Эта мысль неожиданно пришла мне в
голову, когда я начал подниматься наверх по тропинке. Мои шаги
замедлились.
Еще пара шагов - и меня увидят из дома. Машины доктора Эйлин на
дороге не видно. Скорее всего она уже уехала, а мать сидит дома в
окружении решительно настроенных мужиков из Толтуны. Наверное, она уже
начала уборку.
А если нет? Допустим, мать и доктор Эйлин еще не добрались сюда, а
те, кто врывался в дом ночью, вернулись и ждут теперь не дождутся... кого?
Меня?
И того, что лежит у меня в кармане.
Я немного отошел по тропинке назад и опустился на одно колено. Здесь
было любимое убежище Чума - нора, которую он старательно выкопал и
выстелил сухими листьями.
Я вытащил черный пластиковый прямоугольник и сунул его в круглое
темное отверстие.
И тут же отшатнулся: мои пальцы наткнулись на холодный, мокрый мех.
Труп Чума. И никто, кроме моих близких, не знал об этом его убежище.
Я вскочил и, не выпуская из рук пластиковой карточки, бегом бросился
к дому. Когда мне оставалось пробежать каких-то двадцать ярдов, с грохотом
пушечного выстрела распахнулось окно, и в нем показалась голова матери.
- Джей! Я что тебе говорила? Домой, быстро!
Я остановился.
- Чум...
- Я позаботилась о нем. Я отнесла его в его норку. Если ты хочешь,
чтобы он был похоронен где-нибудь еще...
- Нет, - я не мог поднять на нее глаза, хотя она только хотела помочь
мне. - Там его дом. Пусть остается.
Я сунул Эндертонову карточку в карман и побрел в дом. Кухонные
шкафчики и полки снова стояли и висели на своих местах, обломки были
убраны. Три мужчины из Толтуны играли за столом в карты. Я знал их. Это
были крепкие, уверенные в себе люди. Они кивнули мне в знак приветствия.
- Я не трогала твою комнату, - сказала мать. - Мне казалось, ты
предпочтешь разбирать ее сам. Пойдем посмотрим.
Когда мы оказались на верхней площадке, я понизил голос до шепота:
- Мама! Я нашел то, что эти люди искали ночью.
Она застыла в дверях гостевой спальни и торопливо оглянулась на
лестницу. Первый раз в жизни мне показалось, что она боится.
- Ступай в мою комнату, - сказала она и, пропустив меня вперед,
плотно закрыла за нами дверь. - Ну, что ты там нашел?
Я вынул такую безобидную на вид карточку из черного пластика и
рассказал ей, откуда она у меня. Взяв ее у меня из рук, мать повертела ее
перед глазами.
- У него вчера эта штука работала, - сказал я. - Он заставил ее
светиться в воздухе какими-то огоньками. Но я не знаю, как ее включать.
Что это, а?
- Не знаю. - Мать присела на краешек кровати. Ее комната тоже
приобрела почти нормальный вид. Она потыкала пальцем в углубления на
пластике. - Если хочешь знать мое мнение, я бы сказала, что эта вещь
сделана не на Эрине. И вообще не в Сорока Мирах. Это значит, она очень
старая, еще до Изоляции.
Было очень странно слышать от нее такие рассуждения.
- А мне казалось, ты не веришь в Сверхскорость.
- О, я просто не спорила с Дунканом. Он говорит, что ее никогда не
было. Но если бы ты побывал в большом музее в Роскоммоне, ты бы убедился в
том, что мы давным-давно прилетели сюда с другой звезды и что люди и грузы
на протяжении веков прибывали на Эрин. И так было до того дня, когда эта
связь исчезла.
- Что же ты тогда не свозила туда дядю Дункана, не показала ему?
- Очень просто. Ему жаль времени. Он говорит - и я отчасти с ним
согласна - какая разница? _Т_е_п_е_р_ь_ у нас нет Сверхскорости, так что
надо приспосабливаться к жизни без нее. Я и сама не любительница копаться
в прошлом, а уж Дункан Уэст как никто другой живет только сегодняшним
днем. За это он мне и нравится. Он здесь в настоящем.
- А где, кстати, он сам? - До меня вдруг дошло, что его нет в доме.
- Ушел, как только убедился, что я под надежной охраной. Он сказал,
что бы там ни было вчера, а сегодня ему надо зарабатывать на хлеб.
Все время, пока мы говорили, мать внимательно изучала черную
пластинку, пытаясь нажать углубления в разных сочетаниях.
