Может быть, потому я и начал так рьяно стремиться к свободе? Клаустрофобия на всю жизнь?
Те же самые ощущения я испытывал и сейчас. И то, что в стальном ящике со мной находится еще один живой человек только омрачало ситуацию.
Меж тем мой напарник приступил к ужину, уничтожив пять упаковок дегидрированного супа и милостиво разрешив взять мне одну. Меня трясло от злобы, но затевать конфликт сейчас явно не стоило.
Выдыхая в морозный воздух оптимистичные облачка пара, он уничтожил одну за другой упаковки и теперь я заметил, что он держит слово. Вместо того чтобы пускать их в свободный полет, он аккуратно запихивал их в складки своего кресла, откуда они торчали самым безумным образом. Законопачиванию также подверглись некоторые впадины на панели приборов. Куски черно-белого жвачного ехидно пялились на меня с упаковок.
Что ж, уговор он выполнял, следует признать.
Собственно мысль о невменяемости моего второго пилота пришла ко мне только тогда.
Хотя сейчас мне кажется это странным – он вел себя неадекватно с самого старта и я вполне мог его заподозрить, стоило лишь пообщаться с ним поближе там, на земле. Может быть, все было бы по другому. Но тогда мне казалось, что раз он допущен к полету, то наверняка прошел тестирование на психологическую полноценность. Увы, я забыл что ЦАП – это ЦАП – а там всегда больше всего на свете любили деньги – потому и взрываются так часто на стартах наши перегруженные лишним народом спайс-шатлы.
Но теперь я взглянул на него новыми глазами. Напарник улыбался и пускал в невесомость маленькие радужные пузыри, которые замерзали, едва оторвавшись от его губ и на лету превращались в неэстетичного вида снежинки.
Мне было холодно – температура в Агамемноне приближалась к минусовой и хотелось чего ни будь теплого и я отправил свой пакет в положенную для этого микроволновку.
Дегидрированный суп принялся разогреваться, а я вернулся в кресло и предался тяжким думам. Мой идеализм куда то испарился. Вернее, если принять во внимание царящий холод, выпал колкой изморозью. Впервые в моей благопристойной жизни я наврался на настоящие неприятности, которые к тому же грозили стать первыми и последними.
От осознания этого факта мне стало так тоскливо, что я не сразу сообразил что мой суп давно миновал точку перегрева и сейчас активно кипит в своей упаковке. Шум доносящийся из печи заставил меня поднять голову и поспешно рвануться к дверце. Рывком я распахнул задыхающийся в собственном паре нагревательный прибор и замер, когда поток жара рванулся мне на встречу. Решение было простым и захватывающим. Я застыл у потолка кабины и почувствовал, что улыбаюсь.
– Агамемно, прием! – проснулся ЦАП из-под толщи льда оковывающей переднюю панель, – У вас там холодно? Мы, кажется, нашли выход. Это называется «Ершить себя изнутри» – древний сибирский способ. Очень прост в исполнении. Самое главное тщательная, последовательная работа грудных мышц…
– ЦАП, я знаю что делать! – заорал я, – у меня есть решение!!
Мой напарник оторвался от своих пузырей и удивленно посмотрел на меня – кажется, он считал меня сумасшедшим.
Упаковка супа кипела в печке еще полтора часа, распространяя влажное банное тепло, а когда суп полностью испарился, я заменил ее другой. По моим расчетам обогрева должно было хватить недели на три.
Трансфер 004. Якутин.

Первый пилот. Траектория разгона.
Ну вот. Возвращаясь к моих запискам. У меня тут произошли некоторые положительные сдвиги, и, мне кажется, мы скоро попадем домой. Боже, как я устал! Бесконечная война страшно меня утомляет. Сколько длится эта война – в основном холодная, но иногда перерастающая в эпические кровавые битвы?
Мир, услышь меня – кажется, трансферы это единственное, что меня держит, что позволяет остаться в рассудке.
Весь вечер напарник бодро гадил на своей половине. Плевался и мазал слюнями стены.
Мне было тошно. Ночью плохо спал – было душно, стильный серебристый комбинезон лип к телу и пропитывался потом. Второй пилот храпел и переговаривался во сне. Мне показалось, что он говорит даже не с одним, а с несколькими собеседниками.
Иногда он замолкал, а потом начинал тихо и тоскливо выть на приближающуюся луну.
Именно той ночью я впервые ощутил себя запертым в клетке с несколько лет постившимся диким павианом – кошмарное, тягостное ощущение, а самое главное – не поддающееся никакому прогнозу.
