Его живот отвратительно раздувался, плавно переходя в плоский экран монитора.
Бледное лицо с прозрачными глазами, однако, было знакомо – перед сетевиком стоял, безусловно, Кусака, чудовищно скрещенный с рыжим Васей Рябушевым. Бледные губы весело, хотя и несколько безумно улыбались.
– Привет Паромщик, – сказал человек-терминал, – Вот и встретились. Не ждал старых гостей, да? Ну да ничего… Я хочу помочь тебе. Ты же запутался, так ведь? Что ты стоишь среди ЭТИХ? Иди сюда – люди, в сущности, злы, а мир жесток. Не так ли?
Ткачев кивнул и подошел ближе. Он был спокоен, даже расслаблен.
– Тут у нас совершаются чудеса. Ты уже заметил? – продолжил человек-терминал с улыбкой, – мы можем забрать тебя отсюда. Устроить такой мир, где у тебя все будет хорошо, просто замечательно! Иллюзия, но вся наша жизнь иллюзия – иллюзия счастья, иллюзия взаимности, иллюзия надежд? Ну, как тебе такое предложение. Учти, мы действительно это можем! Тварь все равно убьет тебя, а так ты выживешь! Ну же, отступись… Что делают умные люди, когда понимают, что не могут справиться? Они отступают! Пусть даже в себя! Ну?
– Я вас понял, крушители моих надежд, – сказал Александр с легкой улыбкой, – вот только вы привираете. Счастье иллюзорно, надежды иллюзорны, а вот в бедах реальная жизнь всегда правдива. Она одна никогда не врет.
Человекообразный терминал дернулся, кулаки сжались, лицо безобразно искривилось:
– Опомнись! – заорал он, – мы же предлагаем тебе самое главное – забвение!!! Ты забудешь это все! Нирвана! Ты что, забыл – счастье – это стакан водки и процессор седьмого поколения!!! Да, жизнь жестока, но ты то можешь от нее убежать, глупец!!!
Александр покачал головой:
– Извините ребята, – сказал он, – я, кажется, стал приверженцем традиционный ценностей, – и он резко, с места ударил ногой прямо в центре уродливого животамонитора. Экран с грохотом лопнул, разбрызгивая алые искры, человек-экран согнулся, держась руками за живот, а когда распрямился, это уже был Волчок. И одновременно Чук – то самое существо, что страдало на чердаке подъезда номер четыре.
– Валера… – слабо протянул Чук-Волчок, покачиваясь и болезненно вздрагивая, – Посмотри, до чего ты меня довел! Смотри, в кого я превратился… В какую жалкую развалину! Это ведь ты виноват, Валера! Я был твоим единственным другом – единственным существом, которое нуждалось в тебе. Ты предатель… исковеркал мне жизнь, пусть тебя заест совесть за это. Пусть она не даст тебе спать ночами! Запомни мое лицо Валерий Золотников, запомни на всю свою бессмысленную теперь жизнь, – черные слезящиеся глазки химеры смотрели на Валеру – со строгим сочувствием столетнего призрака.
Валерий Валерьянович Золотников сделал нечто странное в данной ситуации – он пожал плечами.
– Знаешь Чук, комплекс вины – это немного не то, в чем я сейчас нуждаюсь. И потом… ведь тебя уже давно нет. Тебя съели, и виноват в этом не я, и даже не этот шизофреник Волчок. Тебя съела Тварь, доступ к которой ты сейчас закрываешь. Простите Чук и Волчок, но время ложной жалости прошло, а я больше не нуждаюсь в суррогатах!! – и он жестоко ударил болезненную тварь в грудь, отчего та повалилась на песок, нелепо дрыгаясь.
В стане соседей это приветствовали несколькими возгласами, а к месту схватки уже бежал Поляков.
И вправду – с песка поднялся уже демон – крупный, с огненно красной, словно окрашенной фуксином, кожей, одетый в потертый комбинезон мусорщика и в древнюю фуражку почтальона. На боку у демона красовалась сумка из кожзаменителя, которую Константин точас же узнал. Демон хмуро смотрел на Полякова.
– Костя, тебя уволили… – сказал он с неприязнью, – ты больше не курьер и не почтальон. Ты не выполнил свою работу – не доставил письмо по адресу. Ты забыл о своем долге!
– Мне помешали… – сказал Поляков.
– Не важно, – помотал головой демон, – Это была твоя любимая работа и те ее потерял, а вместе с ней и людское доверие. Ты теперь никогда не сможешь смотреть на людей так как раньше, не почувствуешь себя полезным. Тебя ждет страшная жизнь! Страшная… Но, так или иначе, у тебя теперь нет права переносить письма – поэтому отдай свой конверт мне.
Я донесу его до адресата, и тем самым исправлю твою ошибку.
