Берега у этого островка очень крутые, а наверху растет трава. Окрестные жители привозят сюда свой скот и отпускают пастись, и так здесь скот ходит все лето, даже и без пастухов. Тут держат свой скот Ганафы и Ямеры, а всего доли в этом островке примерно у дюжины семей.
Две зимы назад Ганафы на Оленьем острове откармливали быка для Осеннего Пира. Перед пиром молодые люди, Ганаф с Ганмером, отправились на лодке забирать своего быка. А возле островка они увидели лодку Ямера, который тоже приехал забирать свой скот для Осеннего Пира. Они с ним заговорили и, между прочим, сказали, почему бы ему не показать, мол, свою силу — помочь им стащить в лодку быка. А он и рад: Ямера недаром ведь прозвали Ямером Силачом. Он их спросил, что они выбирают: тащить ли быка за веревку или подталкивать сзади. Тропа с Оленьего острова спускается узкая, и откормленного да еще ленивого быка иначе, как вот так, по ней не спустишь. Ганафы отвечали, что они лучше будут подталкивать. И вот Ямер взялся за веревку (а люди их внизу держали лодки с овцами); а бык уж такой удался — не идет ни в какую. Замаялись они уж совсем, пока спустили его на треть тропы. А там бык и вовсе застрял: стоит и уперся. Ганафы его толкают да ругаются, а он — ни с места.
Тут Ямер обозлился окончательно и дернул во всю свою силу, да еще и Ганафы толкнули, — бык споткнулся и полетел вниз с обрыва, а не успей Ямер отскочить, так и его бы туда сшибло. Бык разбился, конечно, а Ганафам это очень не понравилось. Пропало ведь мясо — нельзя скотину, если она убилась, подавать к праздничному столу. Да еще вдобавок они уже разозлились, пока его тащили.
— Ты что же это, — сказал Ганаф Ямеру, — размахался как попало? Смотри — все твои дела!
И он указал вниз с тропинки, на которой они тогда стояли. Поглядел туда Ямер — камни да камни, да щебенка еще по ним сыплется, да возле воды на мокрых камнях темное пятно — бык, и заругался на Ганафов:
— Из-за вашей ленивой скотины я сам чуть туда не загремел!
— Это верно — бык был наш, — сказал ему Ганаф. — А теперь что — воронам его оставить, пусть расклюют? От твоей помощи одни убытки. Плати теперь нам за этого быка.
А они, между прочим, тоже отчасти виноваты — сами ведь быка толкнули. Ямер, конечно, не мог сказать, что для его семьи лишний раз заплатить такие деньги — слишком большая трата.
— Немудрено, что вы все на плату сводите, — отвечал он. — Вы ведь всем горазды торговать, хоть быками, хоть братьями, хоть чем придется.
Это он намекнул, что поколение назад, когда убили Ганейга Краба, брата Ганафа Золотая Пуговица, отец его Ганаф Богач с родичами взял за него виру. Таких слов Ганафы уж вовсе не стерпели и схватились за свои топоры, и тут снизу уж бегут по тропинке трое работников Ганафов, что были с ними вместе. С Ямером было всего двое людей, но удальцы под стать своему хозяину, — глядь, и они тут как тут, бегут впереди Ганафовых людей. А вообще-то они не знали еще, что происходит, только видели упавшего быка (день был ветреный — разговора не расслышишь) и бежали все вместе. А уж как подбежали и увидели Ганафов со злыми лицами да с рукоятями топоров в ладонях, враз его люди оказались у Ямера за спиной.
— Это вы, — сказал он Ганафам и усмехнулся, — видно, ограбить меня собираетесь? Ну да, конечно, а то иначе вам денег за свою скотину и не видать.
Тут Ганмер (он был погорячей брата) стал подбивать своих людей, чтоб они нападали, а Ямер велел своим прикрывать его спину. Подступили они друг к другу и стали биться. Щитов ни у кого не было, и ран оказалось много, хоть вооружены они все были кое-как. Одному из людей Ямера сразу же разрубили бедро, и он упал. А второй, хоть и стоял выше нападающих и, стало быть, ему было легче, должен был отбиваться один от троих. Ганафы так разгорячились, что у Ямера не было никакой возможности обернуться.
