Но отвечала она ему одному: "Я
вспомнила, что значит чувствовать нужду в еде и отдыхе. Будучи мертвой..."
"Забудь об этом", пожелал он ей в ответ, возможно с чрезмерной силой,
а может быть, все, что он мог сделать, никогда не выходило за разумные
пределы.
Петр тоже помрачнел. Он выпил еще водки, секунду помедлил, бросил
беспокойный взгляд на Ивешку, а затем сказал:
- Нам следовало бы подумать о том, как выбираться отсюда.
- Это будет нелегко, - сказал Саша.
- Я знаю, что не легко! Что теперь мы будем делать с ним? Везти его
назад? Запереть в сарае? Поставить в огороде?
Саша тоже обеспокоенно взглянул на Ивешку, которая сидела, положив
локоть на колено, иногда отпивая из чашки. Несомненно, она обдумывала все,
о чем говорил Петр.
Поставить его в огороде? Игнорировать само существование Черневога?
Надеяться, что колдовство будет продолжаться?
Ивешка нахмурила брови, в тени которых поблескивали отражавшие свет
глаза. Саша вновь возвратился к воспоминаниям, переданным ему Ууламетсом:
своенравная девчонка, которая в шестнадцать лет, без разрешения, сбежала
из дома на встречу с Черневогом. Девочка десяти лет, угрюмая и
вспыльчивая, везде настаивающая на своем. Девочка-ребенок, голубоглазая, с
соломенными волосами, пританцовывающая по летней дорожке, счастливая и
невинная, до боли в сердце...
Сейчас она уже не имеет с этим ничего общего, но все равно это
остается при ней, подумалось ему.
Колдунья, страстно желающая Петра, желающая его любви, желающая так
сильно...
Сможет ли он прожить без этого? Забудет ли он про свой Киев и
останется здесь?
Господи, сколько же нужно мне, чтобы удержать его? А сколько нужно
мне, чтобы захотеть ее ради его спасенья?
- Так что же нам делать с Черневогом? - вновь спросил Петр. - Сколько
времени он еще будет спать? Что теперь мы будем делать с ним?
До тех пор пока он будет жив, никто из них не будет чувствовать себя
в безопасности и ничто не будет в безопасности. Из-за неуверенности в
состоянии Черневога...
Боже мой, вспомнил Саша: он не мог позволить себе даже прямо выражать
свои мысли, он не мог спать, и он даже не мог отважиться спать сегодняшней
ночью, потому что у него ни в чем не было уверенности.
Может ли он проснуться?
Саша уронил голову на ладони, раздумывая о том, что, отвоевав эту
победу, они не смогли победить до конца. Он не мог оправдать спасение
Черневога как носителя зла, он не мог оправдать и милосердия, которое
подвергало опасности других, видя, что делал Черневог, и в собственном
изнеможении, он не мог представить себе, что сможет вновь увидеть дом у
реки, что сможет остаться с Петром и Ивешкой там, где он этого хочет, где
он захочет подвергать их опасности...
Нет, этого он мог позволить себе.
А это означало, что он должен был оставить Петра с Ивешкой и поверить
ей, что она надлежащим образом будет заботиться о нем. Петр знал обычных
людей, он жил среди них, в то время как Ивешка не знала ничего об этой
жизни, в чем и заключалась главная опасность для него, едва ли меньшая,
чем Черневог.
Но без того, чтобы убить Черневога, без того, чтобы он смог уснуть
достаточно надежно, чтобы не думать ни о ком из них, без того, чтобы иметь
полную уверенность, что он сможет удерживать Черневога во время этого
долгого отдыха...
Господи, подумал он, и хотел, чтобы Черневог спал, оставаясь в таком
состоянии, как можно дольше...
- Он спит, - прошептал он Петру. Капли пота стыли на его лице,
обдуваемом холодным ветром откуда-то из темноты. - Бог мой, помоги, мне не
справиться с ним...
- Вешка... - сказал Петр, с тревогой глядя на нее. - Вешка, помоги...
Теперь неуверенность росла медленнее. Петр положил руку на его плечо
и некоторое время держал ее там.
- Все хорошо?
- Наконец-то я добрался до него. - Саша глубоко вздохнул и медленно
выдохнул. - Все хорошо.
Петр по-прежнему выглядел обеспокоенным. Саша легонько стукнул его по
колену.
- Не беспокойся, оставь это. Все хорошо.
Петр закусил губу.
- Посмотри, мы заполучили его. Ивешка сделала все как надо, и теперь
мы сможем отдохнуть.
Саша протер глаза.
