Может кто и забрал. Ну да Бог ему судья, главное письмо дошло. Письма, они всегда доходить должны.
У нас все как обычно, а может быть немного хуже. Свет вот, отключают, так, что сидим в темноте, а вечером жгем свечи, прям как в старину. Народ у нас сметливый, когда газ отключили понакупали обогревателей электрических. Грелись. Ну вот им теперь незадача, как говорит младшая внучка – «облом».
Что же до нас, то мы греемся по старинке печкой-"буржуйкой", тепло, только за дровами далеко ходить приходиться. Власти обещали к январю мазут подвести, да вот беда, танкер, что топливо вез, наткнулся на мину, что с прошлого конфликта тут плакал и пошел ко дну. Так, что, наверное, мазута нам не будет.
Бывает, грущу я. Тяжело. Виталик, внук, школу закончил, а в институт идти не желает, говорит слишком это все умно. Лежит на диване, ничего не делает. Гляну я на него, Маша, ну вылитый отец – такой же непутевый. А тот все сидит. Мы с дочкой ходим, носим ему передачи, он их берет, да кажется мне, что у него там все отбирают.
Очень боюсь, что Виталик по его стопам пойдет. Но, может обойдется. Сосед, Федор Михайлович его обещал пристроить дрова колоть, для богатеев. Работа тяжелая, ну и пусть, зато из него человека сделает!
Сама я ничего. Артрит мучает, когда холодно, но внучка мне пояс достала из собачьей шерсти. Шерсть я узнала – видно соседям внаклад стало содержать своего Тузика. Но теперь зато тепло.
Внучка у меня вообще умница. Помогает, работает за троих, учится в кулинарном техникуме на повара. Замуж бы ее, а не за кого – кругом пьянь да рвань. Когда свет есть, смотрим телевизор. Новости все не очень. Очередной конфликт, подожгли нефть. Как там у вас, в центре, тихо? А то над нами, то и дело самолеты летают. Не гражданские военные – воет так, что сервант дребезжит. Боюсь, как бы не было опять войны.
Оп! Опять свет отключили. Свечку зажгла. Тяжко стало. А помнишь, Маша, как мы институт кончали? Какие были времена золотые. Вся жизнь впереди, а главное, не боялись ничего.
Как ты там? Напиши, обязательно! Как Михаил, не пьет? А Виктор как, не забрали еще в армию? Передай мой привет Анечке, скажи, чтобы росла большая и такая же красивая, как мама. Настасья как, все такая же беспутная? И всем остальным передай наилучшие мои пожелания и поздравление с новым годом, да боюсь, пока письмо дойдет, у вас уже весна наступит.
Ну и пусть. Главное, что дойдет.
До свидания. Всегда твоя подруга Ирина".
Вечером снова пошли мертвые города – сделанные руками людей, но в этой вымершей пустыне казавшиеся чем-то далеким и неизмеримо чуждым. Фанерные щиты трепал ветер, хлопали двери и незапертые ставни окон – а общий угластый, рваный силуэт, выделялся на фоне тусклого заката, и казалось, город сделан какими-то гигантскими насекомыми, так, словно взорванный изнутри муравейник. Голые балки, скелеты на улицах под слоем красноватой пыли.
Второй город не был пустым. Он был заселен дикими. Тракт нырял в центр городишка и выходил с другой стороны, а по бокам вздымались причудливые песчаные кряжи, полные выточенных ветром замысловатых барельефов.
Дикие были здесь. Выползли на шум двигателя – скорченные, перекошенные, невообразимо уродливые, они преграждали путь машины, тянули изуродованные конечности в жалостливо агрессивных жестах. Та часть, что поздоровее, похватала, палки, камни, примитивные мечи из сырого железа. Дикие невнятно выли, лающе переговаривались друг с другом.
Ганнслингер застрелил троих, а остальные разбежались, испугавшись пулеметного грохота.
