— «Я это тоже знаю, как по-твоему, а, побратим? — хмыкнул тогда Гэвин, — а лишняя стража все-таки не помешает…»
— С глазами из рубинов, — сказал демон.
— Они сейчас все хотят быть под стенами, на которые не взошел Бираг Зилет. По меньшей мере сейчас это для них главное — нашлись умные люди, расстарались для тебя… Они хотят просто Мону, а не твою голову, и они не хотят ничего нарушать. А ты им сам дал такую возможность. Я уж понимаю, — добавил Йиррин, — что ты никак не собирался ее давать! А получилось то, что получилось.
— Пойг, — твердо сказал Гэвин.
— Ну, — сказал тот, — сейчас там кричали согласие о том, чтоб закрывался совет. Да ты глянь, капитан, — сам увидишь.
Увидеть это и вправду было можно — темное пятно на берегу, далеко впереди, заколыхалось, распадаясь.
А Пойг, сын Шолта, был немолодой уже человек — и своему капитану, и его певцу (что был тремя годами капитана старше) он в отцы годился. И он был предан Дому Щитов слишком давно и прочно, и он тоже знал, что такое гэвировская ярость, и был в том походе, когда отец Гэвина, — Гэвир Поединщик, — после того как старейшины заставили оговорить мир с Локхирами, а из пятерых сыновей в доме Гэвиров в живых остался один, — отправился на восток, на материк — в Королевство, и ярости в том походе было больше, чем нужно, как будто он стремился к истреблению, а не к добыче. И больше всего Пойг сейчас боялся, что гэвировская ярость опять потребует от Пойга, сына Шолта, того, что потребовала девять зим назад в последнем походе Гэвира Поединщика, — потому что, если Гэвин потребует, то ничего уже не поделаешь…
«Было бы три решения, — подумал Гэвин. — Сперва обо мне, потом — кто новый предводитель, потом закрыть совет».
— Значит, — подумал он вслух, — они идут на Мону. Без меня.
— Все корабли, кроме тех, кто не захочет, — уточнил Пойг.
— Без меня, — сказал демон голосом Гэвина. И только теперь все услышали, что рядом с ними одна из сил, исходящих от стихий, пусть даже и невзрачная. Один только Гэвин не вздрогнул и, казалось, не оглянулся.
— А вы где были, — сказал он, обводя глазами всех, — вы…
— А мы ушли, — сказал Рогри, сын Баки, который тоже оказался тут. Он был человек «Лося» и один из тех, кто вышел из башни Катта живым, хоть и не невредимым, и вообще он при Йиррине — имовалгтане Йиррине — стал превращаться уже в такого человека, каким сам Йиррин был при Гэвине. И сейчас в душе у Рогри старая преданность капитану из Дома Щитов и нарождающаяся преданность капитану из никакого вовсе дома впервые вступили между собою в спор, и ничего он так не желал, как того, чтоб этот спор прекратился.
— Так, — сказал Гэвин.
Дружины уже расходились с совета. Нескольким из них идти к своим лагерям было на юг, мимо лагеря Гэвина, по берегу, так вот — слушайте! — они свернули и пошли в обход. Через песчаный гребень, за которым прячется путаница дюн, в глубь острова. Берег здесь, где стояли шатры Гэвина, конечно, выгибался, как выгибается и посейчас, но если вы побываете на Кажвеле, то уж, верно, поймете, что по ровному песку всегда ближе, чем по этой ряби склонов и тростника.
А все-таки они пошли в обход.
— Вот что, сотоварищи, — сказал Гэвин. — Пусть будет над головой не крыша, так хотя бы полотно, и вы мне все расскажете, что было, по порядку.
И уже в шатре ему рассказали все по порядку — говорил-то по-настоящему Пойг, сын Шолта, время от времени оглядываясь, чтоб его поправили, если что не так. А потом Гэвин, выслушав, сказал, что он обо всем этом думает; и каждое слово его было как удар, но поскольку это и были те слова, на какие они могли рассчитывать, оставалось только терпеть.
