкладки (внутренней) степы там осыпалась. И там погиб Корммер. Вот ведь странная судьба — точь-в-точь такая же каменная смерть обошла его у пролома, ведь он был рядом, когда привалило его старшего брата, однако сам под кирпичи не попал; и только для того, чтобы погибнуть, провалившись с лестницей, по другую сторону стены. Через башню теперь на южную галерею дальше стало не попасть, то есть вообще-то можно, но весьма трудно, потому что никакого проема там не было, проем обрушился с лестницею вместе. Поэтому нападающие не стали пробиваться вперед и только укрепились, а основная сила Метоба качнулась обратно, на северную сторону, потому что там тоже была лестница, у ключевой башни, хоть до нее было и дальше. Они могли бы попытаться перетащить сети и лестницы на внутреннюю сторону стены, чтобы устроить себе спуск, но ведь по лестницам и сетям этим непрерывно взбирались на стену новые и новые люди, а из-под них попробуй забери.
Сверху это было видно так, как будто ветер ворошит на стене плотный покров шерсти, расстеленной для просушки. Комки шерсти были темные, и в них попадались пестрые или светлые искорки. Потом вдруг стало видно облако рыжей пыли, которое заклубилось, словно выстреливая себя из себя наверх, и сразу же его понесло ветром так, что накрыло почти все алтарные предаллеи перед северной стороной храма, — это когда упала лестница. Хено смотрел туда, потому что нужно было же ему что-то делать. Им овладело такое отчаяние, что на пелену пара, отделявшую монастырь и Трон Модры от залива и северных черных скал с их бакланьим криком, он даже не оглядывался. И он непрерывно думал, как же теперь быть, но только придумать ничего не мог. «Наверное, Модра не хочет, чтоб мы это делали», — подумал вдруг он. И еще он подумала: «Все равно как в Глаза смотреть». Из-за того, что он подумал об этом, он вспомнил, как смотрел вчера на безмерное могущество Породителя Тьмы. Между небом и землей не было никого, кроме него, в это мгновение. «Заклинание, — подумал он. — Заклинание же!»
На галерее помещалось одновременно сражающихся, в ряд, всего четыре человека. Целых четыре человека. Топоры разбивались, щиты трещали и часто были уже изрублены так, что разлетались с одного верного удара. Но сзади на смену напирала новая сила, которая была всемогуща, но двигалась самыми простыми путями и так, чтоб меньше всего было затрат.
Молодой прислужник бормотал заклинание, захлебываясь не то от ветра, не то от собственной спешки. Он плотно закрыл глаза. Картина Королевской Стоянки и того, как выровнялись в ней корабли, твердо лежала перед ним, так, как видел это вчера Глаз со склона Трона.
Модры. Три больших корабля в глубине залива. Шесть других и еще один, помельче, кормой к берегу. Три более коротких с другой стороны. Еще один между тремя и шестью, притянутый носом к пляжу. Вокруг рамка высоких скал, скалы чуть ли не отвесные, черные и тускло играют искорками, море под ними кажется провалом и в тени почти черное, корабли расчерчены черными полосками спущенных мачт, кроме одного. Потом все это стало поворачиваться, поворачиваться, сохраняя солнечный свет и расположение линий бортов, восточный склон расступившихся скал становился ближе и выше, со всеми своими крошечными хворостинами молочайников в трещинах камня, с блеском разломов; до него было около восьмисот локтей расстояния, если в локтях, но зато все эти восемьсот — сверху почти по прямой. Потом хено открыл глаза, чтобы совместить картину, которая стояла перед ним, с какими-нибудь ориентирами — скалами, в нескольких местах торчавшими над сизой раздерганной тканью пара, пробивая ее, как острова.
Какой там ветер, внизу, в заливе? Наверное, почти никакого. А здесь — такой, что относить стрелы будет очень сильно, а стрелять надо несколько поперек его. Если бы это было упражнением, это было бы трудное и углубленное упражнение.