Но и тогда их фигуры возникали то справа то слева от набравшего скорость багги, а кто-то даже пытался ухватиться за раму.
Из-за опасного соседства решили не ночевать, а гнали до рассвета, и когда солнце соблагоизволило пролить серый свет на сморщенное лицо мира оказалось, что курьеры достигли Захоронений.
Унылые пустоши тянулись по сторонам, но слева они, казалось, заросли диковинным металлическим лесом. То были надгробия – стальные, мраморные, бетонные, пластиковые, и самые последние, деревянные. Здесь были те, из прошлого мира, который сгинул ныне безвозвратно. Они лежали вместе – друзья и враги, братья и сестры, отцы и дети, навсегда упокоившие амбиции своего времени под слоем пропитанной излучением пыли.
Тогда погибло много, очень много – ныне те, кто остался, лишь жалкая горстка, кучка муравьев из залитого водой муравейника. Много-много людей, лишь глянув на Захоронения своими глазами, можно было осознать, как много их было. Исполинское кладбище, самое большое в этом краю, да и на всем материке тоже. Самое большое по нынешним жестоким временам, но и самое большое по старым временам тоже! Глядя на проносящиеся мимо стальные, причудливые растения, еще хранящие по прихоти судьбы лица давно сгинувших людей, Поляков подумал, что это, наверное, и есть самое грандиозное строение за время существования человечества. Площадь Захоронений никто не измерял, опасно, да и не нужно это было. Просто километры и километры надгробий. Захоронения.
Обитала здесь нечисть, что пришла в мир после того, как погибли ныне лежащие здесь люди. Нечисть гнездилась в склепах, питалась древней мертвечиной, и любила откушать заблудших путников, но таких год от года становилось все меньше.
Дикими нечисть брезгала. Или, как предполагали некоторые, просто была с ними в родстве.
По непонятной причине вездесущая пыль не заносила надгробия. Так они и оставались вечным укором проезжающему люду. Отсюда рукой было подать до Гробницы – места наиболее гнусного во всех Мертвых землях.
Но Константин все же уговорил Водилу притормозить у края кладбища, а потом, выйдя из машины, зашвырнул далеко в Захоронения четыре письма, владельцы которых их не дождались. Может быть дикие, некоторые из которые еще могли читать, подберут эти пахнущие людским духом цилиндры и отнесут на могилы адресатов. Была у диких такая манера.
Гнали вдоль Захоронений несколько дней. По ночам было беспокойно – на кладбище кто-то выл, печально и заунывно. И трехлапые изуродованные волки сновали вокруг, шугались от выстрелов и снова возвращались, садились в отдалении и смотрели бельмастыми, гноящимися глазами на людей. А иногда скалились и было видно, что вместо зубов у них лишь голые, сизого цвета десны.
Впрочем, тракт был не мертв. Иногда встречались причудливые повозки, собранные из остатков давно умерших механизмов, в которые были впряжены местное подобие мулов – мелкокостная вырождающаяся скотинка. В возках сидели дикие – те, что еще не утратили разум, и эти были похожи на волков – столько же жалкие, они пытались убежать при виде багги, да издали потом грозили уродливым самодельным оружием. Полированное песком лезвие тускло блестело.
На третий день местность изменилась, вспучилась угрюмыми пологим холмами, что, возможно, и были когда-то горами, да неведомая сила прижала их, придавила к плоскому лику Мертвых земель, и, не выдержав тяжести, холмы оплыли, утратили мощь и несокрушимость.
Захоронения все тянулись, но теперь это уже был не сплошной массив самодельных надгробий, а все более редкие островки. Пыли здесь было поменьше, и в ней встречались катышки шлака цвета старой канифоли.
Иногда на холмах встречались странные каменные образования, торчащие из пыльнокаменной почвы как обломки зубов из десны. Формы были самые причудливые – казалось, их сотворила рука гениального безумца, но Поляков знал, что это был ветер. Ветер, возникший тогда, когда кончилась прежняя жизнь. Начавший существование на обломках, сгинувший и возродившийся вновь, как птица Феникс.