В шатре, само собой, оказалась почти одна ближняя дружина, но говорил Гэвин как будто всем.
Он никак не ожидал, сказал он, оказаться капитаном у такой дружины, которая обращается со своим предводителем как с пустым местом, а потом говорит, что это для его же блага. Что они там думали — их дело. Но сообщить, что совет продолжается, — это они должны были. А уж тогда он, Гэвин, сам решал бы, что ему делать.
— Мы должны были? — спросил Пойг у Йиррина.
— Конечно, должны, — сказал тот. И добавил: — Ну и что? Это всего только наше имя.
В их языке «имя», «честь», «слава» — для всего этого слово было одно. Но сейчас, скорее всего, оно значило — «честь».
— Ваше имя — это мое имя, — сказал Гэвин. — И не ваше дело решать, дошло бы там до драки или нет.
— Ваше имя — это мое имя, — сказал демон. Теперь его уже хватало на целые фразы.
— Убери отсюда этого повторяльщика! — приказал Гэвин.
— Как я его уберу?
— Если он тебя выбрал — знаешь, как, — сказал Гэвин. И добавил: — Демонишко-то, видно, не зря за плащ певца уцепился, — на слова горазд!
Так вот вышло, что и Гэвин на этом берегу сказал кое-что, из чего сделали пословицу.
А еще это прозвучало так, что, мол, Йиррин ни на что не горазд, кроме слов. Лучше Гэвина никто не умел голосом выразить такие вещи. Точнее, ко времени Кажвелы он уже в этом наловчился.
— Я знаю только один способ, как его убрать, — сказал Йиррин. — Вместе со мной.
— А если знаешь, — медленно проговорил Гэвин, — чего сидишь?
И тогда Йиррин действительно ушел. А вскоре разошлись ивсе остальные. Собственно, «разошлись» — это означало только, что ушли люди с «Лося» и в шатре у Гэвина стало обыкновенно — вроде бы просто вечер. Имо рэйк киннит.
А еще какое-то время спустя Рогри подошел к Йиррину, сыну Ранзи, стоящему возле своего шатра, там, где шатер его прикрывал от ветра; перед Йиррином на песке сидел демон, все еще нежась на серебряной кованой маске-застежке и вращая глазами-стебельками, а сын Ранзи смотрел на этого сына Земли и Воды прямо-таки с интересом.
Демон трещал вовсю. Он проговаривал речи нескольких человек одновременно, и оттого невозможно было что-нибудь понять.
— Полюбуйся, — сказал Йиррин. — Я бы на его месте удирал от нас без оглядки, а он сидит. Незачем тебе очеловечиваться, — обратился он к демону. — У человека довольно паршивая жизнь.
Уже и в путах
Хотят увидеть, —
сообщил демон голосом Гэвина, -
Эти людишки своего…
— Заткнись! — рявкнул на него Йиррин. А демон, как видно, дошел уже до того, что не только повторял слова, но и понимал их отчасти, — потому что действительно заткнулся.
Если бы эти стихи стали известны, — они бы уж точно помешали людям на До-Кажвела помнить, что они не хотят ссориться с Гэвином. «Насмешливые стихи» — это для северян тогда было очень серьезно.
— Что он говорит? — выдохнул Рогри. — Он ведь все повторяет, верно?
— Рогри, — сказал Йиррии, — как по-твоему, почему в суде свидетельства от демона не принимаются?
— Потому что они не люди, — ответил Рогри.
— Потому что они все путают. Они не понимают людских вещей, потому и путают, и этот уж тем более — в нем похоже на человека всего чуть-чуть.
— М-да, — с сомнением сказал Рогри.
Демон приподнялся на лапках, как бы в задумчивости, и побежал по песку, волоча застежку, как добычу, за собой. А Йиррин, сын Ранзи, смотрел на него. В самом деле, на совете, где прицепилась к нему эта кроха, вокруг было полным-полно всякого другого серебра.
— Берег выбирает меня, — сказал Йиррин, точно, произнеся вслух, закреплял эти слова в воздухе. — Берег, а не море. Ты тоже считаешь, что никогда мне не быть капитаном?! — добавил он.
