Его последние слова все еще отдавались эхом в моих ушах. Не было
лучших слов, чтобы лишить меня аппетита.
Нет, неверно. Тогда они не лишили меня аппетита. Ибо тогда я не знал
еще, кто такие Дэн и Стон. Для меня это были просто имена, ничего больше.
И в конце концов, на обед были озерные ракушки с перцем. Ничто на
свете не могло отвратить меня от них.
Только не теперь. Не знаю, смогу ли я вообще есть их, зная то, что
знаю сегодня.

4
Если и есть место, где я могу на время прервать свой рассказ, -
сдается мне, самое время это сделать. Дело в том, что я хочу рассказать о
докторе Эйлин Ксавье. Той самой докторе Эйлин, которая уговорила меня
сесть за эту работу.
Но прежде чем начать это отступление, позвольте мне сразу сказать,
что к моменту, когда я узнал все это, Пэдди Эндертон жил у нас уже больше
пяти недель.
Его присутствие в доме было мне ненавистно, да и матери, по-моему,
тоже, хотя в качестве постояльца он не доставлял особых хлопот. Он не
столовался с нами, не выходил из дома, он даже не утруждал себя уборкой
комнаты или умыванием. Казалось, он не делает ничего - только сидит у себя
наверху, кашляет и чертит странные рисунки, которые были раскиданы по всей
комнате, когда я приносил ему поесть. Ну и еще он смотрел в окно.
Но он платил, и неплохо. Поэтому каждые несколько дней я плавал,
держась у берега, в Толтуну (если погода позволяла), а вернувшись,
докладывал Эндертону, что не видел ничего необычного. Он никогда не
благодарил меня, лишь довольно кивал. У меня было ощущение, что я получаю
деньги ни за что. Впрочем, именно это "ничего" он и хотел слышать.
Примерно раз в неделю, когда ветер был подходящим, я отправлялся под
парусом в космопорт Малдун и причаливал там. За дополнительную плату от
Пэдди Эндертона мать сшила мне голубые брюки и белую куртку, точь-в-точь
как у младшего обслуживающего персонала. Одетый подобным образом, я
боязливо заглядывал в рестораны, а вскоре понял, что, загляни я даже на
кухню, никто не обратит на меня ни малейшего внимания.
После второго посещения космопорта я осмелел. Я расширил зону
поисков, включив в нее ремонтные доки, склады и (набравшись смелости) даже
стартовую площадку - ту, на которой проводили, казалось, все свое время
отставные космические волки. Там, пристроившись возле них в укромном
уголке, я услышал о космосе и Сорока Мирах столько, сколько не снилось
никому в Толтуне.
Для матери или дяди Дункана то, что когда-то мы были вовлечены в
необъятную сеть межзвездных торговых связей, было не более чем легендой.
Даже если это и правда, сказал мне как-то дядя Дункан, какая теперь нам
разница? Этого же нет больше, чего же еще?
Разумеется, он был прав. Нашим родным миром был Эрин. Ну, в крайнем
случае, еще и Сорок Миров.
Но космолетчики не так-то легко расставались с прошлым. Они говорили
- а я слушал, разинув рот - об огромных покинутых сооружениях, что плавают
в открытом космосе где-то там, за Брешью, за газовыми гигантами Антримом и
Тайроном, за Лабиринтом. Некоторые из рассказчиков и сами бывали в этих
пустых оболочках. Все сходились на том, что никакая технология, нынешняя
или существовавшая когда-либо на Эрине, не способна создать эти
исполинские космические обители. Эти огромные конструкции были выполнены
из материалов и сплавов, неизвестных в системе Мэйвина. Ради этих
материалов и охотились за ними нынешние космолетчики.
Нет сомнения в том, говорили старые космические волки, что эти
конструкции сооружались с помощью Сверхскорости. И как знать, может среди
них обнаружится одна, не покинутая, не разрушенная. Настоящий Эльдорадо,
горшок с золотом на том конце радуги - перевалочная база тех, кто ходил на
Сверхскорости до того, как по какой-то неизвестной причине дорога к Сорока
Мирам стерлась с их карт.
И это печальнее всего, вздыхали старые космолетчики, ибо с
Сверхскоростью даже самые дальние звезды были бы от нас всего в нескольких
днях пути. Сверхскорость связывала десять тысяч солнц. А что до кораблей в
космопорту Малдун, так даже самые лучшие из нынешних - лишь жалкое подобие
тех, что бороздили пространство Сорока Миров несколько столетий назад.