На ночь остановились в мелкой ложбинке с иссеченными эрозией стенами. Пыль сюда почти не залетала, и потому дно ложбины было густо покрыто колючкой. Поставили палатку.
Водила на ночь долго ковырялся в двигателе, а Константин читал письма. Да еще подолгу вертел в руках тяжелый цилиндр загадочного письма, место назначения которого – Гробница – древний заброшенный город, была совсем близка. До нее было подать рукой – через холмы, чуть в сторону от тракта. Ночью там было какое-то свечение, призрачное, бледное, Константин не мог определить его источник. Так и не отложив письмо, курьер заснул под привычно заунывный вой со стороны Захоронений.
Проснулся Поляков от болезненного тычка в шею. Дернулся, было, но тут же ощутил холодный металл. Ствол, стало быть. В подтверждении над ухом оружие звучно поставили на боевой взвод.
– Встаем! – бодро скомандовали сверху.
Поляков, внутренне содрогаясь, поднялся и встретился взглядом с обладателем огнестрела. Не дикий, человек. Лицо обветренное, одет в вытертую до белизны кожанку, перепоясан патронташами.
Мусорщик. Константин сжал зубы, потому что плен у Мусорщиков почти всегда означал скорый конец. Банда была дикая, отмороженная – да и какая еще могла быть в самом сердце Мертвых земель.
– Пошли, – сказал Мусорщик, и Поляков покинул палатку.
На улице было жарко. Воздух содрогался от рева моторов, криков, воплей – неказистых агрегатов собралось десятка два и разной степени убитости. И тут было полно Мусорщиков – по виду, сброд-сбродом. Здесь были люди, и дикие в жестяных доспехах, и мутанты с бледными, перекошенными лицами, и еще какие то твари. Воняло бензином, горелым маслом и грязью. Чуть в стороне от палатки несколько Мусорщиков методично пинали Водилу, а Ганнслингера уже вели, заломив руки.
Лениво отделав по ребрам, курьеров усадили в ближайший агрегат и вся свора погнала куда-то на запад. Впрочем, было ясно, куда – слухи о заселении Гробницы оказались на сто процентов правдивыми.
Гробница открылась внезапно – древний город на дне пологой котловины кишел как муравейник. Людей здесь было полно, вполне возможно, что даже больше, чем в дни его былой славы. На въезде путников (буде таковые найдутся) встречал перекошенный синий щит с надписью «Саров – 22 км». Что это означало, никто не знал, но считали, что так назывались ранее Гробницы. А 22 – количество людей в ней проживающих.
Поляков был в Гробнице дважды – оба раза по делу своей опасной службы. Но теперь город переменился – конгломерат порушенных кирпичных и бетонных стен пробороздила глубокая канава, постепенно понижающаяся к дальней своей стороне. Там, в обрамлении свежевырытой земли угадывались очертания какого-то строения. Рубленные, брутальные формы и повсеместное использование нержавеющей стали говорили о том, что строение осталось еще со старых времен.
В канаве копали и сейчас – множество людей и нелюдей, сосредоточенно орудующие лопатами. Вырытую почву вытаскивали в корзинах и насыпали достигшим уже трехметровой высоты курганом. На дальнем краю впадины громко тарахтел старенький экскаватор.
Мусорщики развернулись вовсю.
Курьеров препроводили в одну из вырытых в стенах котловины пещер – со стальной решеткой и песчаными стенами, в которую набилось человек десять. Все были измождены, с потухшими взглядами и стертыми до крови руками.
В пещере провели остаток ночи. Снаружи доносился однообразный шум перемалывания земли.
– Ночная смена, – сказал в ответ на вопрос Полякова заморенный мужичок по кличке Ханурик, – им хорошо, не жарко копать.
– А что копают? – спросил Водила.