— Подумаешь! — сказал Рогри и даже плечами пожал для убедительности. — Ты ж сам сказал — они все путают. Великое дело — демон.
Что же до демона, то застежка ему вскоре надоела. Посидев возле нее немного и повращав еще глазами, он перекинулся на сухой круглый комок водорослей, и ветер тотчас покатил его по песку. В конце концов он зацепился за распорку какого-то шатра да там и остался. Это тоже было неплохое место, где можно замереть в неподвижности.
Наперед, когда, —
произнес он, -
Открывать совет
Будет Гэвин, сын Гэвира, —
Если он еще
Хоть когда-нибудь
Будет открывать
Советы! — надо, чтоб он был
Стреножен, как конь!
Потом внутри у демона что-то зашелестело и зафыркало. Это он учился смеяться.
Смеяться не так, как бездумно хохочут демоны — просто потому, что им радостно существовать на свете, — а по-людски.
Странным был этот вечер на Кажвеле. И странной — ночь. Если стража возле кораблей у каждой из дружин стояла не больше положенного, то это не означает, что все остальные не спали вполуха и вполглаза. А еще — рассказывают в скелах — после вечерней еды к Сколтисам в шатер собралось несколько человек; даже и Кормайс Баклан пришел, хоть вид у него и был нахально-настороженный; на совете-то ведь они не успели по-настоящему обсудить, что станут делать теперь, потому что торопились закрыть совет — непонятно было еще, что ждать от Гэвина; да и теперь всю ночь за лагерем хозяина «Дубового Борта» следили со всех сторон.
Утром туда пришел Сколтис; казалось, поступать так, как будто ничего особенного не происходит, сделалось тут для всех прямо делом чести, но это — это уже было «имо рэйк киннит» такое, что страшно становилось. Но очень может быть, что Сколтис при этом чувствовал себя как его дед, когда нырял в Водопад Коня, и понимал, что найдутся люди, которые посмотрят на это так же.
— Я должен еще что-то сказать? — спросил Гэвин.
А ведь Сколтис знал, что один его вид уже действует на Гэвина, будто на коня слепень. Тьма его разберет, этого человека по имени Сколтис, сын Сколтиса, прозванного Камень-на-Плече, по любимой его застежке с самоцветом.
— Место сбора, — сказал он.
— У меня есть ваши Метки. У вас — Метки «Дубового Борта». Не потеряемся как-нибудь, — сказал Гэвин.
— Хорошо, — сказал Сколтис. Только и было всего разговору. Гэвин вышел из своего шатра уже пополудни, когда на берегу остались кострища и следы от шатров, а у берега стояли одни только «Лось» и «Дубовый Борт». Даже килитту — уже без корабельного леса — они увели с собой, а ведь это была общая добыча, вместе ее загоняли. Впрочем, Кормайс на нее с самого начала глаз положил, утверждая, что у него есть знакомый купец, которому выгоднее всего продавать корабли.
На следующее утро и эти две «змеи», последние из оставшихся на Кажвеле, тоже ушли в море и через некоторое время подняли черные «волчьи» паруса.
Гэвин вел «Дубовый Борт» на юг. Его приказов теперь уж вовсе никто не понимал, может быть — и он сам. Внешне это выглядело так, что они охотятся как шесть ночей назад. Имо рэйк киннит.
Гэвин с Йиррином теперь больше не разговаривали. Потому что с Йиррином теперь тоже разговаривал только Гэвин-с-Доброй-Удачей, Канмели Гэвин, Гэвин Морское Сердце, Гэвин Обманщик и сколько там еще прозвищ, — не подпускающий к своей душе никого не то что на десять — на сто шагов. А с Гэвином разговаривал имовалгтан Йиррин Залтейгд. И, кроме того, о чем положено разговаривать капитанам между собой, они не произносили ни полсловечка.
Кое-кому на этих кораблях под черными «волчьими» парусами — особенно Рогри, сыну Ваки, — от этого хотелось просто-таки выть по-волчьи. А Пойг, сын Шолта, все время думал о том, что они ведь не охотятся — они просто спускаются на юг, вслед ушедшим кораблям.