За всю свою жизнь мне не доводилось слышать ничего интереснее. И
после второй поездки в Малдун я почти все свое время проводил на этой
стартовой площадке. Одно хорошо - Пэдди Эндертон никак не мог проверить,
чем я занимаюсь, ибо разгуливай по остальной части космопорта хоть дюжина
безруких или безногих людей, я бы их точно не заметил.
С каждым разом я отправлялся в обратный путь все позже и позже, а
дело между тем шло к зиме. В пятую мою поездку космопорт оказался
буквально забит вновь прибывшими космолетчиками - словно они слетелись со
всех сторон на какой-то праздник. Само собой разумеется, я проторчал там
до темноты, за что и поплатился, возвращаясь домой. Всю дорогу меня
буквально трясло. И не только от холода. Шквалы, что вспенивают
поверхность озера, дважды чуть не застали меня врасплох. Ко времени, когда
я привязал лодку к нашему причалу, я твердо решил, что это мое последнее в
этом году плавание через озеро Шилин.
Это было обидно - впервые в жизни у меня появились свои деньги. Они
были спрятаны в мешке под моей кроватью. Пэдди Эндертон мог чуть задержать
выплату матери, но никогда - мне. Обыкновенно это были деньги, но иногда и
другие любопытные вещи: маленький хронометр, что показывал часы и дни
какого-то другого мира, явно не Эрина, или трубочка, которую я мог
приставить к телу и увидеть в нее переплетение сосудов, нервов и даже
отдельные клетки глубоко под кожей.
Жаль, конечно, было отказываться от новых подобных чудес, но выбора у
меня не было. Я поднимался по тропе, на которой уже намерз тонкий слой
первого льда. Я твердо решил известить Пэдди Эндертона, что до весны
плаваний больше не будет.
Но когда я поднялся к нему, он уже спал. Сквозь запертую дверь
доносился его храп и булькающее дыхание - по мере того, как становилось
холоднее, его здоровье заметно ухудшалось.
Ничего страшного, подумал я. Скажу ему завтра утром.
Но наутро, прежде чем проснулись мать и Пэдди Эндертон, нам нанесла
визит доктор Эйлин.

В тот день рассвело поздно. Небо было затянуто тяжелыми
свинцово-серыми тучами. С ними пришел первый в эту зиму снег - большие
мягкие хлопья, прямо-таки созданные для того, чтобы лепить снежки. Я
выскочил на улицу и начал швыряться белыми шариками в деревья, кусты,
птиц, потешаясь над нашим ручным горностаем по кличке Чум. Как достаточно
глупое существо, он совершенно не понимал этой игры и пытался поймать
каждый снежок пастью, прыгая из стороны в сторону, словно еще один большой
снежок. И тут, паря над северной дорогой, показалась машина доктора Эйлин.
Я притворился, будто бросаю снежок в нее, когда она, выключив
двигатель, выбиралась из машины. Она ступила на землю и улыбнулась мне
из-под мехового капюшона, такого пышного, что видны были только глаза и
зубы.
- Не знаю как тебе, - заявила она, - но мне пришлось провести на
ногах всю ночь. Вот я и решила по пути домой завернуть к Молли выпить
чего-нибудь горячего. Мать еще не вставала?
За несколько месяцев это был ее первый визит в наш дом. Пациенты
доктора Эйлин проживали на обширной территории к востоку от озера Шилин -
на "Берегу бедноты", как она его называла, - и когда она работала к северу
от нас, то имела привычку заваливаться к нам без предупреждения.
Официальным предлогом была проверка нашего с матерью здоровья, но, сдается
мне, это было бы пустой тратой времени, поскольку мы с матерью никогда не
жаловались на здоровье. Подлинной причиной, решил я, было то, что мать и
доктор Эйлин хорошо ладили друг с другом и любили посидеть-поговорить. И в
этом "поговорить" себе не отказывали.
Пожалуй, надо еще раз прерваться, чтобы напомнить: когда я принимался
за эту историю, именно доктор Эйлин сказала мне, что я не должен обойти
вниманием ничего. Мне надо рассказать, говорила она, о людях, вещах и
местах, даже настолько знакомых мне, что я никогда не вглядывался в них
пристально. Более того, в особенности о тех, на которые я вообще не
утруждал себя смотреть.
Поэтому пусть не обижается, если я начну с нее.
