Одинаковыми казались и жительницы этих комнат, которых Хелен описала мне, пока мы поднимались на холм. Одна из них, Мередит Полк, тоже из Висконсина, стажировалась на отделении ботаники. Они с Хелен познакомились, когда искали жилье, выяснили, что учились в одном университете, и решили поселиться вместе. Третья девушка по имени Хилари Легарди училась на театральном отделении.
— Хилари постоянно сидит дома, а по ночам слушает рок, — жаловалась Хелен. — Приходится затыкать уши. Но с Мередит мы дружим, хотя она немного странная. Пытается меня охранять.
— От чего?
— От всего.
Обе соседки были дома, когда мы пришли. Тут же из кухни вышла полная черноволосая девица в голубых джинсах и воззрилась на меня через толстые линзы очков. Мередит Полк. Хелен сказала ей, что я преподаватель литературы, на что Мередит буркнула «Очра» и снова скрылась на кухне. Из другой комнаты гремела музыка.
Потом девица в очках опять вылетела из кухни, уселась на стул у стены, заставленной горшками с кактусами, и замурлыкала.
— Вы у нас в штате? — хороший вопрос от стажера первого года.
— Нет, у меня договор на год. Я писатель.
— А-а, — протянула она. Потом: — Так это вы приглашали ее на ленч?
— Да.
— А-а.
Музыка продолжала греметь.
— Хилари, — кивнула она на стену. — Наша соседка.
— Вам не мешает?
— А я уже не слышу. Концентрация. Для растений это даже полезно.
Пришла Хелен с бокалом виски, в котором плавал кубик льда, похожий на дохлую рыбу. Для себя она принесла чашку чая.
— Извините, — Мередит встала и удалилась в направлении своей комнаты.
— Приятно видеть мужчину в этом унылом месте, — сказала Хелен. В этот момент с нее слетело все беспокойство и комплексы, и под напускной ученостью проступил подлинный живой ум.
Мы переспали с ней через неделю в моей квартире. Она оказалась не девушкой и, после того как решилась, вела себя с поистине чосерианской простотой и решительностью.
— Ты никогда меня не полюбишь, — сказала она мне в постели, — и я от тебя этого не жду.
Она провела у меня две ночи. По вечерам мы вместе сидели в библиотеке, работая каждый над своей темой. Первым знаком того, что что-то не так, послужило для меня появление у моей двери Мередит Полк.
— Дерьмо, — прошипела она, когда я открыл дверь и впустил ее. — Хладнокровный ублюдок! Ты разбил ей сердце. Использовал как шлюху. Ты даже не знаешь, чего ты ее лишил. Она так мечтала преподавать! Впрочем, не думаю, что для тебя имеет значение что-то, кроме твоих сексуальных нужд.
— Минутку, — сказал я. — Как я могу помешать ей преподавать?
— Это ее первый семестр здесь. Они же следят за нами. Как они посмотрят на то, что стажер прыгает в постель к первому попавшемуся парню?
— Это же Беркли. Не думаю, что здесь это кого-нибудь беспокоит.
— Свинья! Это тебя ничего не беспокоит и не волнует!
— Убирайся, — я наконец вышел из себя. Она походила на рассерженную лягушку.
Сама Хелен, бледная и грустная, появилась через пару часов. Она не обсуждала обвинения, выдвинутые Мередит Полк, только сказала, что поругалась с ней.
— Мередит пытается меня защитить. Прости, Дон, — тут она заплакала. — Не гладь меня по спине, Дон. Это глупо. Я никогда не буду счастлива с тобой. Прости, что я это тебе говорю. Но ты ведь не любишь меня, правда?
Правда ведь?
— Не знаю, что и ответить. Лучше я налью тебе чай.
Когда я вернулся с чаем, она лежала у меня на постели, сжавшись в комок.
— Я хотел бы съездить с тобой куда-нибудь. В Шотландию. Я столько читал про Шотландию и никогда там не был.
— Ее глаза за стеклами очков блеснули.
— Зачем я сюда приехала? — всхлипнула она. — Мне было так хорошо в Мэдисоне. Зачем я приехала в Калифорнию?
— Ты здесь на месте больше, чем я.
— Неправда. Ты можешь прижиться везде. А я везде буду только бельмом на глазу.
— Какая книга тебе больше всего понравилась в последнее время? — спросил я.
Она удивленно и даже испуганно взглянула на меня.
— «Риторика смеха» Уэйна Бута. Я ее дважды перечитывала.
— Да, твое место именно в Беркли.
— Мое место в зоопарке.
Она оправдывалась и за Мередит Полк, и за свои собственные несбыточные ожидания, но я знал, что у нас с ней все кончено. Продолжать играть с ней я не мог.