– Предпочитаю свою работу делать сам, – сказал Константин, – У меня теперь есть свой долг, и я его выполню, даже если мне потребуется сокрушить тебя.
– Долг – это только слова!! – зашипел демон, – кроме того, ты находишься в заблуждении. Страшном заблуждении! Ведь ты потерял письмо – оно покинуло тебя и исчезло в мусорном контейнере! Но я могу исправить это положение – вот оно, – и демон, запустив руку в свою сумку извлек на свет точно такой же конверт как у Полякова.
Одновременно с этим вид демона стал изменяться – на голове возникла шляпа, в когтистых руках – аккуратный портфель из крокодиловой кожи. На бычьей шее болтался галстук в синюю полоску.
– Мы ведь сможем все исправить, не так ли, молодой человек? – с хитрецой молвил демон, – Надо только доложить, дожать и обсудить! Пойдемте со мной, и мы решим эту маленькую проблемку. Ваше письмо рассмотрят компетентные… эээ… специалисты и всю будет хорошо… у вас, да чтобы не получилось, а я буду ходатайствовать в меру моих скромных сил… Ну же, Костя, вы же у нас выдающийся сотрудник! Настоящий герой.
Поляков вынул свое письмо – оно все так же чуть светилось – казалось бумага наполнена молочным светом, и покачал головой:
– Я ведь выполнил свой долг. Письмо, оно вот, со мной. И я его не терял, просто потому, что в ту декабрьскую ночь его у меня просто не было! Оно не лежало перед подъездом. А герои… знаете, я уже был героем. И мне не понравилось! – резко присев Константин зачерпнул песка с глади арены и швырнул его (так похожие на пыль!) в сочувственно-огненные глаза демона.
Создание оглушительно завыло, пытаясь протереть запорошенные глазницы, а когда это все же удалось, на мир глянули блекло-голубые глаза Сени Гребешкова. Он все еще был в бинтах, но лицо вновь стало живым и более или менее полнокровным.
– Максим, иди сюда!!! – заревел он требовательно, – я тебе даю последний шанс, засранец малолетний! Ты кем себя возомнил, чмо? Думаешь, такой умный, обскакал меня раз и выиграл войну? Да я тебя поломаю… Ты забыл мельницу? Если ты сейчас не подойдешь ко мне, я к тебе подойду, и тогда мельница тебе покажется развлечением.
Максим подошел. Он старался не смотреть в глаза Сене.
– Ты шибко умный, да?! – заорал на него Гребешков – думал, мой бизнес подорвать, магнат хренов?! Ум, мол, побеждает силу. А вот что ты сделаешь сейчас? Вот так, стоя передо мной, а?
– Когда ум побеждает силу – это почти всегда бывает подлость, – сказал Максим Крохин, – Но ты, Сеня давно не силен. Ты слабак! Ты прогнил изнутри, Гребешков!!! – и он со всей силы ударил прямым правым в нависшую над ним массивную харю Арсентия. Казавшееся когда-то несокрушимым, лицо Сени Гребешкова лопнуло под ударом с отрывистым сухим хрустом, словно под колеса машины попал грецкий орех. Из разломившегося черепа хлынул сухой, пахнущий корицей, песок.
Без звука мумия осела на землю арены, задергалась там в пыли, а потом на ноги нетвердо встал человек. Андрей Якутин вздрогнул. Пашка жалобно и заискивающе улыбнулся ему, а следующую секунду на пленника уставились холодные глаза каннибала, смотрящие с круглого невыразительного лица второго пилота. Одет он был в летный комбинезон с улыбающейся коровой на груди, а сверху накинул полувоенный френч.
– Зачем ты сбежал из клетки? – спросил пилот-каннибал, – ты не подумал, что именно она спасала тебя?
– Думал, – согласился Якутин, подходя ближе, – я носил ее с собой, и она позволяла мне жить не думая о будущем.
– Так что же случилось? – участливо спросил каннибал, – ты сломал ее. Что те сделаешь среди этого быдла? – он махнул рукой в сторону, – они ведь не ровня тебе. Нет! Ты же лучше их, и прекрасно это знаешь! Так зачем же опускаться, втаптывать себя в грязь. Ты уже извини, но, приковав тебя к батарее мы невольно оказали тебе услугу, хотя это и не входило в наши планы.
– Не извиняйся, – качнул головой Якутин, – не вы посадили меня в клетку. Я сам себя в нее посадил, чтобы отгородиться от остальных. Моя броня всегда была со мной, и я не чувствовал ее тяжести. Мне было легко. Но вот летать я не мог. Спасибо вам всем, пытаясь помешать, вы и вправду помогли мне. Я все-таки полетел. Я перепрыгнул Луну.