- Я не вполне понимаю, что делать, но знаю только одно: я не
отважился бы потерять малейшую возможность.
- Но в чем дело? Если речь идет об Ивешке, то с ней все будет хорошо.
Ложись спать, а мы с ней будем бодрствовать, ведь я один справлюсь не хуже
тебя...
- Нет.
- Я, может быть, хочу оставаться без сна, хорошо?
- Но послушай...
- Мы уходим отсюда завтра утром. Если тебе так нужен этот мерзавец,
то я могу позаботиться о нем.
Для того, чтобы собраться в путь, им нужно было потратить массу
времени на сборы. Саша уныло взглянул на Петра.
- Мы можем сделать что-нибудь похожее на плот, - сказал Петр. - Ведь
как-никак, а это ручей.
- Не отвлекай меня.
- Не поступай со мной так! Прекрати это!
Саша весь ушел в себя и уронил голову на руки.
- Извини меня, - очень тихо сказал Петр. - Саша?
- Со мной все хорошо, только, пожалуйста, не приставай ко мне.
- Но мне кажется, что с ним не все ладно, - услышал Саша слова Петра,
обращенные к Ивешке, а затем почувствовал, как она пытается направить на
него волю своих желаний, не переставая бояться его, и возможно, она даже
что-то сказала Петру, потому что тот сразу взял его за руку и слегка
тряхнул, приговаривая немного резко: - Саша? Что он сделал с тобой? Что,
что сделал Ууламетс?
Ему не хотелось отвечать. Он проклинал про себя холодную
рассудительную честность Ивешки. Или что-то еще в ее характере, что сейчас
заставляло ее именно сейчас подводить его. Возможно, что это мог быть
страх за Петра, или даже за всех них.
- Он передал мне все, что он знал, - сказал Саша и добавил, потому
что раз он начал говорить правду, то казалось небезопасно говорить лишь
только часть ее, когда все ее содержание включало и Петра, и Ивешку: -
Свою книгу. Свое волшебство. Все, включая и Драгу, включая Ивешку.
Он тут же почувствовал, как Ивешка слегка отступила. Если бы желания
Петра могли иметь силу, то Саша надеялся, что сумел бы почувствовать и его
отступление.
Но Петр вместо этого встряхнул его.
- Саша? - произнес он и вновь тряхнул его, словно хотел убедиться, с
кем он говорит. И это причиняло нестерпимую боль. - Саша, черт тебя
побери!
- Я нисколько не изменился, - ответил ему Саша, доведенный до
отчаяния. - Я по-прежнему такой же, Петр.
- Если он все еще не умер, так я убью его! - Петр в сердцах стукнул
рукой по колену и только потом, обезумевший, взглянул на Ивешку. - Боже
мой...
- Я знаю его, и ты ничего не должен объяснять мне, - очень тихо
сказала Ивешка. Она встала, и некоторое время стояла, обхватив себя
руками, затем повернулась и хмуро взглянула на них, особенно на него, как
если бы она была не уверена, что перед ней был именно Петр.
- Он... умер, - сказал Саша. - А я лишь помню то, что было. Отдельные
кусочки. И не могу вспомнить все сразу.
Возможно, именно это убедило и успокоило их. Он всем сердцем надеялся
на это. Петр обнял его рукой, но было ясно что он лишь притворялся, а, на
самом деле, уже опять уносился от них...
Петр крепко прижал его к себе, когда сам воздух, казалось, стал
напряженным и колеблющимся, будто переполненный энергией, хотя не было
никаких признаков грозы...
- Петр! - окликнула его Ивешка. - Петр, что надвигается оттуда...
Саша пытался привести в чувство свои глаза, пытался встать, и это ему
удалось лишь со второй попытки, а Петр, тем временем, отыскивал свой меч.
Теперь был слышен отчетливый звук, напоминающий шелест листьев, который
надвигался на них со всех сторон, и неожиданно дым стал плотным кольцом
окружать их, сокращая до предела видимость.
- Это лешие, - прошептал Саша и тут же припомнил: - Ууламетс и к ним
обращал свои желания...
Тогда Петр, к сашиному испугу, обратился, как обращается хозяин к
соседу:
- Мисай? Это ты?

Если обычный человек может как-то ощутить присутствие рядом с ним
волшебного мира, так прежде всего это будет добрая воля населяющих его
созданий, так ужасно представленных в бабушкиных сказках, особенно когда
они пытаются пугать ими маленьких детей.
Но сильный, полубезумный старый Мисай нежно прижал Петра к своему
чешуйчатому сердцу, приговаривая:
- Это ты? Ты ли это? Живой!