- Вот! - сказала она наконец. - Вот как она работает.
Я наклонился поближе. Никакого намека на красивую трехмерную игру
огоньков, что я видел в лодке, зато на темной поверхности высветился ряд
цифр и обозначились круглые пятна.
- Как ты это сделала?
- Я ее только включила. Она, наверное, была защищена от случайного
срабатывания. Чтобы включить ее, надо нажать одновременно сюда, сюда и
сюда. Видишь?
Три пальца одновременно надавили на пластинку. Цифры исчезли,
осталась только ровная черная поверхность. Стоило матери надавить еще раз,
цифры появились снова.
- Но что это такое? - спросил я.
- Не знаю точно, но мне кажется, это что-то вроде калькулятора. Так
или иначе, трудно поверить, что прошлой ночью они искали именно эту штуку.
Держи, - она протянула ее мне. - Теперь, когда Пэдди Эндертон умер, у тебя
на нее больше прав, чем у кого бы то ни было.
Она встала.
- Ладно. Займись пока разборкой своей комнаты и комнаты, где жил
Эндертон. Постарайся привести их в порядок. Складывай все, что
принадлежало мистеру Эндертону, отдельно. Потом вынесешь это на лестницу.
Когда разберешься с его барахлом и решишь передохнуть, можешь возиться с
этим калькулятором.
- Ночью это был не просто калькулятор. - И тут я сообразил, что
красивые огоньки были дисплеем. Странным, но дисплеем. То, что я держал в
руках, вполне могло быть и калькулятором. Или чем угодно еще.
- Как ты думаешь, дядя Дункан сможет заставить эту штуку работать?
- Поговори с ним, хотя нет, не думаю. Что бы это ни было, наверняка
это микроэлектроника. Его недостаточно просто встряхнуть.
Встряхнуть.
Это замечательно характеризовало талант Дункана Уэста, хоть и не
полностью объясняло его. Слава его гремела по всему южному побережью озера
Шилин, где он пробавлялся (и неплохо), починяя любые механические
устройства, вышедшие из строя. Мне приходилось видеть машины, которых
притаскивали к нашему дому на буксире отчаявшиеся, проклинавшие все на
свете владельцы, а час спустя они уезжали прочь своим ходом - после того,
как Лункам поколдовал над механическими потрохами их драндулетов.
Иногда это было не так быстро и легко. Я помню, как после обеда он
засиживался за столом над сломанными часами. Утром, когда я вставал к
завтраку, весь стол был завален винтиками и колесиками, а дядя Дункан
сидел над ними все в той же позе. Как сказала мать, он был весь в
настоящем; возможно, поэтому точное время так волновало его. Как правило,
где-нибудь к полудню все винтики и колесики бывали собраны воедино, и дядя
Дункан, уходя, уносил с собою идеально работающие часы.
Я посидел у окна, ломая голову над загадкой Пэдди Эндертона, и решил,
что меня и самого не вредно было бы встряхнуть. Мать просила убраться в
комнате, но, разумеется, я об этом тут же забыл. Слишком уж тянула меня к
себе эта загадочная черная пластинка. Включать и выключать ее оказалось
проще простого - после того, как мне это показали. Ненамного сложнее было
использовать ее как обычный калькулятор. Для этого достаточно было найти
точки, соответствующие арифметическим действиям.
Но ведь этим ее возможности не ограничивались! Целых три ряда
углублений были предназначены неизвестно для чего. Поэтому я продолжал
свою работу - если только так можно назвать то бессистемное (и
безрезультатное) тыканье пальцами - еще несколько часов.
Один раз за это время в комнату заглянула мать. Как ни странно, она
вышла, не сказав ни слова.
В конце концов мои усилия увенчались-таки успехом, хотя моей заслуги
в этом нет ни капельки. Все знают шутку об обезьяне, которая если дать ей
пишущую машинку и неограниченное время, настучит шедевр. Примерно то же
имело место и со мной. Я наткнулся на сочетание, с моей точки зрения ничем
не отличавшееся от других. Внезапно пластинка исчезла, а воздух передо
мной наполнился крошечными разноцветными светящимися точками.
Я бестолково таращился на них, одновременно пытаясь вспомнить, что же
именно я сделал. Два обстоятельства были мне ясны с самого начала.
Во-первых, это не совсем то, что сотворил Пэдди Эндертон ночью. Эти
огоньки не двигались. Во-вторых, хотя поверхность пластинки сделалась
почти невидимой, как бы растворившись в дымке, я продолжал видеть цифры.