На второй день плавания впереди вынырнуло кайянское побережье. Море было пустым, словно выметенное. Они свернули на запад и на следующий день прошли мимо Певкины, где теперь уже никто не поджидал на своих лодках одинокие корабли. Серые и розовые скалы торчали из моря, как зубы. С юга, куда дул ветер, серые тучи поднимались в небо, заставляя Фаги качать головой.
Назавтра, незадолго до бухты Кора, где лежит второй из портов Кайяны, Тель-Кора, Гэвин приказал ворочать мористее, и целый день они на полном ходу путались между островками Кайнум, при ветре в правый борт. «Ветер меняется», — сказал Фаги. Поэтому следующий день две «змеи» провели на стоянке под берегом одного из островков.
Утром на другой стороне пролива девочка пасла десяток коз. Девочке чужие корабли, стоящие далеко внизу, без парусов и мачт, казались чем-то невероятным и совершенно непохожим на все, связанное с козами и козлятами. В этих скалах горцы могут прятаться хоть всю жизнь, а нравы у них жесткие, как и здешние камни, да и луки их с накладками из козьих рогов годятся кое на что. И когда разбивается на здешних скалах корабль — для них счастье, вон сколько добра привалило, а несчастье, когда приезжает достойный плантатор и ликтор с Кайяны, который невесть почему считает эти островишки своим владением, несчастье, потому что нужно ему устраивать прием, угощать козьими сырами и выпроваживать обратно, надеясь, что он в свои владения больше не явится. Жили себе с управляющим, ладили мирно-тихо — и дальше будем жить.
А в первом дневном часу по верхушкам скал поползли тучи, девочка, кутаясь в кожушок, погнала коз в загон, и когда она закрывала плетеную дверь загона, на кожушке ее и на нечесаных волосах уже плотно лежали водяные капли. Потом сорвался шторм, и якоря «змей» стонали на скалистом дне.
На следующее утро не так уж далеко от пролива с « Дубового Борта» приметили впереди слева парус.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82
— С глазами из рубинов, — сказал демон.
— Они сейчас все хотят быть под стенами, на которые не взошел Бираг Зилет. По меньшей мере сейчас это для них главное — нашлись умные люди, расстарались для тебя… Они хотят просто Мону, а не твою голову, и они не хотят ничего нарушать. А ты им сам дал такую возможность. Я уж понимаю, — добавил Йиррин, — что ты никак не собирался ее давать! А получилось то, что получилось.
— Пойг, — твердо сказал Гэвин.
— Ну, — сказал тот, — сейчас там кричали согласие о том, чтоб закрывался совет. Да ты глянь, капитан, — сам увидишь.
Увидеть это и вправду было можно — темное пятно на берегу, далеко впереди, заколыхалось, распадаясь.
А Пойг, сын Шолта, был немолодой уже человек — и своему капитану, и его певцу (что был тремя годами капитана старше) он в отцы годился. И он был предан Дому Щитов слишком давно и прочно, и он тоже знал, что такое гэвировская ярость, и был в том походе, когда отец Гэвина, — Гэвир Поединщик, — после того как старейшины заставили оговорить мир с Локхирами, а из пятерых сыновей в доме Гэвиров в живых остался один, — отправился на восток, на материк — в Королевство, и ярости в том походе было больше, чем нужно, как будто он стремился к истреблению, а не к добыче. И больше всего Пойг сейчас боялся, что гэвировская ярость опять потребует от Пойга, сына Шолта, того, что потребовала девять зим назад в последнем походе Гэвира Поединщика, — потому что, если Гэвин потребует, то ничего уже не поделаешь…
«Было бы три решения, — подумал Гэвин. — Сперва обо мне, потом — кто новый предводитель, потом закрыть совет».
— Значит, — подумал он вслух, — они идут на Мону. Без меня.
— Все корабли, кроме тех, кто не захочет, — уточнил Пойг.
