При ближайшем рассмотрении скала оказалась древним строением из красного кирпича – когда-то оштукатуренным в веселый желтый цвет, но ныне желтизна поблекла, уступив место всепоглощающему серому. Совместными усилиями, пришедшие очистили от вьющегося хай-тека дверной проем – дверь была массивная, каменная. Чуть отступив назад, Поляков уважительно присвистнул – грубые борозды на древнем монолите складывались в искусное изображение гигантского копира, вымершего еще в древние эпохи. Зверь стоял на задних лапах. В глаза рельефа были вправлены технические рубины, которые остро и ярко блеснули, стоило свету, впервые за многие века, пасть на тело древнего камня.
– Он кажется очень старым! – воскликнул Поляков, – сколько же он тут стоит?
– С предначальных эпох, – охотно пояснил Великий Вождь, – это наследие народа, жившего еще в доцивилизованную эру. Мы называем это время Донашим. Донаший Эон – смутное время, о нем много кривотолков и почти ничего нельзя сказать точно. Единственное что мы знаем, так это то, что именно в те времена происходили грандиозные битвы богов и героев за передел собственности. Некоторые из наших докторов наук утверждают, что именно вот этот рельеф и есть истинное изображение Чока, не искаженное поздними толкованиями. В пользу этого довода говорит его пасть, которые и сейчас, по прошествии бесчисленных веков принимает все, что в нее положишь, лишь бы это подходило по формату.
– Нет сомнений, что это замок, – произнес Красноцветов, – пасть копира – замочная скважина. И механизм все еще работает!
– Донаши умели делать вещи, – сказал Вождь, – видите ли, они верили, что их эпоха будет длиться вечно. Возможно, они почитали себя бессмертными, а может быть, и были ими. Так или иначе, но они старались строить свои механизмы так, чтобы многие века спустя они еще функционировали. Смиренные последователи Чук-хе стараются следовать им в этом начинании, но увы, наши собственные изделия недолговечны, и нам приходится закупать все у прогнившей империи. Возможно, мы просто еще не достигли просветления.
Красноцветов кивнул, и осторожно освободил от кабелей часть стены справа от двери.
Ярко блеснул свет – под ползучей растительностью обнаружилась яркая позолоченная пластина, с темными, глубоко выгравированными буквами. Собачник всмотрелся, а потом отступил назад и, хлопнув в ладоши, от души рассмеялся.
– Золотой Ящик! Ну, конечно же!
Надпись на пластине гласила: «НИИ ДРАГОЦЕННЫХ МЕТАЛЛОВ АКАДЕМИИ РАН СССР. Вход по пропускам».
– Никто не знает, что означает эта надпись, – произнес Великий Вождь уважительно, – Некоторые полагают, что это и есть истинное имя бога Чук-хе… Но так или иначе мы не можем попасть внутрь. Чего мы только не просовывали в пасть копиру – листовки, акции, рекламные брошюры по собаководству, прайс-листы, техническую документацию на пятидесяти страницах, письма солдат своим девушкам, медицинские заключения, репродукции известных картин, и даже банкноты! Через некоторое все возвращается обратно с пометкой «Адресата не существует. Письмо будет возвращено отправителю».
Система не дает сбоев. Судя по всему, обитающий внутри дух не берет взяток даже имперскими ассигнациями, что, безусловно, указывает на его принадлежность к высшим силам. А его уверения о не существовании адресата, породило множество псевдо – философских теорий о том, что окружающий мир и все кто его населяет есть иллюзия.
Эдакий сон, снящийся кому-то еще. Сонлипсизм – эта теория называется. Ее основатели давно отправились на товарищеский суд к Чук-хе, дабы выяснить как там все на самом деле, но их последователи периодически всплывают в нашем племени.
За спиной Вождя соседи быстро переглянулись. Поляков осторожно вынул письмо из-за пазухи и произнес:
– Вы просто писали не правильный адрес.
Все обернулись на него и синхронно шагнули в стороны. По этому живому туннелю Константин Поляков прошествовал, держа в обеих руках свой конверт – письмо, которое волею судьбы, пройдя через столько превращений, вновь оказалось у него. Почтальону казалось это чудом, и сейчас, стоя перед Ящиком, он вспоминал тот день, когда увидел послание первый раз – шумный предновогодний день, и Поляков тогда не сумел выполнить свой долг. Ему дали вторую попытку, но, какой же ценой он вновь получил этот безобидный с виду конверт – белый, синие штемпели, фиолетовый почерк. Коллективное послание. Да, его собственное послание. Самому себе от самого себя. Константин вздохнул – он чувствовал себя старым и разбитым, усталым путником после долгогодолгого пути. Пути длиною в жизнь. Может быть, так чувствует себя бандероль, восемьдесят лет пролежавшая в горах, но в конце концов дошедшая до адресата? Письмо в руках как спасательный круг.
