Ходить так можно было до бесконечности, но Поляков не дойдя до точки сдвига, свернул в неприметную дверь под номером 73 и, внутренне собравшись, потянул дешевую силуминовую ручку.
Со скрипом, протирая на древнем линолеуме широкую полосу, дверь отворилась и явила за собой бескрайнее сверкающее пространство о котором Константин, с самого начала этого безумного дня не переставал втайне вздыхать.
Он сделал шаг и жгучий ветер свободы дунул ему в лицо, заставив прищуриться от едкой, мелкой пыли, которую игривый воздушный поток вздымал с верхушек одиноких барханов, что примостились в кольце угрюмой каменной породы, как редкие животные в клетке зверинца.
Курьер огляделся – он снова был одет в знакомый по снам непритязательный костюм – вытертые джинсы с псевдомедными заклепками, куртка из кожзаменителя сделанная в далекой экзотической Турции, да тяжелые ботинки на толстой подошве – яркой и глупой молодежной окраски. Непрозрачные очки в толстой пластиковой оправе давно вышедшие из моды и защищавшие глаза от палящего солнца торчали из правого верхнего кармана.
Впереди лежала земля – пустынная и унылая, она хранила и пестовала свои горькие воспоминания, что лежали на ней подобно тяжелой серой печати. Что-то случилось здесь – давным-давно, что-то нехорошее, прошедшее по окрестным холмам подобно бешеной буре сметая все следы мира и процветания.
Впрочем, скорее всего и до катаклизма, эта обитель уныния не могла похвастать особым богатством.
Константин шел вперед, километр за километром, его привычные к ходьбе ноги почти не знали усталости. Палило солнце, слабый ветерок гонял по каменистой почве скомканные шарики промасленной оберточной бумаги, а вокруг валялся техногенный мусор – остатки ныне сгинувшей цивилизации – всяческого рода железки, пружины от задней подвески «жигулей», смятые жестянки «кильки в томате», будильники «слава» и «полет» – все без стрелок, алюминиевые ножи и вилки с таинственной надписью «нерж», чугунные олимпийские мишки с улыбками идиотов, стальные календари-перевертыши с навеки застывшим числом тринадцать, да битые бутылки из-под портвейна «агдам» и «солнцедар».
Где-то здесь, в глубинах этой негостеприимной земли скрывался вход, нет, скрывались врата, выход в подъезд номер один, где могли быть еще живые люди – потерянные, дезориентированные, испуганные за свою жизнь и свой рассудок.
О том что он, в сущности, находится в одной из квартир, Полякову напоминали только изредка встречающиеся одиноко стоящие стены – остатки обрушившихся домов – оклеенные одинаковыми безвкусными обоями в розовый цветочек.
Через два часа он достиг утлой деревеньки расположившейся в угрюмой, похожей на кратер котловине. В наспех собранном из разнокалиберных гнилых бревен бараке трое обросших, бомжеватых личностей, напряженно слушавших молчащий картонный динамик, неприветливо зыркнули воспаленными глазами на Константина и на его вопрос о ближайшем крупном городе, махнули рукой в сторону встающего солнца. Помимо солнца, в том направлении, должен был находится город Сарайск – самый большой (и единственный) культурный центр этих познавших беду земель.
До Сарайска курьер добирался еще часа три, сначала пешком, а потом на пронзительной скрипящем средстве местного сообщения – потерявшем цвет кузове «запорожца» поставленного на тележное основание, в который была запряженная старая кобыла по кличке Манька.
Владелец транспорта, пьяный и веселый дедок Николаич, всю дорогу тешил Полякова последними новостями столичной жизни, густо мешая их с немудреными, душевными наставлениями.
– Ты сынок, как в городе-то окажешься, ты рот не раскрывай – не ворона, чай. Враз облапошат – это у них мигом. Со стервятниками не связывайся, божество почитай, а как прижмут – деньги отдай. Деньги, они – тьфу, жисть важнее. И оружие на виду не носи – обидеться могут и головенку тебе снесут.
Впрочем, применить на практике полученные знания, Поляков так и не смог. Въезд в Сарайск им преградила неряшливо собранная из шиферных листов пограничная будка с прилагающимся полосатым шлагбаумом. Поверх будки, меж двух бетонных фонарных столбов, трепетала на ветру алая растяжка с коряво выписанными буквами:
«Автоматическая КПП. Предъявите документ». Судя по всему, на всем посту автоматическим являлся только древний как небо АК-47 в руках подошедшего пограничника.