— Без меня, — сказал демон голосом Гэвина. И только теперь все услышали, что рядом с ними одна из сил, исходящих от стихий, пусть даже и невзрачная. Один только Гэвин не вздрогнул и, казалось, не оглянулся.
— А вы где были, — сказал он, обводя глазами всех, — вы…
— А мы ушли, — сказал Рогри, сын Баки, который тоже оказался тут. Он был человек «Лося» и один из тех, кто вышел из башни Катта живым, хоть и не невредимым, и вообще он при Йиррине — имовалгтане Йиррине — стал превращаться уже в такого человека, каким сам Йиррин был при Гэвине. И сейчас в душе у Рогри старая преданность капитану из Дома Щитов и нарождающаяся преданность капитану из никакого вовсе дома впервые вступили между собою в спор, и ничего он так не желал, как того, чтоб этот спор прекратился.
— Так, — сказал Гэвин.
Дружины уже расходились с совета. Нескольким из них идти к своим лагерям было на юг, мимо лагеря Гэвина, по берегу, так вот — слушайте! — они свернули и пошли в обход. Через песчаный гребень, за которым прячется путаница дюн, в глубь острова. Берег здесь, где стояли шатры Гэвина, конечно, выгибался, как выгибается и посейчас, но если вы побываете на Кажвеле, то уж, верно, поймете, что по ровному песку всегда ближе, чем по этой ряби склонов и тростника.
А все-таки они пошли в обход.
— Вот что, сотоварищи, — сказал Гэвин. — Пусть будет над головой не крыша, так хотя бы полотно, и вы мне все расскажете, что было, по порядку.
И уже в шатре ему рассказали все по порядку — говорил-то по-настоящему Пойг, сын Шолта, время от времени оглядываясь, чтоб его поправили, если что не так. А потом Гэвин, выслушав, сказал, что он обо всем этом думает; и каждое слово его было как удар, но поскольку это и были те слова, на какие они могли рассчитывать, оставалось только терпеть.
В шатре, само собой, оказалась почти одна ближняя дружина, но говорил Гэвин как будто всем.
Он никак не ожидал, сказал он, оказаться капитаном у такой дружины, которая обращается со своим предводителем как с пустым местом, а потом говорит, что это для его же блага. Что они там думали — их дело. Но сообщить, что совет продолжается, — это они должны были. А уж тогда он, Гэвин, сам решал бы, что ему делать.
— Мы должны были? — спросил Пойг у Йиррина.
— Конечно, должны, — сказал тот. И добавил: — Ну и что? Это всего только наше имя.
В их языке «имя», «честь», «слава» — для всего этого слово было одно. Но сейчас, скорее всего, оно значило — «честь».
— Ваше имя — это мое имя, — сказал Гэвин. — И не ваше дело решать, дошло бы там до драки или нет.
— Ваше имя — это мое имя, — сказал демон. Теперь его уже хватало на целые фразы.
— Убери отсюда этого повторяльщика! — приказал Гэвин.
— Как я его уберу?
— Если он тебя выбрал — знаешь, как, — сказал Гэвин. И добавил: — Демонишко-то, видно, не зря за плащ певца уцепился, — на слова горазд!
Так вот вышло, что и Гэвин на этом берегу сказал кое-что, из чего сделали пословицу.
А еще это прозвучало так, что, мол, Йиррин ни на что не горазд, кроме слов. Лучше Гэвина никто не умел голосом выразить такие вещи. Точнее, ко времени Кажвелы он уже в этом наловчился.
— Я знаю только один способ, как его убрать, — сказал Йиррин. — Вместе со мной.
— А если знаешь, — медленно проговорил Гэвин, — чего сидишь?
И тогда Йиррин действительно ушел. А вскоре разошлись ивсе остальные. Собственно, «разошлись» — это означало только, что ушли люди с «Лося» и в шатре у Гэвина стало обыкновенно — вроде бы просто вечер. Имо рэйк киннит.