И вот тут пришло такое невезение, что человек Ямера наступил на неверный камень, тот у него повернулся под ногой, он свалился, и тут же ему расшибли голову. И Ямер остался один против пятерых, хоть эти пятеро и были уж ранены кто как. Увидел он, что должен спасать свою жизнь, прыгнул к камню возле тропы, стал к нему спиной и некоторое время еще отбивался, но это уж потому, что они не могли напасть на него все вместе, да и один из раненных людей Ганафов все слабел и очень скоро отошел и сел в сторонке. У него был рассечен бок чуть повыше живота, у этого раненого. И все они очень устали.
— Поглядим, возьмут ли за тебя виру, — сказал Ганаф. — При вашей нищете всякие деньги хороши.
А Ямер только засмеялся, не разжимая зубов.
Он еще какое-то время бился, и Ганафам казалось, что он слабеет. А потом он вдруг кинулся вперед и стал пробиваться наверх, чего от него никто не ждал (если бежать — так вниз, к лодкам), и с такою яростью, что пробился-таки, сбив Ганмера на землю и перепрыгнув через его тело. Он выбежал по тропе наверх, а Ганаф со своими людьми бежал за ним, хотя они уже, можно сказать, не бежали, а ковыляли; теперь они уже не сомневались, что Ямер от них не уйдет. А он подбежал к такому месту, где обрыв отвесный, и прыгнул в воду.
Все подумали, что он утонул, а если и не утонул сразу, так все равно не доплывет до берега. Тогда Ганаф со своими взяли Ямерову лодку и того из людей Ямера, что был только ранен, перевязали кое-как свои и его раны и заговорили их, затем сели в лодку и поплыли к берегу, ведя вторую лодку за собой. Все они были слабы от ран и гребли медленно. Говорят, Ганаф сидел на передней скамье, а перед ним в носу лодки лежало тело его брата. Они были от разных матерей, но все-таки жили очень дружно. И время от времени Ганаф повторял, кривясь так, точно топор Ямера рассекал ему ногу еще раз:
— Вот мы и съездили к празднику.
А Ямер был очень хороший пловец и добрался-таки до берега, и даже раньше, чем они доплыли до дому, и в прибрежном хуторе объявил об убийстве. Есть люди, что этому не верят, ведь плыть-то ему было почти час, и в холодной воде, и еще раненному, хотя почти все его раны не тяжелые были, прямо царапины… В этом ему повезло, и говорят, что он, мол, на самом деле прицепился к своей лодке, которую Ганаф вел за собой. Но это не так, и вот доказательство: сначала Ямер явился на хутор У-Пастбищного-Мыса (и напугал хозяйку чуть не до полусмерти, мокрый весь, огромный и в водорослях, прямо демон морской), а уж потом лодка Ганафа прошла мимо, и хозяйка это могла подтвердить.
Об Ямере Силаче с этого дня стали говорить, что он, как видно, человек удивительный, хоть и с несчастливой судьбой. Ведь Ганафов он так задел этими своими словами насчет торговли братьями, что ни о какой вире и ни о какой мировой они не повели бы и речи, а сразу подали дело в суд.
Те слова насчет виры за Ганейга Краба были им тем более обидны, что винить их за это дело никак нельзя.
Все ведь как вышло: однажды зимой устраивали в Пашенной Долине игру в мяч. Съехалось в Пашенную Долину много народа, и посмотреть, и поиграть; и Ганейг Краб там был, и его поставили играть против молодого Биклайса, сына Биклерна, родича Трайнов из округи Многокоровье, что у них гостил. Игра себе идет как идет, и тут Ганейгу, что пытался оттолкнуть Биклайса от мяча, попадает битой Биклайса по голове. Ну, дело обыкновенное, чего в игре не бывает. Играют дальше. Играют, играют, Биклайс бьет по мячу, мяч вылетает и точно Ганейгу в лоб, тот даже на землю сел. И что ему с того? Посидел, вскочил и играет себе.