С тех пор я видел Хелен Кайон только два раза.
Глава 2
Я нашел ключ к лекции о Готорне — цитату из эссе Р.П.Блекмора: «Когда у нас отняты все возможности, тогда мы в самом деле грешны». Эта мысль, мне казалось, сквозит во всех произведениях Готорна, пронизывает его романы и рассказы мрачным христианством, всюду видящим кошмары. Я нашел высказывание самого Готорна о его творческом методе: «Мои вещи производят впечатление на читателя, насколько позволяет мой талант, тем, что в них духовный механизм волшебной легенды сочетается с образами и характерами повседневной жизни». Освоив основную идею лекции, я начал заносить в блокнот полезные детали.
Эта работа полностью поглощала мое внимание в течение пяти дней до лекции. Хелен не докучала мне, я обещал съездить с ней на уик-энд, когда закончу работу.
Мой брат Дэвид приобрел коттедж в Стилл-Вэлли и приглашал меня туда, если мне захочется отдохнуть от Беркли. Это было типичное для Дэвида радушие, но мне не очень хотелось пользоваться его услугами. После лекции можно будет отвезти Хелен в Стилл-Вэлли и тем самым убить двух зайцев.
В день лекции я перечитал главу Д.Г.Лоуренса о Готорне и нашел там такие строки:
Первое, что делает она, — соблазняет его.
Первое, что делает он, — поддается соблазну.
И второе, что делают они, — скрывают свой грех, и терзаются им, и пытаются понять.
Таков миф Новой Англии.
Я выпил чашку кофе и стал просматривать свои записи. После Лоуренса я увидел все в новом свете и стал лихорадочно вставлять в план новые куски. Хелен позвонить я, конечно, забыл.
Взойдя на кафедру, я увидел Хелен и Мередит Полк в заднем ряду аудитории. Мередит сидела, надувшись: так всегда выглядят естественники на обсуждении какой-нибудь гуманитарной проблемы. Хелен слушала с интересом.
После лекции меня подозвал к себе профессор Либерман, сказал, что ему очень понравилось и что он просит прочитать вместо него лекцию о Стивене Крэйне, поскольку он улетает на конференцию в Айову… Короче говоря, он предложил мне продлить контракт еще на год.
Меня одновременно возмутила его наглость и польстило его внимание. Либерман, еще сравнительно молодой, был уже признанным авторитетом — не ученым в понимании Хелен Кайон, а, скорее, критиком. Его поддержка много значила в нашей среде. Студенты плотной массой потянулись к выходу, в их джинсовой массе передо мной мелькнуло белое платье. Потом я увидел лицо. Это была та самая студентка, что остановила меня на лестнице.
Теперь она выглядела по-другому, здоровее: легкий золотистый загар покрывал ее лицо и руки; ее голубые глаза искрились. Она показалась мне одной из самых привлекательных девушек, которых я видел, — что не так-то легко в Беркли, облюбованном красотками со всего Запада. Но эта была особенной — ни малейшего налета вульгарности и полное спокойствие. Хелен Кайон потеряла все свои шансы.
— Хорошо, — сказала она, подойдя ко мне. — Я рада, что пришла, — я в первый раз заметил ее мягкий южный акцент.
— И я рад. Спасибо за комплимент.
— Не хотите отметить успех?
— Это приглашение? — Я тут же мысленно обругал себя за такую прямолинейность.
— Что? Нет-нет, — казалось, она хочет сказать: «Что вы себе позволяете?» Я поглядел на задний ряд. Хелен и Мередит Полк уже шли к двери. Хелен не оборачивалась — видимо, она поднялась с места, как только увидела, как я смотрю на блондинку, но Мередит Полк так и пыталась изничтожить меня взглядом.
— Вы кого-то ждете? — спросила девушка.
— Нет, ничего важного. Может, перекусите со мной? Я ужасно проголодался.
Я уже знал, что она более важна для меня, чем Хелен Кайон. Расставшись с Хелен, я к тому же избавлял себя и ее от недель, а то и месяцев болезненных сцен. Что бы там Мередит ни говорила, я не хотел лгать Хелен.
Девушка, идущая рядом со мной, очаровала меня тем, что казалась находящейся вне возрастов, чуть ли не вне времени; она была красива какой-то мифологической красотой. С той же ленивой грацией она могла проходить в XVI веке по итальянской пицце или в двадцатые годы, выходя из отеля «Пласа», ловить на себе оценивающий взгляд Скотта Фицджеральда. Конечно, это было абсурдное чувство, но оно не исчезло даже после того, как я разглядел ее ноги и все ее тело. Ее грация и невозмутимость ничуть не напоминали обычное поведение студенток английского отделения.