И сразу после этих приветствий столько новых сил влилось в Петра, что
он почувствовал себя ужасно сонным, свободным от боли и свободным от
тревог.
- Отпусти его! - сказал Саша.
Но Петр глядел вниз, на обеспокоенного Сашу, и, слава Богу, все еще
удерживал в руке свой меч. Он часто моргал, чувствуя как на него
накатывается сон, но продолжал говорить:
- Сейчас все в полном порядке. Они пришли сюда, чтобы помочь нам.
- Чтобы дать жизнь и здоровье, - прогремел над лесом похожий на
грохот голос Мисая, который осторожно дотрагивался до него подрагивающими
пальцами. - Будь здоров и невредим. Оставь колдуна нам.
- Оставить вам Черневога? - спросил, словно почувствовав присутствие
рассудка, встревоженный Петр. Он не мог и помыслить, чтобы оставить им
Сашу или Ивешку, но чувствовал, как темнота, которая охватывала и манила
его, становится все плотнее и плотнее.
- Мы вполне сможем справиться с Черневогом, - сказал Мисай. -
Например, можем переломать ему кости...
Тут в разговор вступил другой леший.
- Мы можем так крепко спеленать его, что он не сможет принести никому
никакого вреда. Мы можем сделать его сон еще глубже. Вот эта работа как
раз для леших.
- Пересаживать, - сказал третий.
- Выращивать, - сказал четвертый.
- Лес должен возродиться здесь, - сказал Мисай.
- Ивешка? - позвал Петр, ощущая нарастающую тяжесть. - Саша?
Ему подумалось, что они ответили ему, подумалось, что они сказали,
будто с ними все хорошо. И он надеялся на это. Его ощущения были столь
неустойчивы и доведены до полного отчаяния последними событиями, что он
вполне отваживался верить в это.
- Набирайся сил, - шептал леший, наклоняясь поближе к нему, шелестя
молодыми душистыми листьями.
- Это жизнь, - сказал другой, а следующий добавил, глубоким
раскатистым голосом: - После огня здесь упадут семена.
А затем шорохи листьев и мягкое покачивание подсказали им, что они
движутся, и притом очень быстро.
- Мы движемся к реке, - будто во сне долетели до него слова старого
Мисая, - мы несем тебя домой. Так велел нам Вьюн.

Саша проснулся от толчка, ощущая под собой нагретые солнцем доски,
прислушиваясь к легким всплескам воды вокруг и мягкому потрескиванию и
покачиванию лодки. Петр и Ивешка все еще спали здесь же рядом с ним, среди
явно чужих корзин и узлов. В их волосах еще оставались многочисленные
сучки и листья, их одежда была все та же, которую он запомнил, находясь у
костра около горящего дома. Все произошедшее напоминало ему ужасный сон, в
самом конце которого Петр и Ивешка исчезли где-то вверху, поднятые туда
грудой сучков.
Но он не мог никак объяснить себе то, что видел сейчас: и
многочисленные корзины, и Петра, и Ивешку, целых и невредимых, сучки,
одежду...
Ведь если бы он начал припоминать правду, то оказалось бы, что
Ууламетс должен быть мертв, Ивешка должна быть жива, что и было, на самом
деле, а Черневог...
Тут он вспомнил про леших. Он наконец-то припомнил их освобождение.
Он лежал под теплым солнцем, уверяя самого себя, что его друзья спасены, и
старался по отдельным кусочкам восстановить в своей памяти все, что было
этим утром, что казалось ему сейчас таким туманным и таким далеким, словно
между ним и тем местом, в самой глубине лесной чащи, повисла густая
пелена...
"Пересаживать"... вспомнил он слова лешего. "Выращивать, сеять..."
Он чувствовал, что должен что-то сделать и что-то пожелать, он
чувствовал, как в этом его убеждали нахлынувшие воспоминания: он что-то
обещал лешим, и они что-то обещали ему в ответ, хотя слов было сказано и
не слишком много... Сами слова не имели для них особого значения...
Более важными для них были цели и намерения.
Петр открыл глаза. Он выглядел все таким же смущенным, как и
накануне. Он некоторое время пристально смотрел на Сашу, словно желая
убедиться, что ничего не изменилось, и, опершись рукой о палубу, склонился
над Ивешкой. Он тронул ее лицо с таким выражением, которое заставило Сашу
отвернуться. Он встал и решил заняться завтраком, лишь бы не мешать им.
Итак, он встал и направился к узлам и корзинам, слегка постукал по
ним, чтобы убедиться, что было в них.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72