На свете по-прежнему не было больше никого. Все люди, которые что-то сделали для того, чтобы он оказался здесь, сделали все, что могли, а теперь они словно и не существовали. Монастыря тоже не было. Ветер, оказывается, слегка качался и носил корзину из стороны в сторону. Едва-едва заметно. Хено вдруг понял, что стреляет, неправильно, потому что злится в мучительной, нетерпеливой ярости на каждый свой выстрел, но он уж не мог иначе.
Дозорщики, сторожившие по краям скал над заливом, не заметили ничего особенного, потому что от них летающего дракона пар тоже закрывал. Не знали они, кстати, и того, что происходит у стен монастыря, оттого что мешал все тот же пар и они были заняты делом, а ежели кому интересно, как идет наступление, так будет надобно — придут и скажут, а с места, на какое поставлен, трогаться не моги.
Заметила происходящее только оставленная у кораблей охрана, но она была невелика, не более трех-четырех человек на корабль, это было дурно — так мало пароду оставить на стоянке, но ведь все прямо взбесились с этой Моной. Одна из стрел упала прямо перед глазами сторожа и рассыпала угольки по базальтовому песку. Это была одна из первых, другие только зашипели по низеньким волнам. Тогда он обернулся, ничего не понимая, в небо. По небу протянулась полоса, потом еще одна, очень быстро. Но когда задымилась «Черная Голова», она занялась сразу, а там было шесть кораблей, близко друг к другу, и еще тариби — тот, Сколтисов. Искры полетели столбом, не облиты ведь водой корабли, постояли на спокойной воде, высохли борта и палубы. Самое страшно было, что непонятно — как. Чтоб попасть, почти сверху должны стрелы проваливаться, из монастыря так даже цангра не достанет. Если бы не было так непонятно, они бы настолько были ошеломлены, но тут ужас был почти суеверным — монахи Моны, о которых ходили россказни, будто все могут, у которых за их стенами та-акое понаворочано… Ужас был почти суеверным, а боль была — почти как пожар под ребрами. Забыв о том, где чьи, бросились растаскивать суда, но людей было мало, слишком мало…
У дозорщиков на скалах души стали разрываться пополам, потому что ведь все равно — с места сойти не моги! А Ваки Мышиный Мятлик (у него очень хороший был огорожен луг на верховых пастбищах, отчего и такое прозвище) побежал за помощью. Он был с «Зеленовласки», этот Ваки. Но до войска добраться — это, как ни торопись, столько времени, сколько нужно, чтобы два раза проговорить ди-герет, а еще пока вернутся с подмогой обратно… Да тут, непогода нас разрази всех, половина кораблей погорит! И если не растаскивать и не тушить, все погорят. Это уж точно. Хорошо, что новые огни не занимались.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82
И тут канат кончился. Сердце вылетело из груди, а все то, нужное, что ему сложили в корзину, не вылетело, и больше ничего не было надо.
Королевская Стоянка была там, внизу. Хено увидел пар и подумал, что за ним. Потом он подумал еще раз: за паром. Корзина была совсем маленькая. Можно было стоять, держась за две стенки с противоположных сторон обеими руками.
Пар же. Как же никто не подумал? Сколько умных людей там, внизу. Но теперь «внизу» было все равно, что их как бы и не было.
Он был один. Ну тут и ветер, ух. Даже слезы срывает. Чья ж это была тень, та, крылатая?
Потом хено подумал вдруг: а неужели этого, которое у него над головой? Он задрал голову. Ну да, конечно. Конечно. От догадки он ощутил радость, что он такой умный. И главное, резь в глазах ушла обратно.
«Я всего только маленький хено. Я же не знал. Никто не знал. Что же делать? Что делать-то?»
Он все еще не чувствовал страха. Он чувствовал себя злым, маленьким и очень, очень одиноким.
Чудовище, под брюхом которого он взлетал, не видел никто из штурмовавших монастырь. Их действительно ничто теперь не могло испугать, а главное, они не смотрели в небо.