А через несколько дней люди начинают говорить, что Биклайс, мол, тогда попал в Ганейга нарочно. Из-за того, мол, что очень уж удачно Ганейг мяч от него все время уводил. И начинают посмеиваться: Ганейга, мол, побили на глазах у всех, у целого поля зрителей, а он ходит, вроде как все готов стерпеть. Ну конечно, мол, какое у купцов понятие о чести. И если так пойдет, скоро придется звать его уже не Ганейг Краб, а Ганейг Битый.
Слушал он это, слушал, через месяц поехал и убил работника Трайнов, когда тот в лесу рубил хворост. Его отцу, Ганафу Богачу, это не понравилось, и он сразу поехал и уплатил Трайну виру за его работника. И вроде бы все в порядке.
И тут люди, наоборот, начинают говорить, что Ганейг, мол, вот как хорошо себя показал и отплатил Трайнам за тот удар с лихвой, ведь Биклайс — их родич и у них живет, так что все здесь по чести; он-то им заплатил и даже переплатил, а Трайны эту лихву и не думают возвращать. Как бы не оказаться им заботящимися о своей чести даже меньше, чем купцы Ганафы, которые долги всегда возвращают… Известное ведь дело: на сто умных людей всегда найдется один злоречивец, который всех бы рад грязью облить, и умные-то молчат, а эти как раз вот языком болтают.
И некоторое время спустя Биклайс, сын Биклерна, и Трайн, сын Трайна, тот, что потом стал побратимом Гэвиру Поединщику, отцу Гэвина, никому ни слова не сказав, берут свои мечи, и щиты, и шлемы, садятся на коней и едут к хутору Ганафов. Ганейга Краба они встретили возле дома, наткнулись на него, когда он частокол осматривал — что там пора чинить.
— Против работников-то ты силен, — сказал ему Трайн, сын Трайна. — А как будет с людьми именитыми да при оружии?
— Ежели дадите мне сходить домой за мечом — посмотрим, как будет, — ответил Ганейг.
А они сказали, что пускай идет да поскорей возвращается. А когда Ганейг брал оружие, то наткнулся на одного человека по имени Кьяллаф, сын Кьяллида, который у них тогда жил. Он Ганафам был не родич, а так просто жил, проездом. И пришлось ему, конечно, объяснить, зачем вдруг меч. Тот был человек отчаянный и сразу загорелся — идти с ним заодно. Взял свое оружие тоже, и они пошли вдвоем.
Трайн с Биклайсом уже спешились, и Трайн осердился, увидя еще одного человека.
— Ты б еще всю команду своего корабля сюда притащил! — сказал он Ганейгу.
Но Кьяллаф им назвался, и они согласились, что он имеет право вмешаться в эту драку, если уж хочет. Тем более что он все равно бы не ушел. И стали они биться тут же, возле частокола, на снегу. Бились порядочно времени, и вот Биклайс одним сильным очень ударом разрубил Ганейгу почти весь щит ниже рукояти, а следующим ударом попал ему в бок, и рана оказалась смертельной. Видя это, Трайн сказал Кьяллафу, с которым они уже пару раз слегка ранили друг друга:
— Хватит! Я б предпочел, чтоб ты ушел и позвал кого-нибудь, если не хочешь оставлять его здесь.
И тот согласился, что, пожалуй, и вправду так будет лучше. Потому что он-то в это дело полез только из любви к дракам, и зла на них ему держать было не с чего. Он понес Ганейга в дом, зажимая ему рану, но все-таки раньше, чем его доставил туда, Ганейг умер.
Старый Трайн Корабельный тоже, как говорят, был очень недоволен этим делом. Он приехал к Ганафам сам и привез полную виру серебром, и Ганаф Богач принял ее, и больше между домами Трайнов и Ганафов убийств не было.
