Какой-то момент
он ощущал явное тепло, затем легкое головокружение и некоторую
растерянность. И, будучи уверен, что это дает знать о себе Ивешка,
подумал, обращаясь к ней: "Ты знаешь, что ты делаешь с ним. Но ты не
желаешь причинить ему зла. А разве ты не можешь получить то, что тебе так
необходимо, от этого леса?"
"Нет", скорее почувствовал он в ответ. "Нет, это невозможно".
Но он возразил ей, что она уже проделывала это, будучи дома.
Он весьма сомневался, что она может делать что-нибудь еще, кроме как
давать волю своим собственным желаниям... и неожиданно засомневался во
всех ее обещаниях, равно как и в целях, с которыми она приближалась к ним
сейчас...
Но она продолжала настаивать на своем желании приблизиться еще и еще.
Она хотела подойти как можно ближе, а это было очень опасное соседство. Он
чувствовал, что сделал все не так, как надо, что попусту растратил свои
внутренние силы, а в конце концов добился лишь того, что подверг Петра
большой опасности. Она хотела стать видимой для него...
Тут он почувствовал, сколь опасно и дальше быть в плену своих
собственных сомнений и открыл было рот, чтобы предупредить Петра... как
вдруг отчетливо ощутил присутствие кого-то с таким же молодым, как и его
собственный, нравом, кто точно так же как и он сам страдал от недостатка
внимания и любви, и кто был уверен, что все и вся вокруг нее сговорились
лишить ее всего...
Он понимал ее: с первых дней своей жизни он тоже чувствовал, что люди
отняли у него все, но как раз в этом и скрывалась ошибка, тот самый
скороспелый и разрушительный промах, который он пока не замечал, потому
что она нуждалась в гораздо большем, чем он даже мог вообразить в своих
желаниях. Тогда он постарался вытолкнуть ее из своих мыслей и увидел, что
Петр неожиданно опустился на землю и положил голову на руку...
Это сделал он, так она объяснила ему, сопротивляясь ее настойчивости.
Он вынудил ее так поступить с Петром. А все, что она хотела, так это
остановиться, если он будет продолжать идти вперед...
Для спасения Петра, так сказала она... И Саша, по ее мнению, был не в
силах остановить ее...
Он и сам сомневался в своих возможностях и не мог ничем помочь.
Она оставляла ему лишь единственную возможность: всем сердцем желать,
чтобы она не причинила Петру какого-то вреда. Она признавала за ним эту
слабость, но, обращая ее на себя, она видела в ней залог их безопасности,
возможность спасения Петра... Она уверяла его, что не следует быть таким
дураком и пытаться остановить ход событий... Пусть все идет так, как
должно идти...
Но он все еще не был уверен в этом...
И почувствовал, как что-то ускользает от него, ощутил почти
безболезненную потерю, будто расстался с чем-то, что так и осталось для
него тайной.
Та самая брешь, которая и была причиной этой загадочной потери,
захлопнулась очень быстро, так что он не мог потерять что-то значительное,
и, следовательно, не хотел вернуть назад то, о чем, как он был уверен,
даже не имел понятия. Какой-то подлый обман, подумал он, как о чем-то
маловероятном. Но именно при таком подходе доводы Ивешки были вполне
логичны, и поскольку Петр теперь сидел выпрямившись и вытирая со лба пот,
без всякого сомнения удивлялся тому, что с ним произошло, можно было
думать, что она отступила. Ему даже пришло в голову, что Ивешка допустила
ошибку, если надеялась, что может не брать его в расчет, потому что, на
самом деле, он не был менее решительным, когда ему приходилось защищать
что-то свое. Она напрасно думала, что может отделаться от него лишь легким
испугом, как это казалось на первый взгляд.
Для начала он захотел увидеть ее, чтобы понять, что же все-таки она
делала. И в одно мгновенье без всяких усилий увидел ее стоящей поблизости
и пугливо озирающейся, в то время как Малыш, который не отходил от нее ни
на шаг, каждую минуту менял положение и формы, постоянно затеняя ее, и
поглядывал на нее почти как собака.
В то же время он видел и Петра, видел, каким бледным, а скорее
изможденным и лишенным последних сил тот был.