Они уже ворвались на стену опять. Сперва это было по левую руку (для них) от пролома, но потом напор оказался так страшен, что защитники галереи справа отступили, потому что на них полезли из пролома.
Этот пролом заполняли трупами уже в третий раз. И теперь бассейна на дне его уже не получилось бы, потому что он стал мельче на два локтя или на три.
По южной башне была ближайшая лестница вниз. Кроме того, по внутренней стороне стены висели сети, но их обрубил кто-то из защитников.
Монахи неожиданно бросились назад, под прикрытие башни. От уступов Храма Огня, на которых засели монастырские лучники, до пролома было, если по прямой, под триста локтей. По ближней к ним части стены они стреляли почти в упор. Однако настоящие потери были только там, где пираты поднимались на галерею, не успевая закрываться.
В этот миг люди у высокой камнеметальной машины закрутили ее колесо. Эта машина была поставлена в круглой лунке-«паргане», на месте статуи одного из духов, на втором сверху уступе Храма, в северо-западном его углу. Ее подножие поворачивалось в этой паргане, и потому ее можно было наводить на разные места стены. Камень выпадал из обоймы на место, колесо зацепляло тетиву и отводило ее, потом тетива срывалась и била, черные базальтовые окатыши летели так, что разбивали щиты, себя и головы. Один из защитников, добрый поселянин, выпрямился после того, как с другими, налегши на рычаг, они поворачивали машину в нужное положение, и поднял голову, и увидел простирающего над ним свою лапу Лура в ужасном его обличье, в виде Баманы, трехголового льва. Статуя сидела на задних лапах, грозный и спокойный рык, казалось, исходил от нее, левая передняя его лапа величественно и мягко — как умеют делать это львы — была прижата к груди, а правая протянута немного дальше, подушечками лапы к себе, тем жестом, который скорее привлекает, чем бьет, и мощь его непредставима, а красота подобна тишине грозы. Поселянин, бесспорно, знал, что утром до рассвета итдаланг Лура велел перенести эту статую сюда с южного уступа Храма, где она стояла, обменяв ее на один из обликов Вармуна; но, может быть, он забыл об этом. А может, вид атрайи показался ему в этот миг знамением. В некоторых из легенд говорится, что статуя пришла сама.
— Иахэ! — заорал он, оборачиваясь, и этот крик разорвал мир округ и разорвал души защитников, что были рядом, и колесо машины закрутилось в два раза быстрее; она убивала, и крушила, и молотила так, что почти вымела на стене среди нападающих пустое место, и вдруг налегающие на рычаги люди увидели, как мелькнула, на мгновение закрыв над ними небо, исполинская фигура в невесомом могущественном львином прыжке.
Бамана, трехголовый лев, одним прыжком перекрыл расстояние до стены, расшвырял тех, кто оказался под ним, встряхнулся и пошел вперед. И каждый удар его лап был как давило, превращающее в сок грозди винограда. Направо и налево, направо и налево, и направо и налево отлетали воины и падали со стены, металась черная грива, а лев рычал.
Такова легенда. Люди умеют выдумывать много всевозможных легенд, хотя в хроники это заносится только так: «Неким монастырским людям было видение».
Если быэто не была легенда, в нее можно было бы поверить и сказать, что нечто подобное и должно было произойти. Ибо Лур не любит Метоба и даже не любит больше, чем кто бы то ни было еще, и не любит его побед.
Лур не донырнул до дна реки Границы, ведь слишком много в нем жизни, и она потянула его назад к поверхности; так и не донырнул, сколько ни старался, и «чипмату», оброненные в реку его племенем на переправе — знаки благоприятных дождей и мира, — так и остались в иле, что засосал их на дне этой реки, — а илом этим была Смерть, а дном под ним — сама Тьма. Лурне смог достать до этого дна. Поэтому он, как прежде, смеется, идя на битву, и ненавидит Метоба больше, чем кто бы то ни был, и внем самом Метоба нет ни капли. И потому, что в нем Метоба нет ни капли, победить Метоба он никогда не был всилах и не будет в силах его победить. И оттого — за невозможность победы — так сильна его ненависть.