И вот теперь Ганафы повели свою тяжбу против Ямера Силача с таким напором, чтоб меньше чем объявлением вне закона дело не кончилось. Они заручились поддержкой многих именитых людей и на сход к суду привели очень много своих приверженцев, всех при полном оружии, хоть и с зашнурованными ножнами, как на сходе положено. И Дьялверы пришли с ними вместе, тоже вооруженные и со своими людьми, да еще и Сколтисы тоже. Говорят, что Нун Гордая, дочка Сколтиса Серебряного, которой Ганмер был старший сын, поехала перед тем к Сколтису Широкому Пиру да прямо ему и сказала:
— Ты так и будешь позволять, чтоб убивали сыновей твоей сестры?
А сын сестры — очень близкий родич, почти такой, как собственный сын. Сколтис не мог уж остаться в стороне, раз до этого дошло. Вот так и получилось, как говорят: сила всегда права. Ведь по праву-то вовсе не следовало Ямеру быть объявленным вне закона. Это же Ганафы первыми напали на него.
Ганафы требовали объявления вне закона на всю жизнь, но Ямеры защищались упорно, как могли, и они тоже ведь были не без поддержки: и Борны были на их стороне, и Кормайсы, но это уж потому, что у Кормайсов со Сколтисом Широким Пиром давние счеты. (Он, видите ли, у них певца переманил. На чужих мастеров они всегда рады позариться!) И удалось сбить это дело до «короткого» объявления вне закона на три года, тем более что Ямер Силач уже был, можно сказать, на корабле: ожидал в Гусиной Бухте, где один купец, который торговал там, согласился взять его на борт, коли придется уезжать. Ямеры заплатили за него положенную виру — одну меру серебра, — и он тайком уехал. И вот так получилось, что в скелах о походе Гэвина тем летом о Ямере Силаче ничего не рассказывается.
ПОВЕСТЬ О ТОМ, КАК ВЕРНУЛИСЬ КОРАБЛИ
Все проходит под небесами, и лето тогдашнее прошло. Отошел обмолот, и люди не выглядывали больше на холмах ветра для ячменя и гороха — да и выглядывать-то не пришлось: как подошло время веять, ветер сам прилетел. Счастливое это было лето. Грибное, и ягодное, и с медом, и не раздорное, демоны ветра не озоровали, погода удавалась, и деревьями в лесу всего двух человек задавило, и зверь лесной не разбойничал.
Всем было хорошо это лето, и урожая такого, говорят, не бывало уже давно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82
Две зимы назад Ганафы на Оленьем острове откармливали быка для Осеннего Пира. Перед пиром молодые люди, Ганаф с Ганмером, отправились на лодке забирать своего быка. А возле островка они увидели лодку Ямера, который тоже приехал забирать свой скот для Осеннего Пира. Они с ним заговорили и, между прочим, сказали, почему бы ему не показать, мол, свою силу — помочь им стащить в лодку быка. А он и рад: Ямера недаром ведь прозвали Ямером Силачом. Он их спросил, что они выбирают: тащить ли быка за веревку или подталкивать сзади. Тропа с Оленьего острова спускается узкая, и откормленного да еще ленивого быка иначе, как вот так, по ней не спустишь. Ганафы отвечали, что они лучше будут подталкивать. И вот Ямер взялся за веревку (а люди их внизу держали лодки с овцами); а бык уж такой удался — не идет ни в какую. Замаялись они уж совсем, пока спустили его на треть тропы. А там бык и вовсе застрял: стоит и уперся. Ганафы его толкают да ругаются, а он — ни с места.
Тут Ямер обозлился окончательно и дернул во всю свою силу, да еще и Ганафы толкнули, — бык споткнулся и полетел вниз с обрыва, а не успей Ямер отскочить, так и его бы туда сшибло. Бык разбился, конечно, а Ганафам это очень не понравилось. Пропало ведь мясо — нельзя скотину, если она убилась, подавать к праздничному столу. Да еще вдобавок они уже разозлились, пока его тащили.
— Ты что же это, — сказал Ганаф Ямеру, — размахался как попало? Смотри — все твои дела!
И он указал вниз с тропинки, на которой они тогда стояли. Поглядел туда Ямер — камни да камни, да щебенка еще по ним сыплется, да возле воды на мокрых камнях темное пятно — бык, и заругался на Ганафов:
— Из-за вашей ленивой скотины я сам чуть туда не загремел!