Другие глаза теперь смотрели на Андрея – усталые, покрасневшие, его собственные, а на лицо падала перекрещенная тень от решетки. И Андрей Якутин ударил по этим ненавистным прутьям, круша и ломая их. С воем, создание схватилось за лицо, и через пальцы проступила алая кровь. Но лишь на мгновение. Фигура врага раздалась, огрузнела, пальцы укоротились и обзавелись золотыми перстнями и холеным маникюром.
Кошмарный андрогин, состоящий одновременно из матери Анны Воронцовой, друга семьи Николая Петровича и Жаббервоха, сочувственно улыбался. Метаморфозы происходили с врагом стремительно, глаз не успевал заметить момент изменения.
– Аня… – слабо вымолвила мать, – посмотри на меня, дочка. Посмотри на свою маму. Что ты видишь перед собой?
– Я вижу того, кто стоит на моем пути, – сказал Анна, делая два шага вперед.
– Что ты, доча, опомнись! Приди в себя! То, что ты видишь вокруг, это иллюзия – ты не думала об этом? Ты находишься в помрачении – тебе все это кажется! Ты совсем ушла в себя! Я так боялась, что это случиться! Ты закончила так же как твой отец – полностью сошла с ума! Стала безумной!
Анна заколебалась. Такая мысль приходила ей в голову и не раз.
– Не верь всему, что вокруг тебя! – продолжало вещать создание, – Этого не существует, это сложная галлюцинация. Подойди же ко мне, не дичись. Мы вызовем врачей и они выведут тебя из этого психоза. Все будет хорошо! Подумай о будущем! Обо мне подумай!
Глядя широко открытыми глазами на говорящего, Анна сделала еще один шаг. Андрогин улыбался – ласковой улыбкой работника учреждения для трудных подростков.
– Не существует? – спросила Анна тихо, – не настоящее?
– Мы вернем тебя на землю, – пропело создание, протягивая холеные руки, – материнская любовь, она навсегда…
– Анна! – резко крикнул Ткачев и она обернулась, растерянно заморгав, словно смотрела на яркий свет.
– Но ведь всего этого не существует, – сказал Анна Воронцова сетевику, – он не врет!
– Он говорит полуправду, – сказал Александр, – это еще хуже, чем ложь. Ты существуешь, Аня. Я существую. Они все – он кивнул в сторону соседей, – а вот эта дрянь, – нет!
Анна повернулась к матери. Маленькие глазки андрогина хитро поблескивали. Голубая радужка, черный зрачок, а внутри… внутри ощущалась все та же пустота. Такая знакомая! Глазницы окон, портрет…
– Ты врешь! – крикнула Анна, – ты, тварь, прикрывшаяся лицом моей матери! Я не безумна, я более нормальна, чем когда-либо! Это все ты! Ты, пыталась свести меня с ума! Врачей не будет, слышишь, и я выйду отсюда сама, потому, что я так хочу! Я сама решу, что буду делать! Я действительно королева, слышишь! Королева самой себя!!
И она от души залепила отвратительному существу жгучую пощечину. Не слишком сильный, этот удар, однако, оказал разительное воздействие. Существо отбросило метров на пять, у краю арены, где оно кувыркаясь, пробороздило песок, вздымая крошечную песчаную бурю, и застыло. До соседей донеслись тонкие стоны.
Шатаясь и подвывая, с покрытия Арены кое-как вставала кособокая фигурка в нелепой яркой одежде, которая, впрочем, была изодранна до состояния лохмотьев и побурела от крови. Все еще мешая причитания с грязными проклятиями, она побежала прочь, хромая на обе ноги, и с натугой отворив дверь, исчезла внутри. Ткачев было рванулся следом, но Алексей Сергеевич положил ему руку на плечо:
– Пусть уходит… Это Клоун, он честно пытался остановить нас. Но ему больше некуда бежать.
Ткачев кивнул и соседи, сбившись плотной группой, пересекли арену, остановившись перед закрывшейся дверью. Они чувствовали странное освобождение. Их дао, наконец-то, подошло к завершению.
* * *
За дверью оказалась сцена – древние пыльные подмостки, ветхие настолько, что не оставалось сомнений – стоит ступить на них, и ты провалишься вниз, в темный, унылый чулан с ошметками декораций и высохшими трупиками насекомых. Было видно, что на сцене уже много лет никто не ставил спектаклей, и даже величественная панорама Земли, что медленно вращалась на месте зрительного зала, не могла, никак не могла улучшить общее убогое впечатление. Пахло пылью и мышиным пометом.
Взгляды соседей, обежали сцену и остановились на трех силуэтах, затерявшихся средь складок изъеденного молью пурпурного бархата. Справа, у самого края сцены застыл тощий субъект в беловатых нечистых одеждах – точь-в-точь заигравшийся в привидения дистрофик. Лицо его было вымазано белым гримом и выражало крайнюю степень ужаса.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86