Сжав зубы, он одним движением поместил конверт в пасть копиру. Отчетливо щелкнуло и алый огонь в глазах химеры сначала притух, а потом вспыхнул зеленым. Дверь со скрежетом начала отодвигаться и внутрь здания с резким змеиным шиком ворвался воздух.
Ошеломленные босоногие воины попадали на колени, и даже сам Великий Вождь выглядел ошеломленно. Поляков обернулся к своим, приглашающе махнул рукой, идемте мол, и двинулся в темноту.
Соседи потянулись за ним, один за другим они исчезали в недрах Ящика, и лишь идущий последним Ткачев на миг оглянулся и увидел как с нежно алеющей, восточной части утреннего небосклона со вселенским треском отрывается кусок грубого разрисованного холста, обнажая унылую бетонную стену. Мир становился тесен. С неуместным громоподобным пафосом дверь в Ящик захлопнулась.
Арена.
Они стояли на арене – широком пустом кольце, посыпанном мелким техническим песочком – слишком чистым и одноцветным, что бы быть настоящим. Вокруг арены громоздились некие циклопические конструкции – смесь Колизея и самого дорогого японского стадиона – впрочем, намеченные столь условно и грубо, что казались примитивными декорациями, как оно собственно и было. В южном ярко-синем небе светило жаркое солнце да описывали круги два гиппогрифа, на такой высоте кажущиеся едва видимыми точками.
Трибуны были пусты, а в дальней части арены имелась дверь – единственное, что абсолютно не вписывалось в антураж арены – вызывающе сирая и убогая, обшитая дешевым пурпурным дерматином. Кособоко прикрученный номер – наследник советской стандартизации – был, впрочем, не совсем прост. На гладкой поверхности номерка была выписана цифра ноль. Нулевой этаж. Ground zero.
Было здесь тихо и покойно, как только может быть покойно на морском дне, в самой глубокой точке исполинского водоворота – или в центре убийственного циклона. Там, за переделами арены ярился и завывал хаос, выдавая на гора ворохи причудливых видений и химер, там семеро пришедших людей были в центре внимания. Здесь же – за сценой, царили тишь и покой. По крайней мере до поры.
Соседи оглядывались. Они находились в центре арены, а позади них не было и намека на дверь – лишь схематично прорисованные трибуны. Великий Вождь, Юпиэс, ван-Доорн и десятка охраны бесследно исчезли. Вернее сказать их никогда и не существовало.
Лишенные болельщиков ряды трибун лишь подтверждали это. Соседи потерянно переглядывались, моргали, словно только что очнулись от тяжелого полуденного сна.
– Арена… – сказал, наконец, Алексей Красноцветов, щуря глаза от яркого солнца, – что ж, я ожидал нечто подобное… – он повернулся к остальным, – Поздравляю, соседи дорогие, мы все же дошли до самого дна. Это точка ноль – точка отсчета. Мы прорвались к истокам.
– И что теперь? – вяло спросил Поляков. Он заметил, что письмо вновь лежит здесь, частично зарывшись в песок. Почтальон нагнулся и поднял его – странно, но, пройдя сквозь оставшуюся незнамо где щель почтового ящика, конверт стал слабо светиться жемчужно-голубоватым светом, отлично видимым, несмотря на царящий вокруг полдень.
Константин поднес письмо к глазами, любуясь отблеском, а потом нежно прижал к груди.
– Теперь мы будем ждать, – сказал Красноцветов, – думаю, к нам выйдут. На вашем месте я бы порадовался – в конце концов, мы совершили то, чего не было в сценарии. Мы собрались вместе, мы прошли сквозь полное безумие, мы здесь – у самого логова Твари. И я бы не сказал, чтобы этот путь дался нам легко.
– Не то слово! – усмехнулся Ткачев, – этот путь до племени… Я думаю, мы все временно сошли с ума – полное погружение. Страшно, под конец мне стало казаться, что я теряю себя. Эта бездна под ногами, к тому же мне почему все время казалось, что я гражданин империи. Я пытался себя убедить в обратном, но логика пасовала.