— Это верно — бык был наш, — сказал ему Ганаф. — А теперь что — воронам его оставить, пусть расклюют? От твоей помощи одни убытки. Плати теперь нам за этого быка.
А они, между прочим, тоже отчасти виноваты — сами ведь быка толкнули. Ямер, конечно, не мог сказать, что для его семьи лишний раз заплатить такие деньги — слишком большая трата.
— Немудрено, что вы все на плату сводите, — отвечал он. — Вы ведь всем горазды торговать, хоть быками, хоть братьями, хоть чем придется.
Это он намекнул, что поколение назад, когда убили Ганейга Краба, брата Ганафа Золотая Пуговица, отец его Ганаф Богач с родичами взял за него виру. Таких слов Ганафы уж вовсе не стерпели и схватились за свои топоры, и тут снизу уж бегут по тропинке трое работников Ганафов, что были с ними вместе. С Ямером было всего двое людей, но удальцы под стать своему хозяину, — глядь, и они тут как тут, бегут впереди Ганафовых людей. А вообще-то они не знали еще, что происходит, только видели упавшего быка (день был ветреный — разговора не расслышишь) и бежали все вместе. А уж как подбежали и увидели Ганафов со злыми лицами да с рукоятями топоров в ладонях, враз его люди оказались у Ямера за спиной.
— Это вы, — сказал он Ганафам и усмехнулся, — видно, ограбить меня собираетесь? Ну да, конечно, а то иначе вам денег за свою скотину и не видать.
Тут Ганмер (он был погорячей брата) стал подбивать своих людей, чтоб они нападали, а Ямер велел своим прикрывать его спину. Подступили они друг к другу и стали биться. Щитов ни у кого не было, и ран оказалось много, хоть вооружены они все были кое-как. Одному из людей Ямера сразу же разрубили бедро, и он упал. А второй, хоть и стоял выше нападающих и, стало быть, ему было легче, должен был отбиваться один от троих. Ганафы так разгорячились, что у Ямера не было никакой возможности обернуться.
И вот тут пришло такое невезение, что человек Ямера наступил на неверный камень, тот у него повернулся под ногой, он свалился, и тут же ему расшибли голову. И Ямер остался один против пятерых, хоть эти пятеро и были уж ранены кто как. Увидел он, что должен спасать свою жизнь, прыгнул к камню возле тропы, стал к нему спиной и некоторое время еще отбивался, но это уж потому, что они не могли напасть на него все вместе, да и один из раненных людей Ганафов все слабел и очень скоро отошел и сел в сторонке. У него был рассечен бок чуть повыше живота, у этого раненого. И все они очень устали.
— Поглядим, возьмут ли за тебя виру, — сказал Ганаф. — При вашей нищете всякие деньги хороши.
А Ямер только засмеялся, не разжимая зубов.
Он еще какое-то время бился, и Ганафам казалось, что он слабеет. А потом он вдруг кинулся вперед и стал пробиваться наверх, чего от него никто не ждал (если бежать — так вниз, к лодкам), и с такою яростью, что пробился-таки, сбив Ганмера на землю и перепрыгнув через его тело. Он выбежал по тропе наверх, а Ганаф со своими людьми бежал за ним, хотя они уже, можно сказать, не бежали, а ковыляли; теперь они уже не сомневались, что Ямер от них не уйдет. А он подбежал к такому месту, где обрыв отвесный, и прыгнул в воду.
Все подумали, что он утонул, а если и не утонул сразу, так все равно не доплывет до берега. Тогда Ганаф со своими взяли Ямерову лодку и того из людей Ямера, что был только ранен, перевязали кое-как свои и его раны и заговорили их, затем сели в лодку и поплыли к берегу, ведя вторую лодку за собой. Все они были слабы от ран и гребли медленно. Говорят, Ганаф сидел на передней скамье, а перед ним в носу лодки лежало тело его брата. Они были от разных матерей, но все-таки жили очень дружно. И время от времени Ганаф повторял, кривясь так, точно топор Ямера рассекал ему ногу еще раз:
— Вот мы и съездили к празднику.