Страж порядка хмуро смотрел на подъезжающий экипаж, переминаясь выглядывающими из-под длинной линялой шинели кроссовками «адидас». Проверив захватанный документ, полученный от Николаича, пограничник воззрился на Полякова с нехорошей заинтересованностью и показал дедку три поблескивающие медью монетки. Что значила сия пантомима курьер спросить уже не успел, потому что Николаич, не с того не с сего, хакнув, опустил на голову Константина недопитую в пути бутылку «южной полночи». Полночь, не замедлила наступить.
– Ну, проснись, соколик! – сказал тьма, – тебе чего тут надо, а?
Константин поднял голову и тупо уставился на говорящего. Мысли путались. Чем-то Полякову была знакома эта обрюзгшая рожа, на которой явственно отпечатались все многочисленные пороки предков.
– Да ты приди в себя, – повторил этот тип, похлопывая по изрисованной поверхности древней, рассыхающейся столешницы, – давай, новый день настал.
Видно этого не было – они находились в очень тесном закрытом помещении. Курьер скосил глаза на унылые некрашеные стены с полинявшими от времени ломкими постерами «безумного Макса» и рисованными плакатами к фильму «первая перчатка». У единственной двери обретался еще один солдат в вытертой шинели без знаков различий и в ярком пластмассовом хоккеистском шлеме. Автомата воину не дали и он довольствовался остро заточенным прутом арматуры.
Помимо солдата и потасканного типа комната была полна древними подшивками газеты «советский спорт» за октябрь 79ого года. Поляков вновь уставился на зачуханного и тотчас узнал его.
– Я в Сарайск шел, – сказал Константин рассудительно, – никаких претензий ни к кому…
Говорят, у вас здесь есть врата.
– А то! Есть, конечно, – довольно улыбнулся зачуханный, – врата есть, а вот со спортивным просвещением у нас плохо. Не идет народ в спортсмены, что ты будешь делать!
Короче, я хан Юрик. Я здесь главный судья, тренер и комментатор. В общем, я здесь самый-самый.
– Вон куда забрался, – пробормотал Поляков, – ну, хорошо, ты – тренер. А я то, для чего тебе нужен?
Хан Юрик довольно заулыбался и невежливо ткнул в Полякова грязным кривым пальцем:
– Я ж грю, в спортсмены не идет никто, демоны! Умные все стали, итить их! Как что – прячутся. А у нас с каждым поколением все более хилый народ рождается. Своих скоро и брать перестанем. Вот и приходится пришлых ловить, да спортсменами делать.
– Так тебе спортсмен нужен? А кто сказал, что я тебе в спортсмены пойду?
– Ты вона какой здоровый, – сказал Юрик, с ухмылкой, – выдержишь долго… может быть даже до конца дойдешь! А кто сказал? Тебе ведь во врата нужно? Так они заперты все равно, кого попало туда не пускают. Меня только, да победителей Эстафеты.
– Что еще за эстафета?
– О, демона вошь! Эт-та, братец наше главное культурное событие года. Спортивное состязание и религиозный праздник! Рассказывать тебе о нем не буду, сам увидишь, но народ это любит, обожает. Ну что, пойдешь ко мне спортсменом?
Поляков посмотрел в бегающие глаза хану Юрику и не увидел там ничего кроме провинциальной хитрости и немалой доли жестокости.
– У меня есть выбор? – спросил курьер.
Юрик широко улыбнулся и кивнул солдату у дверей. Тот встрепенулся, дернулся как заводная машинка, и с диким воплем метнул свое копье в сторону остолбеневшего Константина. Арматура просвистела у самой головы курьера и с грохотом на четверть вошла в плакат «первой перчатки», продырявив черно-белую голову нарисованному боксеру.
Оказавшейся свободной рукой солдат нервно взмахнул в воздухе и неумело отдал честь.
– Я согласен, – быстро сказал Поляков, как только обрел дар речи.
– Ну и ладушки! – посветлел лицом Юрик, – будешь моим спортсменом, и демона только кобенился? Пройдешь – сам тебя во врата отведу! А не пройдешь – звиняй, брат, тогда тебе уже ничего не надо будет… Ну, бывай, побегу утрясать в министерство. А ты пока в себя приходи, как надо позовут.
Хан Юрик поднялся из-за своего стола – оказалось, что на самом-самом нацеплен грязный до невозможности синий комбинезон, поверх которого обретался однобортный пиджак с алым флажком на лацкане. Завершал картину многоцветный ремень с олимпийской символикой.