Сколько я себя помню, я всегда знал доктора Эйлин Ксавье. Она
прослушивала и простукивала меня, она заставляла меня говорить "А-а-а-а"
со времен моего раннего детства, а скорее всего и еще раньше. Мне она
казалась большой, но только казалась. К моим двенадцати годам мы были
одного роста. Это была невысокая пожилая женщина с темным (каким-то
образом ей удавалось сохранять загар и зимой), покрытым морщинами лицом, и
вообще она была похожа на куклу-неваляшку: чуть наклоненная вперед, с
полной талией. Она не отличалась особенной силой в обычном смысле этого
слова, но я никогда не видел ее усталой, даже когда она вкатывалась к нам
в дом после полутора суток мотаний по дорогам.
Главное - она была там, где люди нуждались в докторе, в любой час,
любую погоду. Мать говаривала, что на тридцать миль от Толтуны не найдется
такого мужчины или женщины, что не отдали бы доктору Эйлин последнюю
рубашку, если бы та попросила об этом.
Поэтому не было ничего необычного в том, что в это снежное утро я, ни
у кого не спросясь, провел доктора Эйлин прямо на кухню, развесил у огня
ее одежду и предложил ей горячих оладий и кружку ее любимого сладкого чая.
Только после этого я направился наверх сообщить матери, что у нас гостья.
- Что это? - спросила доктор Эйлин, не успел я поставить ногу на
нижнюю ступеньку.
Мне пришлось пару секунд прислушиваться, прежде чем я понял, что
именно она имеет в виду. Я просто успел привыкнуть к этому ужасному,
раздирающему легкие кашлю.
- Это мистер Эндертон, - сказал я. - Он по утрам всегда так. Думаю,
это морозный воздух. Ему от холода всегда хуже.
Выходившая на озеро спальня получала меньше тепла от камина и печки,
поэтому зимой в ней всегда было холодно. Я не стал ничего говорить матери,
но по мере того, как дни становились все холоднее и холоднее, я все меньше
жалел о том, что мне приходится спать в гостевой комнате.
- Я скажу маме, что вы здесь, - продолжал я. Но прежде чем я успел ее
остановить, доктор Эйлин уже поднималась по лестнице следом за мной, не
выпуская из рук кружку с чаем.
- Надо посмотреть на него, - сказала она. Одолев последнюю ступеньку,
она поставила кружку на перила и двинулась было по направлению к гостевой
комнате.
- Не туда, - схватил я ее за рукав. - Он живет в моей комнате.
Удивленно посмотрев на меня, она тем не менее повернулась и постучала
в дверь к Пэдди Эндертону.
- Кто там еще? - Кашель на мгновение стих, но голос был похож скорее
на хриплое кваканье.
- Это доктор Ксавье. Мне бы хотелось осмотреть вас.
- Мне не нужен врач! - Тем не менее замок щелкнул, и спустя пару
секунд дверь приоткрылась. Пэдди Эндертон выглянул наружу. Вид у него был
еще хуже обычного: лицо белее мела, глаза налиты кровью, губы приобрели
лилово-красный оттенок.
Он уставился на доктора Эйлин.
- Мне не нужен врач, - повторил он, но тут же сложился пополам в
приступе жесточайшего кашля. Ему даже пришлось привалиться к стене, чтобы
не упасть.
Доктор Эйлин воспользовалась этим и проскользнула в комнату.
- Вы можете не хотеть врача, но он вам нужен. Сядьте, и я осмотрю
вас.
- Нет, черт побери, и думать забудьте! - Эндертон оправился от
приступа и сжал кулаки. - Я не жалуюсь на здоровье, и мне не нужны здесь
старухи, будь то врачи или нет. Убирайтесь к черту!
Взгляд его устремился через комнату, и я не удержался, чтобы не
посмотреть туда же. Сундук, обыкновенно запертый на замок, на этот раз был
открыт, а на подоконнике красовалось странное сооружение из цилиндриков и
брусков темно-синего цвета. Эндертон сделал шаг вправо, чтобы оказаться
между доктором Эйлин и окном, затем медленно придвинулся к ней:
- Вон из моей комнаты!
Она даже не шелохнулась.
- Я не могу осмотреть человека, который этого не хочет. Но вот что я
вам скажу: погода следующие четыре месяца будет все холоднее и холоднее, и
если вы не обратитесь за медицинской помощью, к весне вы будете лежать
пластом. И это не самое страшное, что с вами может случиться.
Он недовольно заворчал и помотал своей спутанной немытой шевелюрой,
похожей скорее на воронье гнездо.
- Я не собираюсь застрять здесь на четыре месяца.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50