Это была мучительная минута. С одной стороны, я должен проверить,
верно ли я запомнил сочетание "кнопок" с тем, чтобы в любой момент
воспроизвести объемное изображение, с другой - я отчаянно боялся выключить
эту штуку. А вдруг я не смогу включить ее снова?
Наверное, лучше всего было бы пойти к матери и показать ей, чего я
добился. Даже если я не смогу повторно воспроизвести картинку, это было бы
уже неплохо.
Вместо этого я выключил дисплей.
Следующие полминуты я, задыхаясь от волнения, проделывал все
необходимые операции, пока воздух над пластинкой вновь не наполнился
светящимися точками.
Я повторил это еще три раза и записал последовательность операций.
Только после этого я занялся самими огоньками.
Они образовывали в пространстве клубок странной формы, не сферу, а,
скорее, что-то вроде пончика. Я попытался сосчитать их. Дойдя до сотни, я
бросил эту затею, но решил, что всего их в четыре-пять раз больше. Я очень
осторожно коснулся одной точки пальцем и не почувствовал ничего. Когда
палец занял место, где находилась светящаяся точка, та попросту исчезла и
возникла вновь на том же месте, стоило мне убрать палец.
Мать иногда называет меня невосприимчивым к цвету, но на деле это не
так. Я и в самом деле не очень-то разбираюсь в цветах одежды - в жизни нет
ничего менее интересного. Зато не было ничего интереснее наблюдать цвета
на дисплее Пэдди Эндертона. Я насчитал там двадцать оттенков от
темно-фиолетового до ослепительно-алого. Преобладающим цветом был
оранжевый. Примерно треть точек представляла собой оттенки этого цвета
различной интенсивности - от тускло-коричневого янтарного до цвета
ослепительно тлеющей головни. Единственным цветом, которого я не видел
вовсе, был зеленый.
Я откопал в свалке на полу чистый лист бумаги и выписал на нем мои
подсчеты по количественному соотношению разных цветов. Это было
увлекательное занятие, но я не мог отделаться от мысли, что все мои потуги
- мартышкин труд. Конечно, я старался изо всех сил, но у меня не было
никакого плана действий.
Пора было переходить к более упорядоченным экспериментам. Я протянул
руку и коснулся одной из цифр на пластинке. И вдруг изображение ожило.
Точки начали двигаться с различной скоростью - те, что были ближе к
центру, двигались быстрее тех, что по краям. Они скользили вокруг общего
центра словно крошечные бусы по невидимым глазу проволочкам.
Повторное нажатие различных цифр лишь изменяло скорость этого
вращения. Нажав на "ноль" можно было заморозить их в пространстве,
"единица" приводила их в едва уловимое глазом движение, а на "девятке" вся
система делала оборот за несколько секунд. Две цифры, нажатые поочередно,
дополнительно ускоряли вращение до тех пор, пока на цифрах "девяносто
девять" все не слилось в мерцающее облако. Любая третья цифра
игнорировалась.
Ладно, с цифрами ясно. А что с черными кружочками?
Я потянулся к пластинке, и только тут заметил, что за спиной у меня
стоит мать.
- Молодец, Джей, - сказала она. - Я не зря в тебя верила. А теперь
лучше спустись пообедать. К этому занятию можно будет вернуться и потом.
Она ни слова не сказала насчет того, что беспорядок в комнате,
пожалуй, увеличился, а в мою бывшую спальню - комнату Пэдди Эндертона - я
даже не заглядывал.
- Это не калькулятор, - сказал я.
- Нет. По крайней мере я таких еще не видела. Хорошо бы показать это
Эйлин Ксавье. Она обещала заглянуть к нам позже. Пошли - и мать чуть не за
руку отвела меня на кухню.
Я поел. Не помню что.
Мамина стряпня была тут ни при чем. Просто мыслями я был еще наверху,
и кончики пальцев зудели от нестерпимого желания прикоснуться к черному
пластику. К тому же трое мужчин, приглашенных доктором Эйлин охранять нас,
говорили так много и громко - преимущественно о способах консервирования
мяса, - что кто угодно рвался бы прочь из кухни. Разумеется, с их стороны
было очень любезно заботиться о нашей безопасности, и в этом отношении им
цены не было. Однако, глядя на них, я понимал тягу матери к космолетчикам.
Даже Пэдди Эндертон, грязный Пэдди Эндертон находил более интересные темы
для разговора, чем преимущества засолки перед вялением или маринованием.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50
голову, когда я начал подниматься наверх по тропинке. Мои шаги
замедлились.