Хлопнула дверь и Поляков остался один. Солдат покопался за пазухой и вынул кухонный нож с синей пластиковой рукояткой. За стенами комнаты раздавались смутный низкие звуки – как будто там работала тяжелая техника или плескались волны неизвестного моря.
Константин некоторое время думал что будет, если он сейчас попытается выдрать арматурину из стены, но оценил глубину погружения снаряда и смирился.
Как и обещалось, через два часа за ним пришли. Угрюмые люди в полосатых пиджаках и вытянутых на коленках тренировочных штанах вытолкали курьера из комнаты и провели по узкому, короткому коридору. Скрипнула дверь и в глаза Константину брызнуло солнце.
Он ошеломленно поморгал, а в уши в это время вливался мощный, многоголосый рев, которые может издавать лишь штормовое море и пришедшая на аутодафе толпа. Глаза привыкли к жаркому сверканию и Поляков ошеломленно огляделся.
Судя по всему, после Катаклизма от Сарайска осталось не так много – потресканная пятиэтажная хрущоба, с закопченными стенами и перекрещенными бумагой окнами в окружении живописных развалин и кое-как собранных из жести унылых бараков. В результате пятиэтажка внушительно возвышалась над всем городским пейзажем, как последний островок сомнительной цивилизованности.
Чуть в стороне от этого местного небоскреба, минуя загаженный двор, где на вросших в землю каруселях сушилось тряпье, когда-то располагалась спортплощадка, а сейчас было странное нагромождение не сразу поддающихся идентификации предметов. Размеченная позывными «старт» и «стоп» асфальтовая дорожка убегала на шестьдесят метров, а далее, проломив ржавый забор, сворачивала на чудом сохранившуюся улицу.
В основании дорожки громоздился донельзя нелепый помост, собранный из подручного хлама и покрытый кумачового цвета материей с неким подобием занавеса и одинокой ржавой стойкой для микрофона без микрофона. Чуть дальше, в самой середине асфальтового поля для игры в футбол, окруженное блестящими ступенями из неровно обколотых мраморных плит, вырастало донельзя уродливое сооружение явно религиозного толка. С нарастающим изумлением Поляков узнал в нем кузов ассенизаторского грузовика с прилагающейся гидравликой и порядковым номером, украшенный самодельными бумажными цветочками и вырезанными из картона самодельными же гирляндами в виде вереницы кособоких утят.
Два огненно красных транспаранта, обрамляли площадку с двух сторон. На той, что у дома было написано: «О, Сор – ты мир!». На той, что напротив: «О, спор – ты мертв!»
Между транспарантами находилась толпа – донельзя пестрая, смеющаяся, кричащая, поющая и матерящаяся на все голоса. Большинство людей было одето в страшный сон всех кутюрье мира – в основном превалировали ватники, шинели без нашивок, заношенные до крайности пальто и футуристического вида образования из предметов быта. Народ вопил и кидал в воздух шапки, кепки, панамы, каски и шлемы.
Как раз в тот момент, когда Поляков появился на свежем воздухе, четыре громкоговорителя по углам площади трескуче откашлялись и с энтузиазмом грянули:
Все выше и выше и выше, Несет нас мотор наших птиц…
Народ взревел, по углам площади звучно громыхнули минометы, в воздух взвились десятки шаров однообразного серо-черного цвета и на сцене появился ведущий. Песня оборвалась и репродукторы выдали мощное хардроковое приветствие.
Как нетрудно было догадаться, вел представление хан Юрик. Только теперь он был облачен в умопомрачительный больничный халат с нашитыми стальными ложками и блестящий на жарком солнце шлем пожарного. От одного его вида хотелось закрыть глаза и больше их не открывать. Юрик экспрессивно взмахнул руками и, вцепившись в стойку без микрофона, крикнул:
– Привет, Сарайск!! Как дела!!
– АААААА!!! – отозвалась толпа.
– Как дела, я спрашиваю?! – выкрикнул Юрик, голос его пер из динамиков подобно реву.
Народ неистовствовал. Из толпы вылетело два десятка штопаных носков и темно-синий рабочий халат, осевший на правом сапоге Юрика. Тот широко и безумно улыбнулся.
– Хорошо, да?! Ну тогда ДА НАЧНЕТСЯ НАШЕ ШОУ!!!