А еще какое-то время спустя Рогри подошел к Йиррину, сыну Ранзи, стоящему возле своего шатра, там, где шатер его прикрывал от ветра; перед Йиррином на песке сидел демон, все еще нежась на серебряной кованой маске-застежке и вращая глазами-стебельками, а сын Ранзи смотрел на этого сына Земли и Воды прямо-таки с интересом.
Демон трещал вовсю. Он проговаривал речи нескольких человек одновременно, и оттого невозможно было что-нибудь понять.
— Полюбуйся, — сказал Йиррин. — Я бы на его месте удирал от нас без оглядки, а он сидит. Незачем тебе очеловечиваться, — обратился он к демону. — У человека довольно паршивая жизнь.
Уже и в путах
Хотят увидеть, —
сообщил демон голосом Гэвина, -
Эти людишки своего…
— Заткнись! — рявкнул на него Йиррин. А демон, как видно, дошел уже до того, что не только повторял слова, но и понимал их отчасти, — потому что действительно заткнулся.
Если бы эти стихи стали известны, — они бы уж точно помешали людям на До-Кажвела помнить, что они не хотят ссориться с Гэвином. «Насмешливые стихи» — это для северян тогда было очень серьезно.
— Что он говорит? — выдохнул Рогри. — Он ведь все повторяет, верно?
— Рогри, — сказал Йиррии, — как по-твоему, почему в суде свидетельства от демона не принимаются?
— Потому что они не люди, — ответил Рогри.
— Потому что они все путают. Они не понимают людских вещей, потому и путают, и этот уж тем более — в нем похоже на человека всего чуть-чуть.
— М-да, — с сомнением сказал Рогри.
Демон приподнялся на лапках, как бы в задумчивости, и побежал по песку, волоча застежку, как добычу, за собой. А Йиррин, сын Ранзи, смотрел на него. В самом деле, на совете, где прицепилась к нему эта кроха, вокруг было полным-полно всякого другого серебра.
— Берег выбирает меня, — сказал Йиррин, точно, произнеся вслух, закреплял эти слова в воздухе. — Берег, а не море. Ты тоже считаешь, что никогда мне не быть капитаном?! — добавил он.
— Подумаешь! — сказал Рогри и даже плечами пожал для убедительности. — Ты ж сам сказал — они все путают. Великое дело — демон.
Что же до демона, то застежка ему вскоре надоела. Посидев возле нее немного и повращав еще глазами, он перекинулся на сухой круглый комок водорослей, и ветер тотчас покатил его по песку. В конце концов он зацепился за распорку какого-то шатра да там и остался. Это тоже было неплохое место, где можно замереть в неподвижности.
Наперед, когда, —
произнес он, -
Открывать совет
Будет Гэвин, сын Гэвира, —
Если он еще
Хоть когда-нибудь
Будет открывать
Советы! — надо, чтоб он был
Стреножен, как конь!
Потом внутри у демона что-то зашелестело и зафыркало. Это он учился смеяться.
Смеяться не так, как бездумно хохочут демоны — просто потому, что им радостно существовать на свете, — а по-людски.
Странным был этот вечер на Кажвеле. И странной — ночь. Если стража возле кораблей у каждой из дружин стояла не больше положенного, то это не означает, что все остальные не спали вполуха и вполглаза. А еще — рассказывают в скелах — после вечерней еды к Сколтисам в шатер собралось несколько человек; даже и Кормайс Баклан пришел, хоть вид у него и был нахально-настороженный; на совете-то ведь они не успели по-настоящему обсудить, что станут делать теперь, потому что торопились закрыть совет — непонятно было еще, что ждать от Гэвина; да и теперь всю ночь за лагерем хозяина «Дубового Борта» следили со всех сторон.
Утром туда пришел Сколтис; казалось, поступать так, как будто ничего особенного не происходит, сделалось тут для всех прямо делом чести, но это — это уже было «имо рэйк киннит» такое, что страшно становилось. Но очень может быть, что Сколтис при этом чувствовал себя как его дед, когда нырял в Водопад Коня, и понимал, что найдутся люди, которые посмотрят на это так же.
— Я должен еще что-то сказать? — спросил Гэвин.