Еще пара шагов - и меня увидят из дома. Машины доктора Эйлин на
дороге не видно. Скорее всего она уже уехала, а мать сидит дома в
окружении решительно настроенных мужиков из Толтуны. Наверное, она уже
начала уборку.
А если нет? Допустим, мать и доктор Эйлин еще не добрались сюда, а
те, кто врывался в дом ночью, вернулись и ждут теперь не дождутся... кого?
Меня?
И того, что лежит у меня в кармане.
Я немного отошел по тропинке назад и опустился на одно колено. Здесь
было любимое убежище Чума - нора, которую он старательно выкопал и
выстелил сухими листьями.
Я вытащил черный пластиковый прямоугольник и сунул его в круглое
темное отверстие.
И тут же отшатнулся: мои пальцы наткнулись на холодный, мокрый мех.
Труп Чума. И никто, кроме моих близких, не знал об этом его убежище.
Я вскочил и, не выпуская из рук пластиковой карточки, бегом бросился
к дому. Когда мне оставалось пробежать каких-то двадцать ярдов, с грохотом
пушечного выстрела распахнулось окно, и в нем показалась голова матери.
- Джей! Я что тебе говорила? Домой, быстро!
Я остановился.
- Чум...
- Я позаботилась о нем. Я отнесла его в его норку. Если ты хочешь,
чтобы он был похоронен где-нибудь еще...
- Нет, - я не мог поднять на нее глаза, хотя она только хотела помочь
мне. - Там его дом. Пусть остается.
Я сунул Эндертонову карточку в карман и побрел в дом. Кухонные
шкафчики и полки снова стояли и висели на своих местах, обломки были
убраны. Три мужчины из Толтуны играли за столом в карты. Я знал их. Это
были крепкие, уверенные в себе люди. Они кивнули мне в знак приветствия.
- Я не трогала твою комнату, - сказала мать. - Мне казалось, ты
предпочтешь разбирать ее сам. Пойдем посмотрим.
Когда мы оказались на верхней площадке, я понизил голос до шепота:
- Мама! Я нашел то, что эти люди искали ночью.
Она застыла в дверях гостевой спальни и торопливо оглянулась на
лестницу. Первый раз в жизни мне показалось, что она боится.
- Ступай в мою комнату, - сказала она и, пропустив меня вперед,
плотно закрыла за нами дверь. - Ну, что ты там нашел?
Я вынул такую безобидную на вид карточку из черного пластика и
рассказал ей, откуда она у меня. Взяв ее у меня из рук, мать повертела ее
перед глазами.
- У него вчера эта штука работала, - сказал я. - Он заставил ее
светиться в воздухе какими-то огоньками. Но я не знаю, как ее включать.
Что это, а?
- Не знаю. - Мать присела на краешек кровати. Ее комната тоже
приобрела почти нормальный вид. Она потыкала пальцем в углубления на
пластике. - Если хочешь знать мое мнение, я бы сказала, что эта вещь
сделана не на Эрине. И вообще не в Сорока Мирах. Это значит, она очень
старая, еще до Изоляции.
Было очень странно слышать от нее такие рассуждения.
- А мне казалось, ты не веришь в Сверхскорость.
- О, я просто не спорила с Дунканом. Он говорит, что ее никогда не
было. Но если бы ты побывал в большом музее в Роскоммоне, ты бы убедился в
том, что мы давным-давно прилетели сюда с другой звезды и что люди и грузы
на протяжении веков прибывали на Эрин. И так было до того дня, когда эта
связь исчезла.
- Что же ты тогда не свозила туда дядю Дункана, не показала ему?
- Очень просто. Ему жаль времени. Он говорит - и я отчасти с ним
согласна - какая разница? _Т_е_п_е_р_ь_ у нас нет Сверхскорости, так что
надо приспосабливаться к жизни без нее. Я и сама не любительница копаться
в прошлом, а уж Дункан Уэст как никто другой живет только сегодняшним
днем. За это он мне и нравится. Он здесь в настоящем.
- А где, кстати, он сам? - До меня вдруг дошло, что его нет в доме.
- Ушел, как только убедился, что я под надежной охраной. Он сказал,
что бы там ни было вчера, а сегодня ему надо зарабатывать на хлеб.
Все время, пока мы говорили, мать внимательно изучала черную
пластинку, пытаясь нажать углубления в разных сочетаниях.