– АААААА!!! – надрывалось человечье стадо. Наиболее экзальтированные пытались залезть на сцену к Юрику, но были скинуты угрюмыми солдатами в разнобойных шинелях.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86
Со скрипом, протирая на древнем линолеуме широкую полосу, дверь отворилась и явила за собой бескрайнее сверкающее пространство о котором Константин, с самого начала этого безумного дня не переставал втайне вздыхать.
Он сделал шаг и жгучий ветер свободы дунул ему в лицо, заставив прищуриться от едкой, мелкой пыли, которую игривый воздушный поток вздымал с верхушек одиноких барханов, что примостились в кольце угрюмой каменной породы, как редкие животные в клетке зверинца.
Курьер огляделся – он снова был одет в знакомый по снам непритязательный костюм – вытертые джинсы с псевдомедными заклепками, куртка из кожзаменителя сделанная в далекой экзотической Турции, да тяжелые ботинки на толстой подошве – яркой и глупой молодежной окраски. Непрозрачные очки в толстой пластиковой оправе давно вышедшие из моды и защищавшие глаза от палящего солнца торчали из правого верхнего кармана.
Впереди лежала земля – пустынная и унылая, она хранила и пестовала свои горькие воспоминания, что лежали на ней подобно тяжелой серой печати. Что-то случилось здесь – давным-давно, что-то нехорошее, прошедшее по окрестным холмам подобно бешеной буре сметая все следы мира и процветания.
Впрочем, скорее всего и до катаклизма, эта обитель уныния не могла похвастать особым богатством.
Константин шел вперед, километр за километром, его привычные к ходьбе ноги почти не знали усталости. Палило солнце, слабый ветерок гонял по каменистой почве скомканные шарики промасленной оберточной бумаги, а вокруг валялся техногенный мусор – остатки ныне сгинувшей цивилизации – всяческого рода железки, пружины от задней подвески «жигулей», смятые жестянки «кильки в томате», будильники «слава» и «полет» – все без стрелок, алюминиевые ножи и вилки с таинственной надписью «нерж», чугунные олимпийские мишки с улыбками идиотов, стальные календари-перевертыши с навеки застывшим числом тринадцать, да битые бутылки из-под портвейна «агдам» и «солнцедар».
Где-то здесь, в глубинах этой негостеприимной земли скрывался вход, нет, скрывались врата, выход в подъезд номер один, где могли быть еще живые люди – потерянные, дезориентированные, испуганные за свою жизнь и свой рассудок.
О том что он, в сущности, находится в одной из квартир, Полякову напоминали только изредка встречающиеся одиноко стоящие стены – остатки обрушившихся домов – оклеенные одинаковыми безвкусными обоями в розовый цветочек.
Через два часа он достиг утлой деревеньки расположившейся в угрюмой, похожей на кратер котловине. В наспех собранном из разнокалиберных гнилых бревен бараке трое обросших, бомжеватых личностей, напряженно слушавших молчащий картонный динамик, неприветливо зыркнули воспаленными глазами на Константина и на его вопрос о ближайшем крупном городе, махнули рукой в сторону встающего солнца. Помимо солнца, в том направлении, должен был находится город Сарайск – самый большой (и единственный) культурный центр этих познавших беду земель.
До Сарайска курьер добирался еще часа три, сначала пешком, а потом на пронзительной скрипящем средстве местного сообщения – потерявшем цвет кузове «запорожца» поставленного на тележное основание, в который была запряженная старая кобыла по кличке Манька.
Владелец транспорта, пьяный и веселый дедок Николаич, всю дорогу тешил Полякова последними новостями столичной жизни, густо мешая их с немудреными, душевными наставлениями.
– Ты сынок, как в городе-то окажешься, ты рот не раскрывай – не ворона, чай. Враз облапошат – это у них мигом. Со стервятниками не связывайся, божество почитай, а как прижмут – деньги отдай. Деньги, они – тьфу, жисть важнее. И оружие на виду не носи – обидеться могут и головенку тебе снесут.
Впрочем, применить на практике полученные знания, Поляков так и не смог. Въезд в Сарайск им преградила неряшливо собранная из шиферных листов пограничная будка с прилагающимся полосатым шлагбаумом. Поверх будки, меж двух бетонных фонарных столбов, трепетала на ветру алая растяжка с коряво выписанными буквами:
«Автоматическая КПП. Предъявите документ». Судя по всему, на всем посту автоматическим являлся только древний как небо АК-47 в руках подошедшего пограничника.