А Ямер был очень хороший пловец и добрался-таки до берега, и даже раньше, чем они доплыли до дому, и в прибрежном хуторе объявил об убийстве. Есть люди, что этому не верят, ведь плыть-то ему было почти час, и в холодной воде, и еще раненному, хотя почти все его раны не тяжелые были, прямо царапины… В этом ему повезло, и говорят, что он, мол, на самом деле прицепился к своей лодке, которую Ганаф вел за собой. Но это не так, и вот доказательство: сначала Ямер явился на хутор У-Пастбищного-Мыса (и напугал хозяйку чуть не до полусмерти, мокрый весь, огромный и в водорослях, прямо демон морской), а уж потом лодка Ганафа прошла мимо, и хозяйка это могла подтвердить.
Об Ямере Силаче с этого дня стали говорить, что он, как видно, человек удивительный, хоть и с несчастливой судьбой. Ведь Ганафов он так задел этими своими словами насчет торговли братьями, что ни о какой вире и ни о какой мировой они не повели бы и речи, а сразу подали дело в суд.
Те слова насчет виры за Ганейга Краба были им тем более обидны, что винить их за это дело никак нельзя.
Все ведь как вышло: однажды зимой устраивали в Пашенной Долине игру в мяч. Съехалось в Пашенную Долину много народа, и посмотреть, и поиграть; и Ганейг Краб там был, и его поставили играть против молодого Биклайса, сына Биклерна, родича Трайнов из округи Многокоровье, что у них гостил. Игра себе идет как идет, и тут Ганейгу, что пытался оттолкнуть Биклайса от мяча, попадает битой Биклайса по голове. Ну, дело обыкновенное, чего в игре не бывает. Играют дальше. Играют, играют, Биклайс бьет по мячу, мяч вылетает и точно Ганейгу в лоб, тот даже на землю сел. И что ему с того? Посидел, вскочил и играет себе.
А через несколько дней люди начинают говорить, что Биклайс, мол, тогда попал в Ганейга нарочно. Из-за того, мол, что очень уж удачно Ганейг мяч от него все время уводил. И начинают посмеиваться: Ганейга, мол, побили на глазах у всех, у целого поля зрителей, а он ходит, вроде как все готов стерпеть. Ну конечно, мол, какое у купцов понятие о чести. И если так пойдет, скоро придется звать его уже не Ганейг Краб, а Ганейг Битый.
Слушал он это, слушал, через месяц поехал и убил работника Трайнов, когда тот в лесу рубил хворост. Его отцу, Ганафу Богачу, это не понравилось, и он сразу поехал и уплатил Трайну виру за его работника. И вроде бы все в порядке.
И тут люди, наоборот, начинают говорить, что Ганейг, мол, вот как хорошо себя показал и отплатил Трайнам за тот удар с лихвой, ведь Биклайс — их родич и у них живет, так что все здесь по чести; он-то им заплатил и даже переплатил, а Трайны эту лихву и не думают возвращать. Как бы не оказаться им заботящимися о своей чести даже меньше, чем купцы Ганафы, которые долги всегда возвращают… Известное ведь дело: на сто умных людей всегда найдется один злоречивец, который всех бы рад грязью облить, и умные-то молчат, а эти как раз вот языком болтают.
И некоторое время спустя Биклайс, сын Биклерна, и Трайн, сын Трайна, тот, что потом стал побратимом Гэвиру Поединщику, отцу Гэвина, никому ни слова не сказав, берут свои мечи, и щиты, и шлемы, садятся на коней и едут к хутору Ганафов. Ганейга Краба они встретили возле дома, наткнулись на него, когда он частокол осматривал — что там пора чинить.
— Против работников-то ты силен, — сказал ему Трайн, сын Трайна. — А как будет с людьми именитыми да при оружии?
— Ежели дадите мне сходить домой за мечом — посмотрим, как будет, — ответил Ганейг.