- Вот! - сказала она наконец. - Вот как она работает.
Я наклонился поближе. Никакого намека на красивую трехмерную игру
огоньков, что я видел в лодке, зато на темной поверхности высветился ряд
цифр и обозначились круглые пятна.
- Как ты это сделала?
- Я ее только включила. Она, наверное, была защищена от случайного
срабатывания. Чтобы включить ее, надо нажать одновременно сюда, сюда и
сюда. Видишь?
Три пальца одновременно надавили на пластинку. Цифры исчезли,
осталась только ровная черная поверхность. Стоило матери надавить еще раз,
цифры появились снова.
- Но что это такое? - спросил я.
- Не знаю точно, но мне кажется, это что-то вроде калькулятора. Так
или иначе, трудно поверить, что прошлой ночью они искали именно эту штуку.
Держи, - она протянула ее мне. - Теперь, когда Пэдди Эндертон умер, у тебя
на нее больше прав, чем у кого бы то ни было.
Она встала.
- Ладно. Займись пока разборкой своей комнаты и комнаты, где жил
Эндертон. Постарайся привести их в порядок. Складывай все, что
принадлежало мистеру Эндертону, отдельно. Потом вынесешь это на лестницу.
Когда разберешься с его барахлом и решишь передохнуть, можешь возиться с
этим калькулятором.
- Ночью это был не просто калькулятор. - И тут я сообразил, что
красивые огоньки были дисплеем. Странным, но дисплеем. То, что я держал в
руках, вполне могло быть и калькулятором. Или чем угодно еще.
- Как ты думаешь, дядя Дункан сможет заставить эту штуку работать?
- Поговори с ним, хотя нет, не думаю. Что бы это ни было, наверняка
это микроэлектроника. Его недостаточно просто встряхнуть.
Встряхнуть.
Это замечательно характеризовало талант Дункана Уэста, хоть и не
полностью объясняло его. Слава его гремела по всему южному побережью озера
Шилин, где он пробавлялся (и неплохо), починяя любые механические
устройства, вышедшие из строя. Мне приходилось видеть машины, которых
притаскивали к нашему дому на буксире отчаявшиеся, проклинавшие все на
свете владельцы, а час спустя они уезжали прочь своим ходом - после того,
как Лункам поколдовал над механическими потрохами их драндулетов.
Иногда это было не так быстро и легко. Я помню, как после обеда он
засиживался за столом над сломанными часами. Утром, когда я вставал к
завтраку, весь стол был завален винтиками и колесиками, а дядя Дункан
сидел над ними все в той же позе. Как сказала мать, он был весь в
настоящем; возможно, поэтому точное время так волновало его. Как правило,
где-нибудь к полудню все винтики и колесики бывали собраны воедино, и дядя
Дункан, уходя, уносил с собою идеально работающие часы.
Я посидел у окна, ломая голову над загадкой Пэдди Эндертона, и решил,
что меня и самого не вредно было бы встряхнуть. Мать просила убраться в
комнате, но, разумеется, я об этом тут же забыл. Слишком уж тянула меня к
себе эта загадочная черная пластинка. Включать и выключать ее оказалось
проще простого - после того, как мне это показали. Ненамного сложнее было
использовать ее как обычный калькулятор. Для этого достаточно было найти
точки, соответствующие арифметическим действиям.
Но ведь этим ее возможности не ограничивались! Целых три ряда
углублений были предназначены неизвестно для чего. Поэтому я продолжал
свою работу - если только так можно назвать то бессистемное (и
безрезультатное) тыканье пальцами - еще несколько часов.
Один раз за это время в комнату заглянула мать. Как ни странно, она
вышла, не сказав ни слова.
В конце концов мои усилия увенчались-таки успехом, хотя моей заслуги
в этом нет ни капельки. Все знают шутку об обезьяне, которая если дать ей
пишущую машинку и неограниченное время, настучит шедевр. Примерно то же
имело место и со мной. Я наткнулся на сочетание, с моей точки зрения ничем
не отличавшееся от других. Внезапно пластинка исчезла, а воздух передо
мной наполнился крошечными разноцветными светящимися точками.
Я бестолково таращился на них, одновременно пытаясь вспомнить, что же
именно я сделал. Два обстоятельства были мне ясны с самого начала.
Во-первых, это не совсем то, что сотворил Пэдди Эндертон ночью. Эти
огоньки не двигались. Во-вторых, хотя поверхность пластинки сделалась
почти невидимой, как бы растворившись в дымке, я продолжал видеть цифры.