Страж порядка хмуро смотрел на подъезжающий экипаж, переминаясь выглядывающими из-под длинной линялой шинели кроссовками «адидас». Проверив захватанный документ, полученный от Николаича, пограничник воззрился на Полякова с нехорошей заинтересованностью и показал дедку три поблескивающие медью монетки. Что значила сия пантомима курьер спросить уже не успел, потому что Николаич, не с того не с сего, хакнув, опустил на голову Константина недопитую в пути бутылку «южной полночи». Полночь, не замедлила наступить.
– Ну, проснись, соколик! – сказал тьма, – тебе чего тут надо, а?
Константин поднял голову и тупо уставился на говорящего. Мысли путались. Чем-то Полякову была знакома эта обрюзгшая рожа, на которой явственно отпечатались все многочисленные пороки предков.
– Да ты приди в себя, – повторил этот тип, похлопывая по изрисованной поверхности древней, рассыхающейся столешницы, – давай, новый день настал.
Видно этого не было – они находились в очень тесном закрытом помещении. Курьер скосил глаза на унылые некрашеные стены с полинявшими от времени ломкими постерами «безумного Макса» и рисованными плакатами к фильму «первая перчатка». У единственной двери обретался еще один солдат в вытертой шинели без знаков различий и в ярком пластмассовом хоккеистском шлеме. Автомата воину не дали и он довольствовался остро заточенным прутом арматуры.
Помимо солдата и потасканного типа комната была полна древними подшивками газеты «советский спорт» за октябрь 79ого года. Поляков вновь уставился на зачуханного и тотчас узнал его.
– Я в Сарайск шел, – сказал Константин рассудительно, – никаких претензий ни к кому…
Говорят, у вас здесь есть врата.
– А то! Есть, конечно, – довольно улыбнулся зачуханный, – врата есть, а вот со спортивным просвещением у нас плохо. Не идет народ в спортсмены, что ты будешь делать!
Короче, я хан Юрик. Я здесь главный судья, тренер и комментатор. В общем, я здесь самый-самый.
– Вон куда забрался, – пробормотал Поляков, – ну, хорошо, ты – тренер. А я то, для чего тебе нужен?
Хан Юрик довольно заулыбался и невежливо ткнул в Полякова грязным кривым пальцем:
– Я ж грю, в спортсмены не идет никто, демоны! Умные все стали, итить их! Как что – прячутся. А у нас с каждым поколением все более хилый народ рождается. Своих скоро и брать перестанем. Вот и приходится пришлых ловить, да спортсменами делать.
– Так тебе спортсмен нужен? А кто сказал, что я тебе в спортсмены пойду?
– Ты вона какой здоровый, – сказал Юрик, с ухмылкой, – выдержишь долго… может быть даже до конца дойдешь! А кто сказал? Тебе ведь во врата нужно? Так они заперты все равно, кого попало туда не пускают. Меня только, да победителей Эстафеты.
– Что еще за эстафета?
– О, демона вошь! Эт-та, братец наше главное культурное событие года. Спортивное состязание и религиозный праздник! Рассказывать тебе о нем не буду, сам увидишь, но народ это любит, обожает. Ну что, пойдешь ко мне спортсменом?
Поляков посмотрел в бегающие глаза хану Юрику и не увидел там ничего кроме провинциальной хитрости и немалой доли жестокости.
– У меня есть выбор? – спросил курьер.
Юрик широко улыбнулся и кивнул солдату у дверей. Тот встрепенулся, дернулся как заводная машинка, и с диким воплем метнул свое копье в сторону остолбеневшего Константина. Арматура просвистела у самой головы курьера и с грохотом на четверть вошла в плакат «первой перчатки», продырявив черно-белую голову нарисованному боксеру.
Оказавшейся свободной рукой солдат нервно взмахнул в воздухе и неумело отдал честь.
– Я согласен, – быстро сказал Поляков, как только обрел дар речи.
– Ну и ладушки! – посветлел лицом Юрик, – будешь моим спортсменом, и демона только кобенился? Пройдешь – сам тебя во врата отведу! А не пройдешь – звиняй, брат, тогда тебе уже ничего не надо будет… Ну, бывай, побегу утрясать в министерство. А ты пока в себя приходи, как надо позовут.
Хан Юрик поднялся из-за своего стола – оказалось, что на самом-самом нацеплен грязный до невозможности синий комбинезон, поверх которого обретался однобортный пиджак с алым флажком на лацкане. Завершал картину многоцветный ремень с олимпийской символикой.