– Ни что, а кто, – сказал Ханурик, – копает Плотный. А вместе с тем копаем мы.
– Кто это Плотный?
– Плотный – Мусорщик, главный Мусорщик, – сказал один из рабочих, сидевший у самой решетки, – он одержим.
– Да, одержим, – сказал Ханурик, – Плотный хочет выкопать Гробницу.
Народ закивал. Снаружи копали.
– Гробницу? – спросил Поляков, – но ведь город… вот он?
– Нет, – ухмыльнулся работник у решетки, – Он хочет вырыть настоящую Гробницу!
Изначальную!
– Вот это да… – сказал Водила.
Повисло молчание. Поляков осмысливал сказанное.
– Он, что псих, этот ваш Плотный?
– Ага, и еще какой, – ухмыльнулся Ханурик, – и завтра ты будешь копать для него.
Под утро пришел отвратного вида Мусорщик и швырнул Полякову сумку с письмами, процедив:
– Развлекайтессь.
Рассвет был встречен тяжким вздохом ночной смены. Она отправлялась на отдых, а также, не менее тяжким смены дневной, что пинками поднимали Мусорщики.
Всех новоприбывших выстроили в неровную колонну под палящим солнцем мертвых земель и каждому новобранцу вручили в руки лопату. Проинструктировать работников явился сам Плотный. Начальник раскопок был худ как скелет, при ходьбе его покачивал бриз из пустыни, облысевшую голову закрывала дурацкая панама – наследие старых времен. Одет Плотный был в некогда синий, а теперь выцветший до белизны комбинезон с загадочными надписями на спине – обычная униформа всех Мусорщиков. В глазах главы раскопок горел неугасимый огонь одержимости.
– Народ! – крикнул Плотный, надсаживаясь, – сегодня распорядок такой! С утра и до вечера освобождаем правый угол гробницы! Не ленитесь!
Копальщики выдали стон, после чего по команде шефа Мусорщики прошлись по строю раздавая тычки и пинки – утренний заряд бодрости.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86
У нас все как обычно, а может быть немного хуже. Свет вот, отключают, так, что сидим в темноте, а вечером жгем свечи, прям как в старину. Народ у нас сметливый, когда газ отключили понакупали обогревателей электрических. Грелись. Ну вот им теперь незадача, как говорит младшая внучка – «облом».
Что же до нас, то мы греемся по старинке печкой-"буржуйкой", тепло, только за дровами далеко ходить приходиться. Власти обещали к январю мазут подвести, да вот беда, танкер, что топливо вез, наткнулся на мину, что с прошлого конфликта тут плакал и пошел ко дну. Так, что, наверное, мазута нам не будет.
Бывает, грущу я. Тяжело. Виталик, внук, школу закончил, а в институт идти не желает, говорит слишком это все умно. Лежит на диване, ничего не делает. Гляну я на него, Маша, ну вылитый отец – такой же непутевый. А тот все сидит. Мы с дочкой ходим, носим ему передачи, он их берет, да кажется мне, что у него там все отбирают.
Очень боюсь, что Виталик по его стопам пойдет. Но, может обойдется. Сосед, Федор Михайлович его обещал пристроить дрова колоть, для богатеев. Работа тяжелая, ну и пусть, зато из него человека сделает!
Сама я ничего. Артрит мучает, когда холодно, но внучка мне пояс достала из собачьей шерсти. Шерсть я узнала – видно соседям внаклад стало содержать своего Тузика. Но теперь зато тепло.
Внучка у меня вообще умница. Помогает, работает за троих, учится в кулинарном техникуме на повара. Замуж бы ее, а не за кого – кругом пьянь да рвань. Когда свет есть, смотрим телевизор. Новости все не очень. Очередной конфликт, подожгли нефть. Как там у вас, в центре, тихо? А то над нами, то и дело самолеты летают. Не гражданские военные – воет так, что сервант дребезжит. Боюсь, как бы не было опять войны.