Это была мучительная минута. С одной стороны, я должен проверить,
верно ли я запомнил сочетание "кнопок" с тем, чтобы в любой момент
воспроизвести объемное изображение, с другой - я отчаянно боялся выключить
эту штуку. А вдруг я не смогу включить ее снова?
Наверное, лучше всего было бы пойти к матери и показать ей, чего я
добился. Даже если я не смогу повторно воспроизвести картинку, это было бы
уже неплохо.
Вместо этого я выключил дисплей.
Следующие полминуты я, задыхаясь от волнения, проделывал все
необходимые операции, пока воздух над пластинкой вновь не наполнился
светящимися точками.
Я повторил это еще три раза и записал последовательность операций.
Только после этого я занялся самими огоньками.
Они образовывали в пространстве клубок странной формы, не сферу, а,
скорее, что-то вроде пончика. Я попытался сосчитать их. Дойдя до сотни, я
бросил эту затею, но решил, что всего их в четыре-пять раз больше. Я очень
осторожно коснулся одной точки пальцем и не почувствовал ничего. Когда
палец занял место, где находилась светящаяся точка, та попросту исчезла и
возникла вновь на том же месте, стоило мне убрать палец.
Мать иногда называет меня невосприимчивым к цвету, но на деле это не
так. Я и в самом деле не очень-то разбираюсь в цветах одежды - в жизни нет
ничего менее интересного. Зато не было ничего интереснее наблюдать цвета
на дисплее Пэдди Эндертона. Я насчитал там двадцать оттенков от
темно-фиолетового до ослепительно-алого. Преобладающим цветом был
оранжевый. Примерно треть точек представляла собой оттенки этого цвета
различной интенсивности - от тускло-коричневого янтарного до цвета
ослепительно тлеющей головни. Единственным цветом, которого я не видел
вовсе, был зеленый.
Я откопал в свалке на полу чистый лист бумаги и выписал на нем мои
подсчеты по количественному соотношению разных цветов. Это было
увлекательное занятие, но я не мог отделаться от мысли, что все мои потуги
- мартышкин труд. Конечно, я старался изо всех сил, но у меня не было
никакого плана действий.
Пора было переходить к более упорядоченным экспериментам. Я протянул
руку и коснулся одной из цифр на пластинке. И вдруг изображение ожило.
Точки начали двигаться с различной скоростью - те, что были ближе к
центру, двигались быстрее тех, что по краям. Они скользили вокруг общего
центра словно крошечные бусы по невидимым глазу проволочкам.
Повторное нажатие различных цифр лишь изменяло скорость этого
вращения. Нажав на "ноль" можно было заморозить их в пространстве,
"единица" приводила их в едва уловимое глазом движение, а на "девятке" вся
система делала оборот за несколько секунд. Две цифры, нажатые поочередно,
дополнительно ускоряли вращение до тех пор, пока на цифрах "девяносто
девять" все не слилось в мерцающее облако. Любая третья цифра
игнорировалась.
Ладно, с цифрами ясно. А что с черными кружочками?
Я потянулся к пластинке, и только тут заметил, что за спиной у меня
стоит мать.
- Молодец, Джей, - сказала она. - Я не зря в тебя верила. А теперь
лучше спустись пообедать. К этому занятию можно будет вернуться и потом.
Она ни слова не сказала насчет того, что беспорядок в комнате,
пожалуй, увеличился, а в мою бывшую спальню - комнату Пэдди Эндертона - я
даже не заглядывал.
- Это не калькулятор, - сказал я.
- Нет. По крайней мере я таких еще не видела. Хорошо бы показать это
Эйлин Ксавье. Она обещала заглянуть к нам позже. Пошли - и мать чуть не за
руку отвела меня на кухню.
Я поел. Не помню что.
Мамина стряпня была тут ни при чем. Просто мыслями я был еще наверху,
и кончики пальцев зудели от нестерпимого желания прикоснуться к черному
пластику. К тому же трое мужчин, приглашенных доктором Эйлин охранять нас,
говорили так много и громко - преимущественно о способах консервирования
мяса, - что кто угодно рвался бы прочь из кухни. Разумеется, с их стороны
было очень любезно заботиться о нашей безопасности, и в этом отношении им
цены не было. Однако, глядя на них, я понимал тягу матери к космолетчикам.
Даже Пэдди Эндертон, грязный Пэдди Эндертон находил более интересные темы
для разговора, чем преимущества засолки перед вялением или маринованием.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50