Конечно, сейчас я свожу к одному моменту впечатления шести месяцев, но по-моему это мнение сложилось у меня уже в тот первый раз, когда мы с ней шли из кампуса в ресторан. Она шла рядом со мной с видом бесконечного послушания — ироничная пассивность, свойственная тем, кого красота запечатывает, как принцессу в башне.
Я повел ее в ресторан, чересчур дорогой для меня. Но я не мог пригласить ее в худшее место. И я уже знал, кого я хочу привезти к Дэвиду в Стилл-Бэлли.
Ее звали Альма Моубли, и родилась она в Новом Орлеане. Скорее по ее манерам, чем из ее слов, я заключил, что ее родители богаты; отец занимался живописью, и она почти все детство провела в Европе. О родителях она говорила в прошедшем времени, и я подумал, что они недавно умерли. Для нее были характерны такая неопределенность и отвлеченность от всего, кроме себя.
Как и Хелен, она училась на Среднем Западе, окончила Чикагский университет — было невозможно представить Альму в шумном, грубом Чикаго, — и поступила в Беркли. Я понял, что в научной жизни она не завсегдатаи, как Хелен, а новичок, но училась она хорошо благодаря таланту и своей сообразительности. В Калифорнию она приехала из-за здешнего климата.
Я снова, в который уже раз, подивился несоответствию ее облика и образа жизни. Конечно, я не сомневался, что она успешно напишет свою работу (о Вирджинии Вулф) и получит хорошее место в одном из маленьких колледжей побережья. Но вдруг, внезапно и шокирующе, она предстала передо мной в другом обличье — сторивиллской проститутки начала века, с завитыми волосами, обнаженной, с бесстыдно расставленными ногами. Видение было необычайно ярким, и я отнес это к тому, что мне хочется ее. Она говорила о книгах — не как специалист, вроде Хелен, а просто как любительница чтения, — а мне хотелось схватить ее, растормошить, чтобы ее спокойствие исчезло и она обратила бы на меня внимание.
— У вас есть друг? — спросил я.
Она покачала головой.
— Так значит вы никого не любите?
Нет, — она улыбнулась. — В Чикаго у меня был мужчина, но с ним все кончено.
" — Один из ваших профессоров?
— Один из моих профессоров, — новая улыбка.
— Он был женат? Вы любили его?
Она на миг посерьезнела.
— Нет. И не спрашивайте меня об этом. Он не был женат, и я его не любила.
Она явно лгала, но это не отвратило меня, это лишь подтвердило, как легко она воспринимает свою жизнь, и это мне хотелось в ней изменить.
— Вы любили его. Иначе зачем вам было покидать Чикаго?
— Тогда с ним уже все было кончено. Алан сделал глупость. Он бил сам виноват.
— Алан?
— Алан Маккени. Он был очень добр.
— Добр и глуп.
— Вам так важно об этом знать? — спросила она с характерной для нее тонкой, почти незаметной, иронией, лишающей вопрос всякого значения.
— Нет. Просто интересно.
— Ладно, — ее глаза, полные того же внутреннего света, встретились с моими. — Тут не о чем особенно рассказывать. Ему не повезло. У нас была компания. Трое мужчин и я. Я ему нравилась, но он был очень застенчив.
Похоже, у него не было опыта с женщинами, — опять едва заметное колебание в голосе. — Несколько раз он приглашал меня в бар. Думаю, он впервые делал это со студенткой и поэтому нервничал. Не хотел, чтобы нас видели вместе. Наконец я поняла, что он значит для меня меньше, чем я для него. Знаю, что вы хотите спросить.
Да, я спала с ним. Мне не очень понравилось. Он был недостаточно… мужественен, что ли. Мне пришло в голову, что ему лучше сойтись с мальчиком, но он никогда бы на это не осмелился.
— И как долго это у вас продолжалось?
— Год, — она закончила есть и накрыла тарелку салфеткой. — Не понимаю, зачем мы об этом говорим.
— А что вы любите?
Она сделала серьезное лицо.
— Дайте подумать. Так. Лето. Кино. Английские романы. Встать в шесть утра и глядеть в окно — как там чисто и пустынно. Чай с лимоном. Что еще? Париж и Ниццу. Очень люблю Ниццу. Когда я была маленькой, мы провели там три или четыре лета.
— Непохоже, что вы рождены для научной карьеры, — заметил я. Создавалось впечатление, что она сказала мне все — и ничего.
— Непохоже, — она улыбнулась. — Наверное, я рождена для Великой Любви.
Принцесса опять заперлась в своей башне.
— Сходим в кино завтра вечером? — предложил я, и она согласилась.
На следующий день я предложил Рексу Лесли поменяться столами. С его места был виден холл.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51