Была лишь надежда – запертая в клетку вместе со мной, а ей прогнозы были не к чему – она была слепа и невменяема, как большинство таких надежд.
Утро красило нежным светом утратившие всякий лоск внутренности кабины – только вместо застенчивого румянца только что показавшегося из-за горизонта солнца нам светила луна, раз и навсегда заменив собой извечный светоч. Желтый ее неприятный свет понуро скользил по разрисованным изморозью приборам, по запотевшим стеклам циферблатов, по многочисленным бессмысленным флажкам этикеток, по слюням, грязным носкам и пропитавшимся потом серебристым комбинезонам от известного кутюрье. Голые волосатые ноги второго пилота парили в воздухе, частично перекрывая мне вид на далекую землю.
Сквозь кашляющий эфир ЦАП донес нам звуки побудки и едва дав ей закончиться, почти без паузы, тараторя и захлебываясь звуками как диктор итальянского радио начал поздравительную речь о достижении нами лунной орбиты.
К речи я остался совершенно равнодушный, потому что смотрел на корявые ступни напарника, распространяющие в воздухе совершенно неописуемый аромат.
Если вы теперь спросите меня, как пахнут луна, я без тени промедления отвечу вам – грязными носками. Впрочем, сейчас то я привык к этому запаху.
– Хочу быть ближе к природе, – заметив мой взгляд лаконично сообщил напарник, – пройтись так сказать, своими ногами по лунной пыли…
Я вежливо кивнул, хотя внутри исходил криком. ЦАП закончил речь, которую я совершенно не уловил и предложил преступить к собственно маневрам.
Короткий завтрак с ритуальным запуском смятых оберток в воздух. Заменить одну выкипевшую в микроволновке корову на другую.
– Агамемно, прием! – торжественно сообщил ЦАП, – приступайте к перемещению на орбиту луны. Весь мир сейчас смотрит на наш спутник с надеждой, затаив дыхание. Продажи мясо молочных продуктов подскочили на сто пятьдесят процентов. Агамемно! Так держать!
Я подумал о тех бесчисленных миллионах у которых сейчас день, но промолчал, а вместо этого занял место в кресле, предварительно по инструкции пристегнувшись. Мой второй пилот, шевеля голыми ступнями, встал на боевой пост.
Влекомый пробудившимися маневровыми двигателями Агамемно начал совершать замедленный, неторопливый кувырок, ставя вселенную в запотевших иллюминаторах с ног на голову. ЦАП контролировал телемилию, сообщая что-то о градусах и параллелях. Мои руки оперировали приборами экономными четкими движениями и, словно отдельно от меня. Уроки данные на земле не прошли зря. Я справлялся. Но лишь до поры до времени.
– Не трожь! – трубно заорал напарник, стоило моей руки протянуться к тумблеру в опасной близости от его кресла.
Я упрямо нажал и тут же сильно получил по ладони. Прижав руку к груди, я очередным усилием воли удержался от того, чтобы ринуться в драку. Земля в иллюминаторах стала смещаться куда то влево и вниз. Кинув на напарника умоляющий взгляд, я снова рванулся к тумблеру и он ударил снова.
– Нажми, кретин!! – заорал я вне себя от боли и страха.
Он нажал. Я вернулся к своим приборам.
– Это мои приборы, – сказал второй пилот, нахмурясь, – никогда их не трогай.
Я не ответил – ловил взбесившийся челнок.
– Агамемно, что у вас там происходит? – взволнованно спросил ЦАП и ответил без ответа.
– Третья панель слева! – крикнул я, – можно нажать?!
– Моя половина!
– Можно нажать!!!
– Нет!
Под заунывные тревоги ЦАПовцев наш челнок совершал свой маневр, похожий на попытку паралитика у которого бездействует половина тела исполнить трюк из арсенала профессиональных гимнастов. Земля впереди стала потихоньку сменяться луной. Я старался как мог.
– Шатл! – крикнул ЦАП, – рукоятка прямо по центру, три градуса на себя… немедленно!
– Это моя рукоятка! – сказал я.
– Нет моя, – сказал напарник.
– Она на моей половине!
– Сволочь! Она по центру!
– Она моя!
– Отдай, гад, отдай!
– Агамемно! Вы промахиваетесь! Повторяю! Вы промахиваетесь мимо луны!!!
Я рванул рукоятку на себя. Он ударил меня в лицо, я боднул его головой и получил еще раз. В воздух воспарила стайка красных, поблескивающих пузырьков.