Оп! Опять свет отключили. Свечку зажгла. Тяжко стало. А помнишь, Маша, как мы институт кончали? Какие были времена золотые. Вся жизнь впереди, а главное, не боялись ничего.
Как ты там? Напиши, обязательно! Как Михаил, не пьет? А Виктор как, не забрали еще в армию? Передай мой привет Анечке, скажи, чтобы росла большая и такая же красивая, как мама. Настасья как, все такая же беспутная? И всем остальным передай наилучшие мои пожелания и поздравление с новым годом, да боюсь, пока письмо дойдет, у вас уже весна наступит.
Ну и пусть. Главное, что дойдет.
До свидания. Всегда твоя подруга Ирина".
Вечером снова пошли мертвые города – сделанные руками людей, но в этой вымершей пустыне казавшиеся чем-то далеким и неизмеримо чуждым. Фанерные щиты трепал ветер, хлопали двери и незапертые ставни окон – а общий угластый, рваный силуэт, выделялся на фоне тусклого заката, и казалось, город сделан какими-то гигантскими насекомыми, так, словно взорванный изнутри муравейник. Голые балки, скелеты на улицах под слоем красноватой пыли.
Второй город не был пустым. Он был заселен дикими. Тракт нырял в центр городишка и выходил с другой стороны, а по бокам вздымались причудливые песчаные кряжи, полные выточенных ветром замысловатых барельефов.
Дикие были здесь. Выползли на шум двигателя – скорченные, перекошенные, невообразимо уродливые, они преграждали путь машины, тянули изуродованные конечности в жалостливо агрессивных жестах. Та часть, что поздоровее, похватала, палки, камни, примитивные мечи из сырого железа. Дикие невнятно выли, лающе переговаривались друг с другом.
Ганнслингер застрелил троих, а остальные разбежались, испугавшись пулеметного грохота.
Но и тогда их фигуры возникали то справа то слева от набравшего скорость багги, а кто-то даже пытался ухватиться за раму.
Из-за опасного соседства решили не ночевать, а гнали до рассвета, и когда солнце соблагоизволило пролить серый свет на сморщенное лицо мира оказалось, что курьеры достигли Захоронений.
Унылые пустоши тянулись по сторонам, но слева они, казалось, заросли диковинным металлическим лесом. То были надгробия – стальные, мраморные, бетонные, пластиковые, и самые последние, деревянные. Здесь были те, из прошлого мира, который сгинул ныне безвозвратно. Они лежали вместе – друзья и враги, братья и сестры, отцы и дети, навсегда упокоившие амбиции своего времени под слоем пропитанной излучением пыли.
Тогда погибло много, очень много – ныне те, кто остался, лишь жалкая горстка, кучка муравьев из залитого водой муравейника. Много-много людей, лишь глянув на Захоронения своими глазами, можно было осознать, как много их было. Исполинское кладбище, самое большое в этом краю, да и на всем материке тоже. Самое большое по нынешним жестоким временам, но и самое большое по старым временам тоже! Глядя на проносящиеся мимо стальные, причудливые растения, еще хранящие по прихоти судьбы лица давно сгинувших людей, Поляков подумал, что это, наверное, и есть самое грандиозное строение за время существования человечества. Площадь Захоронений никто не измерял, опасно, да и не нужно это было. Просто километры и километры надгробий. Захоронения.
Обитала здесь нечисть, что пришла в мир после того, как погибли ныне лежащие здесь люди. Нечисть гнездилась в склепах, питалась древней мертвечиной, и любила откушать заблудших путников, но таких год от года становилось все меньше.
Дикими нечисть брезгала. Или, как предполагали некоторые, просто была с ними в родстве.
По непонятной причине вездесущая пыль не заносила надгробия. Так они и оставались вечным укором проезжающему люду. Отсюда рукой было подать до Гробницы – места наиболее гнусного во всех Мертвых землях.