– Мы ведь могли там остаться, – добавил Валера, – вы что, не почувствовали? Затянуло бы и все дела…
– Так или иначе, мы здесь, – произнес Алексей Сергеевич, поднимая руку, – Живы, и в более или менее здравом рассудке, что иначе как чудом считать трудно. Вот за этой дверью прячутся те, кто все это затеял. Они, наверняка боятся нас, но отступать им некуда, а значит, они будут сопротивляться до последнего. Сплотитесь! Саша, вспомни Червя! Костя – держи свое письмо при себе, не выпускай его из рук. Я не знаю, что будет дальше, но если они нас одолеют, значит все было зря! Все что случилось – зря были Мясник и Бутчер, Тварь, демон, Каннабис, каннибал и Жаббервох. Зря убили Павлика, зря был съеден Чук и изуродован Волчок, напрасно травили Арсеникума, были бессмысленны гонки и эстафеты, наши нервы, болезни, наш страх. Я просто хочу, чтобы это вы усвоили.
Помните, что нам идти тоже некуда. Только туда, за эту дверь!
– Странно, – сказал Андрей Якутин, – я совсем не боюсь…
– И я, – произнес Ткачев, – мы долго гонялись за Тварью. Теперь мы здесь. Мы настигли ее. Я снова думаю свободно. Я – это я и никто другой! Проклятье, да я счастлив!
Они улыбались, пожимая друг – другу руки, похлопывая по спинам, учтиво кивая. Мы здесь. Мы дошли. Лица окружавших людей казались родными и близкими. И сам факт, что они вот так, просто стоят все вместе посередине пустой спокойной арены, наполнял их непонятным ликованием, от которого хотелось пуститься в пляс. Больше не надо были играть в прятки. Вообще не надо было играть.
– Эй ты там! – весело крикнул Красноцветов, поворачиваясь к дальнему краю арены, – Выходи, что ли! Хватит скрываться за дверью от человеческого общества!! Гости пришли!
За дверью зашебаршилось, заскреблось, словно в смятении, а потом пурпурная створка, скрипнув, открылась, и на желтый песок арены вышла Альма. Она была точно такая же как обычно, только ростом увеличилась, став размером с доброго теленка – явно чересчур крупный размер для немецкой овчарки. Она уселась на краю арены, уставив на Красноцветова внимательный взгляд умных медовых глаз. Ярко красный язык свешивался из пасти, а шею собаки обхватывал кожаный ошейник. Альма тряхнула головой:
– Ну что хозяин, – мелодичным голосом легко произнесла она, – Что же ты встал? Где моя миска? Где моя ласка? Ты что, забыл обо мне? О ком ты должен заботиться? Ведь тебе это было так необходимо! Это наполняло твою жизнь смыслом, хозяин.
Красноцветов пошел вперед. Поляков предостерегающе крикнул:
– Не ходи! – но собачник даже не отреагировал.
Алексей Красноцветов сделал десять шагов и остановился перед своей собакой. Та смотрела на него сверху вниз. По сравнению с Альмой ее бывший хозяин казался совсем незначительным.
– Альма… – ласково сказал Алексей Сергеевич, без всякого страха протягивая руку и чуть касаясь шерсти, – я не забыл. Конечно нет! Просто побыв здесь некоторое время…
– он легонько погладил морду псины, потрепал густую шерсть на мощной шее, – я понял одну вещь. Кажется я плохой воспитатель, Альма. Отвратительный… Да, я старался, честно, но я не могу и не хочу больше делать то, к чему не имею способностей.
– Послушай… – сказал собака, – все еще можно исправить. Вспомни наши прогулки, наши революционные идеи – вы ты был с нами. Ты знаешь, как ведут себя животные, с которыми плохо обращаются? Они нападают на хозяев! Они могут даже съесть их!!!
– Да, я знаю, – со вздохом сказал Красноцветов, а потом его рука легко скользнула к ошейнику, и, щелкнув застежкой, резким движением содрала его, – И именно поэтому я отпускаю тебя. Ты отныне свободна от попечения. Свободна от меня, своего непутевого воспитателя. Мне уже не нужны воспитанники! Беги, Альма!! – крикнул он и резко стегнул ошейником животное по крупу.
Альма взвилась с хриплым ревом, ее зубы клацнули совсем рядом с Красноцветовым, но тот увернулся, и поспешно отступил в сторону, по-прежнему держа перед собой ошейник.
Животное дернулось, но вместо того, что бы прыгнуть на бывшего хозяина нелепо крутнулось, а в следующую секунду то, что появилось на месте Альмы, холодно уставилось на Александра Ткачева.
Это был человек, но невообразимо уродливый. Его кожа была мертвенно серебристого цвета, с разветвленной системой тонких имплантов, по которым пробегали блеклые вспышки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86