А ведь Сколтис знал, что один его вид уже действует на Гэвина, будто на коня слепень. Тьма его разберет, этого человека по имени Сколтис, сын Сколтиса, прозванного Камень-на-Плече, по любимой его застежке с самоцветом.
— Место сбора, — сказал он.
— У меня есть ваши Метки. У вас — Метки «Дубового Борта». Не потеряемся как-нибудь, — сказал Гэвин.
— Хорошо, — сказал Сколтис. Только и было всего разговору. Гэвин вышел из своего шатра уже пополудни, когда на берегу остались кострища и следы от шатров, а у берега стояли одни только «Лось» и «Дубовый Борт». Даже килитту — уже без корабельного леса — они увели с собой, а ведь это была общая добыча, вместе ее загоняли. Впрочем, Кормайс на нее с самого начала глаз положил, утверждая, что у него есть знакомый купец, которому выгоднее всего продавать корабли.
На следующее утро и эти две «змеи», последние из оставшихся на Кажвеле, тоже ушли в море и через некоторое время подняли черные «волчьи» паруса.
Гэвин вел «Дубовый Борт» на юг. Его приказов теперь уж вовсе никто не понимал, может быть — и он сам. Внешне это выглядело так, что они охотятся как шесть ночей назад. Имо рэйк киннит.
Гэвин с Йиррином теперь больше не разговаривали. Потому что с Йиррином теперь тоже разговаривал только Гэвин-с-Доброй-Удачей, Канмели Гэвин, Гэвин Морское Сердце, Гэвин Обманщик и сколько там еще прозвищ, — не подпускающий к своей душе никого не то что на десять — на сто шагов. А с Гэвином разговаривал имовалгтан Йиррин Залтейгд. И, кроме того, о чем положено разговаривать капитанам между собой, они не произносили ни полсловечка.
Кое-кому на этих кораблях под черными «волчьими» парусами — особенно Рогри, сыну Ваки, — от этого хотелось просто-таки выть по-волчьи. А Пойг, сын Шолта, все время думал о том, что они ведь не охотятся — они просто спускаются на юг, вслед ушедшим кораблям.
На второй день плавания впереди вынырнуло кайянское побережье. Море было пустым, словно выметенное. Они свернули на запад и на следующий день прошли мимо Певкины, где теперь уже никто не поджидал на своих лодках одинокие корабли. Серые и розовые скалы торчали из моря, как зубы. С юга, куда дул ветер, серые тучи поднимались в небо, заставляя Фаги качать головой.
Назавтра, незадолго до бухты Кора, где лежит второй из портов Кайяны, Тель-Кора, Гэвин приказал ворочать мористее, и целый день они на полном ходу путались между островками Кайнум, при ветре в правый борт. «Ветер меняется», — сказал Фаги. Поэтому следующий день две «змеи» провели на стоянке под берегом одного из островков.
Утром на другой стороне пролива девочка пасла десяток коз. Девочке чужие корабли, стоящие далеко внизу, без парусов и мачт, казались чем-то невероятным и совершенно непохожим на все, связанное с козами и козлятами. В этих скалах горцы могут прятаться хоть всю жизнь, а нравы у них жесткие, как и здешние камни, да и луки их с накладками из козьих рогов годятся кое на что. И когда разбивается на здешних скалах корабль — для них счастье, вон сколько добра привалило, а несчастье, когда приезжает достойный плантатор и ликтор с Кайяны, который невесть почему считает эти островишки своим владением, несчастье, потому что нужно ему устраивать прием, угощать козьими сырами и выпроваживать обратно, надеясь, что он в свои владения больше не явится. Жили себе с управляющим, ладили мирно-тихо — и дальше будем жить.
А в первом дневном часу по верхушкам скал поползли тучи, девочка, кутаясь в кожушок, погнала коз в загон, и когда она закрывала плетеную дверь загона, на кожушке ее и на нечесаных волосах уже плотно лежали водяные капли. Потом сорвался шторм, и якоря «змей» стонали на скалистом дне.
На следующее утро не так уж далеко от пролива с « Дубового Борта» приметили впереди слева парус.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82