Но Константин все же уговорил Водилу притормозить у края кладбища, а потом, выйдя из машины, зашвырнул далеко в Захоронения четыре письма, владельцы которых их не дождались. Может быть дикие, некоторые из которые еще могли читать, подберут эти пахнущие людским духом цилиндры и отнесут на могилы адресатов. Была у диких такая манера.
Гнали вдоль Захоронений несколько дней. По ночам было беспокойно – на кладбище кто-то выл, печально и заунывно. И трехлапые изуродованные волки сновали вокруг, шугались от выстрелов и снова возвращались, садились в отдалении и смотрели бельмастыми, гноящимися глазами на людей. А иногда скалились и было видно, что вместо зубов у них лишь голые, сизого цвета десны.
Впрочем, тракт был не мертв. Иногда встречались причудливые повозки, собранные из остатков давно умерших механизмов, в которые были впряжены местное подобие мулов – мелкокостная вырождающаяся скотинка. В возках сидели дикие – те, что еще не утратили разум, и эти были похожи на волков – столько же жалкие, они пытались убежать при виде багги, да издали потом грозили уродливым самодельным оружием. Полированное песком лезвие тускло блестело.
На третий день местность изменилась, вспучилась угрюмыми пологим холмами, что, возможно, и были когда-то горами, да неведомая сила прижала их, придавила к плоскому лику Мертвых земель, и, не выдержав тяжести, холмы оплыли, утратили мощь и несокрушимость.
Захоронения все тянулись, но теперь это уже был не сплошной массив самодельных надгробий, а все более редкие островки. Пыли здесь было поменьше, и в ней встречались катышки шлака цвета старой канифоли.
Иногда на холмах встречались странные каменные образования, торчащие из пыльнокаменной почвы как обломки зубов из десны. Формы были самые причудливые – казалось, их сотворила рука гениального безумца, но Поляков знал, что это был ветер. Ветер, возникший тогда, когда кончилась прежняя жизнь. Начавший существование на обломках, сгинувший и возродившийся вновь, как птица Феникс.
На ночь остановились в мелкой ложбинке с иссеченными эрозией стенами. Пыль сюда почти не залетала, и потому дно ложбины было густо покрыто колючкой. Поставили палатку.
Водила на ночь долго ковырялся в двигателе, а Константин читал письма. Да еще подолгу вертел в руках тяжелый цилиндр загадочного письма, место назначения которого – Гробница – древний заброшенный город, была совсем близка. До нее было подать рукой – через холмы, чуть в сторону от тракта. Ночью там было какое-то свечение, призрачное, бледное, Константин не мог определить его источник. Так и не отложив письмо, курьер заснул под привычно заунывный вой со стороны Захоронений.
Проснулся Поляков от болезненного тычка в шею. Дернулся, было, но тут же ощутил холодный металл. Ствол, стало быть. В подтверждении над ухом оружие звучно поставили на боевой взвод.
– Встаем! – бодро скомандовали сверху.
Поляков, внутренне содрогаясь, поднялся и встретился взглядом с обладателем огнестрела. Не дикий, человек. Лицо обветренное, одет в вытертую до белизны кожанку, перепоясан патронташами.
Мусорщик. Константин сжал зубы, потому что плен у Мусорщиков почти всегда означал скорый конец. Банда была дикая, отмороженная – да и какая еще могла быть в самом сердце Мертвых земель.
– Пошли, – сказал Мусорщик, и Поляков покинул палатку.
На улице было жарко. Воздух содрогался от рева моторов, криков, воплей – неказистых агрегатов собралось десятка два и разной степени убитости. И тут было полно Мусорщиков – по виду, сброд-сбродом. Здесь были люди, и дикие в жестяных доспехах, и мутанты с бледными, перекошенными лицами, и еще какие то твари. Воняло бензином, горелым маслом и грязью. Чуть в стороне от палатки несколько Мусорщиков методично пинали Водилу, а Ганнслингера уже вели, заломив руки.