Хлопнула дверь и Поляков остался один. Солдат покопался за пазухой и вынул кухонный нож с синей пластиковой рукояткой. За стенами комнаты раздавались смутный низкие звуки – как будто там работала тяжелая техника или плескались волны неизвестного моря.
Константин некоторое время думал что будет, если он сейчас попытается выдрать арматурину из стены, но оценил глубину погружения снаряда и смирился.
Как и обещалось, через два часа за ним пришли. Угрюмые люди в полосатых пиджаках и вытянутых на коленках тренировочных штанах вытолкали курьера из комнаты и провели по узкому, короткому коридору. Скрипнула дверь и в глаза Константину брызнуло солнце.
Он ошеломленно поморгал, а в уши в это время вливался мощный, многоголосый рев, которые может издавать лишь штормовое море и пришедшая на аутодафе толпа. Глаза привыкли к жаркому сверканию и Поляков ошеломленно огляделся.
Судя по всему, после Катаклизма от Сарайска осталось не так много – потресканная пятиэтажная хрущоба, с закопченными стенами и перекрещенными бумагой окнами в окружении живописных развалин и кое-как собранных из жести унылых бараков. В результате пятиэтажка внушительно возвышалась над всем городским пейзажем, как последний островок сомнительной цивилизованности.
Чуть в стороне от этого местного небоскреба, минуя загаженный двор, где на вросших в землю каруселях сушилось тряпье, когда-то располагалась спортплощадка, а сейчас было странное нагромождение не сразу поддающихся идентификации предметов. Размеченная позывными «старт» и «стоп» асфальтовая дорожка убегала на шестьдесят метров, а далее, проломив ржавый забор, сворачивала на чудом сохранившуюся улицу.
В основании дорожки громоздился донельзя нелепый помост, собранный из подручного хлама и покрытый кумачового цвета материей с неким подобием занавеса и одинокой ржавой стойкой для микрофона без микрофона. Чуть дальше, в самой середине асфальтового поля для игры в футбол, окруженное блестящими ступенями из неровно обколотых мраморных плит, вырастало донельзя уродливое сооружение явно религиозного толка. С нарастающим изумлением Поляков узнал в нем кузов ассенизаторского грузовика с прилагающейся гидравликой и порядковым номером, украшенный самодельными бумажными цветочками и вырезанными из картона самодельными же гирляндами в виде вереницы кособоких утят.
Два огненно красных транспаранта, обрамляли площадку с двух сторон. На той, что у дома было написано: «О, Сор – ты мир!». На той, что напротив: «О, спор – ты мертв!»
Между транспарантами находилась толпа – донельзя пестрая, смеющаяся, кричащая, поющая и матерящаяся на все голоса. Большинство людей было одето в страшный сон всех кутюрье мира – в основном превалировали ватники, шинели без нашивок, заношенные до крайности пальто и футуристического вида образования из предметов быта. Народ вопил и кидал в воздух шапки, кепки, панамы, каски и шлемы.
Как раз в тот момент, когда Поляков появился на свежем воздухе, четыре громкоговорителя по углам площади трескуче откашлялись и с энтузиазмом грянули:
Все выше и выше и выше, Несет нас мотор наших птиц…
Народ взревел, по углам площади звучно громыхнули минометы, в воздух взвились десятки шаров однообразного серо-черного цвета и на сцене появился ведущий. Песня оборвалась и репродукторы выдали мощное хардроковое приветствие.
Как нетрудно было догадаться, вел представление хан Юрик. Только теперь он был облачен в умопомрачительный больничный халат с нашитыми стальными ложками и блестящий на жарком солнце шлем пожарного. От одного его вида хотелось закрыть глаза и больше их не открывать. Юрик экспрессивно взмахнул руками и, вцепившись в стойку без микрофона, крикнул:
– Привет, Сарайск!! Как дела!!
– АААААА!!! – отозвалась толпа.
– Как дела, я спрашиваю?! – выкрикнул Юрик, голос его пер из динамиков подобно реву.
Народ неистовствовал. Из толпы вылетело два десятка штопаных носков и темно-синий рабочий халат, осевший на правом сапоге Юрика. Тот широко и безумно улыбнулся.
– Хорошо, да?! Ну тогда ДА НАЧНЕТСЯ НАШЕ ШОУ!!!
– АААААА!!! – надрывалось человечье стадо. Наиболее экзальтированные пытались залезть на сцену к Юрику, но были скинуты угрюмыми солдатами в разнобойных шинелях.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86