Такова легенда, и в реальности — а не в легенде — дело обстояло вот как. Там была машина, которую защитники не смогли бы уволочь, даже если бы она была и подъемного веса, а она сослужила свою службу и стала ни к чему, потому как масло закончилось. Нападающие повалили тяжелый навес над нею, и это стала от камней какая-никакая, а защита. И они пробивались к башне, где лестница. На башню вели с галереи узкие ступеньки, а лестница была пристроена с ее внутренней стороны. В конце концов монастырских из башни выбили, но тут оказалось, что из-под лестницы, внизу, были убраны все ее опоры, а вместо них поставлены деревянные. Деревянных столбов там было поставлено очень много, чтобы выдержать такую тяжесть, и выбить их все сразу не получилось бы, а потому монахи их подожгли. Столбы хорошо разгорелись и сгорели. Поэтому еще прежде, чем они прогорели целиком, лестница подломила их и подалась, и провалилась внутрь себя, на тех, кто внизу, и тех, кто внутри на лестнице, и еще даже часть кирпичной обкладки (внутренней) степы там осыпалась. И там погиб Корммер. Вот ведь странная судьба — точь-в-точь такая же каменная смерть обошла его у пролома, ведь он был рядом, когда привалило его старшего брата, однако сам под кирпичи не попал; и только для того, чтобы погибнуть, провалившись с лестницей, по другую сторону стены. Через башню теперь на южную галерею дальше стало не попасть, то есть вообще-то можно, но весьма трудно, потому что никакого проема там не было, проем обрушился с лестницею вместе. Поэтому нападающие не стали пробиваться вперед и только укрепились, а основная сила Метоба качнулась обратно, на северную сторону, потому что там тоже была лестница, у ключевой башни, хоть до нее было и дальше. Они могли бы попытаться перетащить сети и лестницы на внутреннюю сторону стены, чтобы устроить себе спуск, но ведь по лестницам и сетям этим непрерывно взбирались на стену новые и новые люди, а из-под них попробуй забери.
Сверху это было видно так, как будто ветер ворошит на стене плотный покров шерсти, расстеленной для просушки. Комки шерсти были темные, и в них попадались пестрые или светлые искорки. Потом вдруг стало видно облако рыжей пыли, которое заклубилось, словно выстреливая себя из себя наверх, и сразу же его понесло ветром так, что накрыло почти все алтарные предаллеи перед северной стороной храма, — это когда упала лестница. Хено смотрел туда, потому что нужно было же ему что-то делать. Им овладело такое отчаяние, что на пелену пара, отделявшую монастырь и Трон Модры от залива и северных черных скал с их бакланьим криком, он даже не оглядывался. И он непрерывно думал, как же теперь быть, но только придумать ничего не мог. «Наверное, Модра не хочет, чтоб мы это делали», — подумал вдруг он. И еще он подумала: «Все равно как в Глаза смотреть». Из-за того, что он подумал об этом, он вспомнил, как смотрел вчера на безмерное могущество Породителя Тьмы. Между небом и землей не было никого, кроме него, в это мгновение. «Заклинание, — подумал он. — Заклинание же!»
На галерее помещалось одновременно сражающихся, в ряд, всего четыре человека. Целых четыре человека. Топоры разбивались, щиты трещали и часто были уже изрублены так, что разлетались с одного верного удара. Но сзади на смену напирала новая сила, которая была всемогуща, но двигалась самыми простыми путями и так, чтоб меньше всего было затрат.
Молодой прислужник бормотал заклинание, захлебываясь не то от ветра, не то от собственной спешки. Он плотно закрыл глаза. Картина Королевской Стоянки и того, как выровнялись в ней корабли, твердо лежала перед ним, так, как видел это вчера Глаз со склона Трона.