Лениво отделав по ребрам, курьеров усадили в ближайший агрегат и вся свора погнала куда-то на запад. Впрочем, было ясно, куда – слухи о заселении Гробницы оказались на сто процентов правдивыми.
Гробница открылась внезапно – древний город на дне пологой котловины кишел как муравейник. Людей здесь было полно, вполне возможно, что даже больше, чем в дни его былой славы. На въезде путников (буде таковые найдутся) встречал перекошенный синий щит с надписью «Саров – 22 км». Что это означало, никто не знал, но считали, что так назывались ранее Гробницы. А 22 – количество людей в ней проживающих.
Поляков был в Гробнице дважды – оба раза по делу своей опасной службы. Но теперь город переменился – конгломерат порушенных кирпичных и бетонных стен пробороздила глубокая канава, постепенно понижающаяся к дальней своей стороне. Там, в обрамлении свежевырытой земли угадывались очертания какого-то строения. Рубленные, брутальные формы и повсеместное использование нержавеющей стали говорили о том, что строение осталось еще со старых времен.
В канаве копали и сейчас – множество людей и нелюдей, сосредоточенно орудующие лопатами. Вырытую почву вытаскивали в корзинах и насыпали достигшим уже трехметровой высоты курганом. На дальнем краю впадины громко тарахтел старенький экскаватор.
Мусорщики развернулись вовсю.
Курьеров препроводили в одну из вырытых в стенах котловины пещер – со стальной решеткой и песчаными стенами, в которую набилось человек десять. Все были измождены, с потухшими взглядами и стертыми до крови руками.
В пещере провели остаток ночи. Снаружи доносился однообразный шум перемалывания земли.
– Ночная смена, – сказал в ответ на вопрос Полякова заморенный мужичок по кличке Ханурик, – им хорошо, не жарко копать.
– А что копают? – спросил Водила.
– Ни что, а кто, – сказал Ханурик, – копает Плотный. А вместе с тем копаем мы.
– Кто это Плотный?
– Плотный – Мусорщик, главный Мусорщик, – сказал один из рабочих, сидевший у самой решетки, – он одержим.
– Да, одержим, – сказал Ханурик, – Плотный хочет выкопать Гробницу.
Народ закивал. Снаружи копали.
– Гробницу? – спросил Поляков, – но ведь город… вот он?
– Нет, – ухмыльнулся работник у решетки, – Он хочет вырыть настоящую Гробницу!
Изначальную!
– Вот это да… – сказал Водила.
Повисло молчание. Поляков осмысливал сказанное.
– Он, что псих, этот ваш Плотный?
– Ага, и еще какой, – ухмыльнулся Ханурик, – и завтра ты будешь копать для него.
Под утро пришел отвратного вида Мусорщик и швырнул Полякову сумку с письмами, процедив:
– Развлекайтессь.
Рассвет был встречен тяжким вздохом ночной смены. Она отправлялась на отдых, а также, не менее тяжким смены дневной, что пинками поднимали Мусорщики.
Всех новоприбывших выстроили в неровную колонну под палящим солнцем мертвых земель и каждому новобранцу вручили в руки лопату. Проинструктировать работников явился сам Плотный. Начальник раскопок был худ как скелет, при ходьбе его покачивал бриз из пустыни, облысевшую голову закрывала дурацкая панама – наследие старых времен. Одет Плотный был в некогда синий, а теперь выцветший до белизны комбинезон с загадочными надписями на спине – обычная униформа всех Мусорщиков. В глазах главы раскопок горел неугасимый огонь одержимости.
– Народ! – крикнул Плотный, надсаживаясь, – сегодня распорядок такой! С утра и до вечера освобождаем правый угол гробницы! Не ленитесь!
Копальщики выдали стон, после чего по команде шефа Мусорщики прошлись по строю раздавая тычки и пинки – утренний заряд бодрости.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86