А они сказали, что пускай идет да поскорей возвращается. А когда Ганейг брал оружие, то наткнулся на одного человека по имени Кьяллаф, сын Кьяллида, который у них тогда жил. Он Ганафам был не родич, а так просто жил, проездом. И пришлось ему, конечно, объяснить, зачем вдруг меч. Тот был человек отчаянный и сразу загорелся — идти с ним заодно. Взял свое оружие тоже, и они пошли вдвоем.
Трайн с Биклайсом уже спешились, и Трайн осердился, увидя еще одного человека.
— Ты б еще всю команду своего корабля сюда притащил! — сказал он Ганейгу.
Но Кьяллаф им назвался, и они согласились, что он имеет право вмешаться в эту драку, если уж хочет. Тем более что он все равно бы не ушел. И стали они биться тут же, возле частокола, на снегу. Бились порядочно времени, и вот Биклайс одним сильным очень ударом разрубил Ганейгу почти весь щит ниже рукояти, а следующим ударом попал ему в бок, и рана оказалась смертельной. Видя это, Трайн сказал Кьяллафу, с которым они уже пару раз слегка ранили друг друга:
— Хватит! Я б предпочел, чтоб ты ушел и позвал кого-нибудь, если не хочешь оставлять его здесь.
И тот согласился, что, пожалуй, и вправду так будет лучше. Потому что он-то в это дело полез только из любви к дракам, и зла на них ему держать было не с чего. Он понес Ганейга в дом, зажимая ему рану, но все-таки раньше, чем его доставил туда, Ганейг умер.
Старый Трайн Корабельный тоже, как говорят, был очень недоволен этим делом. Он приехал к Ганафам сам и привез полную виру серебром, и Ганаф Богач принял ее, и больше между домами Трайнов и Ганафов убийств не было.
И вот теперь Ганафы повели свою тяжбу против Ямера Силача с таким напором, чтоб меньше чем объявлением вне закона дело не кончилось. Они заручились поддержкой многих именитых людей и на сход к суду привели очень много своих приверженцев, всех при полном оружии, хоть и с зашнурованными ножнами, как на сходе положено. И Дьялверы пришли с ними вместе, тоже вооруженные и со своими людьми, да еще и Сколтисы тоже. Говорят, что Нун Гордая, дочка Сколтиса Серебряного, которой Ганмер был старший сын, поехала перед тем к Сколтису Широкому Пиру да прямо ему и сказала:
— Ты так и будешь позволять, чтоб убивали сыновей твоей сестры?
А сын сестры — очень близкий родич, почти такой, как собственный сын. Сколтис не мог уж остаться в стороне, раз до этого дошло. Вот так и получилось, как говорят: сила всегда права. Ведь по праву-то вовсе не следовало Ямеру быть объявленным вне закона. Это же Ганафы первыми напали на него.
Ганафы требовали объявления вне закона на всю жизнь, но Ямеры защищались упорно, как могли, и они тоже ведь были не без поддержки: и Борны были на их стороне, и Кормайсы, но это уж потому, что у Кормайсов со Сколтисом Широким Пиром давние счеты. (Он, видите ли, у них певца переманил. На чужих мастеров они всегда рады позариться!) И удалось сбить это дело до «короткого» объявления вне закона на три года, тем более что Ямер Силач уже был, можно сказать, на корабле: ожидал в Гусиной Бухте, где один купец, который торговал там, согласился взять его на борт, коли придется уезжать. Ямеры заплатили за него положенную виру — одну меру серебра, — и он тайком уехал. И вот так получилось, что в скелах о походе Гэвина тем летом о Ямере Силаче ничего не рассказывается.
ПОВЕСТЬ О ТОМ, КАК ВЕРНУЛИСЬ КОРАБЛИ
Все проходит под небесами, и лето тогдашнее прошло. Отошел обмолот, и люди не выглядывали больше на холмах ветра для ячменя и гороха — да и выглядывать-то не пришлось: как подошло время веять, ветер сам прилетел. Счастливое это было лето. Грибное, и ягодное, и с медом, и не раздорное, демоны ветра не озоровали, погода удавалась, и деревьями в лесу всего двух человек задавило, и зверь лесной не разбойничал.
Всем было хорошо это лето, и урожая такого, говорят, не бывало уже давно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82