– ОТДАЙ!!! – вопил я, – МОЕ!! МОЕ!! МОЕ!!
– Нет мое!!! – вопил он, – мое!!!
– Агамемно! – торжественно заявил ЦАП, – мои поздравления! Вы на орбите луны.
Мы замерли, разом повернувшись к окнами. Луна была там за ними, похожий на исполинский неровно выпеченный блин, который миллионолетия пролежал в самом темной углу кладовки. Желтоватый ее отсвет падал на наши лица, выглядевшие в нем уставшими и нездоровыми. Кровь собиралась в шарики, словно вспомнив из чего она состоит и оседала на стенках кабины замысловатым рисунком.
Я повернулся и уставился на напарника:
– Нам нужно отстрелить разгонный блок.
Он внимательно смотрел на меня.
Я перевел взгляд на пульт и замер. Управление маневровым блоком, уродливой ступой торчащего за серебристым телом нашего челнока, находилось ровно на середине приборной панели. Кнопки таинственно поблескивали, а на одной из них осела капля моей крови.
– Это моя половина, – сказал я, сдерживая дрожь.
Второй пилот все смотрел на меня и ответ читался в его глазах – в зрачках которых отражалось две одинаковые половинки луны.
– Моя половина… – плачущим голосом повторил я.
И тут он улыбнулся. Что это была за улыбка! Все в ней смешалось – злость, буйная радость, торжество сильного над слабым, азарт хищника. Стало понятно, что он не уступит, но я все же сделал последнюю попытку.
Из кармана со снаряжением на потолке кабины я извлек красный маркер с ухмыляющейся коровой на гладкой боковине. Под пристальным взглядом напарника я стал рисовать линию, тщательно отмеряя расстояние от ближайших симметричных предметов внутри нашей кабины.
Линия протянулась с потолка, пересекла панель приборов, перечеркнув циферблаты, пала на пол и пошла дальше – красная стрела, что стремится укусить себя за хвост. Что и случилось спустя какое-то время. Круг замкнулся. Кабина была опоясана. Отныне и навсегда внутренности межпланетного спайс-шатлла Агамемнон-13 были разделены на две половины.
– Смотри! – хрипло сказал я, указывая подрагивающей рукой на линию, – это граница. То, что справа – мое. Слева – твое. И пересекать границу нельзя! Согласен?!
А он, посмотрев мне в глаза, сказал:
– Согласен, – и хищно, победно улыбнулся, показав крупные белые зубы, между которыми застряли желтые лоскутки суповых упаковок.
И только тогда я заметил, что пульт маневрового блока находится на его стороне кабины.
Трансфер 005. Андрей Якутин.

Первый пилот. На пути домой.
Воистину в клетки мы запираем себя сами – я имел несчастье познакомится с этим на собственном опыте. Сейчас в сетях запутанной внешней политики, основанной на угрозах и гениальном блефе, я чувствую, как мне не хватает свободы. Не хватает тех бескрайних степей, что тянулись от нашей Земной Тверди, тянулись бескрайние и бесконечные, пока, наконец, не упирались в первый заградительный периметр! Я устал, ужасно устал играть в эту игру!
А он не устал, и поэтому он сильнее меня.
Мой напарник, которого я ненавижу. Я и все мои свободные граждане!
Что там было дальше… это было так давно, что память иногда отказывается мне служить. Все как в тумане. Но тот день я помню. Как глубокие старики, которые забывают что они ели на завтрак, но помнят дни своей юности, так и я – воспоминания о том времени, когда наш полет все еще был полетом, встают перед моим внутренним взором как будто это случилось вчера.
Итак, наш челнок все же вышел на орбиту луны, хотя иначе как чудом это объяснить нельзя. Но полностью коррекция орбиты естественно не удалась и дико дорогой плод земной конструкторской мысли под названием Агамемно-13 сейчас огибал луну по вытянутой в замысловатый эллипс траектории, при этом совершая вялые обороты вокруг своей вертикальной оси, гротескно взмахивая оставшимся неотделенным разгонным блоком.
Жвачная тварь на обшивке созерцала пустыми глазами луну, звезды совершали замедленный хоровод и холодно поблескивали в запотевших иллюминаторах.
Впрочем, к тому времени на звезды мы уже не смотрели, а полностью сосредоточились на проблемах внутри кабины.
За прошедшие часы мой напарник успел еще больше изгадить стенки своей половины, соблюдая, однако, суверенитет и не заходя за линию. Несколько раз просыпался ЦАП и пытался вызнать причину неотделения блока и второй пилот сказал им, что блок дорог нам как память.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86