Модры. Три больших корабля в глубине залива. Шесть других и еще один, помельче, кормой к берегу. Три более коротких с другой стороны. Еще один между тремя и шестью, притянутый носом к пляжу. Вокруг рамка высоких скал, скалы чуть ли не отвесные, черные и тускло играют искорками, море под ними кажется провалом и в тени почти черное, корабли расчерчены черными полосками спущенных мачт, кроме одного. Потом все это стало поворачиваться, поворачиваться, сохраняя солнечный свет и расположение линий бортов, восточный склон расступившихся скал становился ближе и выше, со всеми своими крошечными хворостинами молочайников в трещинах камня, с блеском разломов; до него было около восьмисот локтей расстояния, если в локтях, но зато все эти восемьсот — сверху почти по прямой. Потом хено открыл глаза, чтобы совместить картину, которая стояла перед ним, с какими-нибудь ориентирами — скалами, в нескольких местах торчавшими над сизой раздерганной тканью пара, пробивая ее, как острова.
Какой там ветер, внизу, в заливе? Наверное, почти никакого. А здесь — такой, что относить стрелы будет очень сильно, а стрелять надо несколько поперек его. Если бы это было упражнением, это было бы трудное и углубленное упражнение.
На свете по-прежнему не было больше никого. Все люди, которые что-то сделали для того, чтобы он оказался здесь, сделали все, что могли, а теперь они словно и не существовали. Монастыря тоже не было. Ветер, оказывается, слегка качался и носил корзину из стороны в сторону. Едва-едва заметно. Хено вдруг понял, что стреляет, неправильно, потому что злится в мучительной, нетерпеливой ярости на каждый свой выстрел, но он уж не мог иначе.
Дозорщики, сторожившие по краям скал над заливом, не заметили ничего особенного, потому что от них летающего дракона пар тоже закрывал. Не знали они, кстати, и того, что происходит у стен монастыря, оттого что мешал все тот же пар и они были заняты делом, а ежели кому интересно, как идет наступление, так будет надобно — придут и скажут, а с места, на какое поставлен, трогаться не моги.
Заметила происходящее только оставленная у кораблей охрана, но она была невелика, не более трех-четырех человек на корабль, это было дурно — так мало пароду оставить на стоянке, но ведь все прямо взбесились с этой Моной. Одна из стрел упала прямо перед глазами сторожа и рассыпала угольки по базальтовому песку. Это была одна из первых, другие только зашипели по низеньким волнам. Тогда он обернулся, ничего не понимая, в небо. По небу протянулась полоса, потом еще одна, очень быстро. Но когда задымилась «Черная Голова», она занялась сразу, а там было шесть кораблей, близко друг к другу, и еще тариби — тот, Сколтисов. Искры полетели столбом, не облиты ведь водой корабли, постояли на спокойной воде, высохли борта и палубы. Самое страшно было, что непонятно — как. Чтоб попасть, почти сверху должны стрелы проваливаться, из монастыря так даже цангра не достанет. Если бы не было так непонятно, они бы настолько были ошеломлены, но тут ужас был почти суеверным — монахи Моны, о которых ходили россказни, будто все могут, у которых за их стенами та-акое понаворочано… Ужас был почти суеверным, а боль была — почти как пожар под ребрами. Забыв о том, где чьи, бросились растаскивать суда, но людей было мало, слишком мало…
У дозорщиков на скалах души стали разрываться пополам, потому что ведь все равно — с места сойти не моги! А Ваки Мышиный Мятлик (у него очень хороший был огорожен луг на верховых пастбищах, отчего и такое прозвище) побежал за помощью. Он был с «Зеленовласки», этот Ваки. Но до войска добраться — это, как ни торопись, столько времени, сколько нужно, чтобы два раза проговорить ди-герет, а еще пока вернутся с подмогой обратно… Да тут, непогода нас разрази всех, половина кораблей погорит! И если не растаскивать и не тушить, все погорят. Это уж точно. Хорошо, что новые огни не занимались.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82