Он не имел ничего, что бы отважился хранить и беречь. Несомненно, у
Ивешки была какая-то малость, которая и привязывала ее к жизни. Малыш же
был полностью вне его понимания, но тем не менее везде вокруг них не
прекращалась жизнь. Ивешка, например, клялась и божилась, что не могла
ничего получить от леса, но он не нашел почти ничего на своем пути, когда
вошел в него, а войдя и протянув руку за помощью, получил ее и отдал
Петру, и не важно, что через того часть этой силы перешла к Ивешке: этого
было достаточно.
Больше, чем достаточно: кажется опасным для человека, который не
подготовлен для этого, исключая, конечно, Ивешку. Поэтому Саша с одной
стороны переживал за состояние рассудка Петра, а с другой не был намерен
позволять Ивешке становиться сильнее, чем она была.
В этом, подумал он, была бы, должно быть, самая легкая и естественная
ошибка, какую он мог совершить. Но у него не было особой жалости вовлекать
его в нее, просто жалость не была свойственна в данный момент его образу
мыслей, и если она попытается неожиданно сделать что-то с ним самим или с
Петром, он не был намерен колебаться.
Сейчас, казалось, боялась именно Ивешка, которая теперь смотрела на
него очень настороженно, поглядывая при этом с выражением надежды на
Петра, словно запутавшись в сетях ловушки, которую для нее подстроило
сердце.
Боже мой, подумал он, и решил, это действительно была
головокружительная мысль, что первый раз в жизни он оказался хозяином
положения.

Случилось так, будто сам воздух стал и чище и легче, стал более
здоровым и насыщенным силой, и не то, чтобы Петр понял это немедленно, но
ему именно казалось так, после продолжительных минут глубокого удушья и
непомерной слабости, что он вновь может свободно вздохнуть, что истощение
не так действует на него и он может наконец встать на ноги, не чувствуя
предательскую дрожь в коленях. Он тут же встал, озабоченный тем, что могло
происходить с Сашей и Ивешкой и что действовало на него весь этот долгий
путь...
Но как только он посмотрел на Ивешку, то, встретившись с ее взглядом,
моментально замер...
Потому что увидел в ее глазах столько доброты и нежности, которых в
первый момент и не ожидал встретить в ней, если только не вообразил этого
при их первой встрече. Это ощущение не исчезало все время, пока она
смотрела на него, и он почувствовал...
Боже мой!
Но этот момент должен был пройти. Он успокоился, выровнял дыханье и
взглянул мимо нее, стараясь фактически разговаривать с Сашей, которому
объяснил, что самочувствие его улучшилось, и подумал при этом, что теперь
они могли бы продолжить путь...
На самом же деле он упрятал это внезапно охватившее его чувство как
можно дальше в своем сердце и вновь вернулся к нему, когда они наконец
отправились в путь и у него был случай в очередной раз взглянуть на
Ивешку, которая, как он заметил, несколько раз бросала в его сторону косые
взгляды, но все с той же мягкой нежностью, которая, как он убеждал себя,
была лишь его воображением.
Боже мой, думал он, ведь это в конце концов могло кого угодно вывести
из себя. Он убеждал себя, что она, безусловно, была опасна, когда
действовала на него таким образом, и что только благодаря Саше его
состояние не было таким тяжелым.
Он, тем временем, вновь и вновь продолжал посматривать на Ивешку,
чтобы убедить себя в том, что та никак не изменилась по сравнению с тем,
какой была до сих пор. Но, видимо, не один только взгляд обращала она к
нему, а что-то гораздо большее исходило от нее, потому что он чувствовал,
как изменилось его самочувствие и каким осторожным, вместе с тем, стало ее
отношение к нему, будто она глубоко переживала свое теперешнее положение и
так беспокоилась о нем, что он даже обнаружил в себе попытки хоть как-то
успокоить ее.
Он уверял ее, произнося слова внутри своего сердца, что чувствует
себя хорошо и все его дела в полном порядке...
- Какой чудесный день, - сказал он как можно веселее, обращаясь к
Саше и стараясь тем самым привести его в чувство. - Я начинаю привыкать к
этому.
На что Саша ответил очень мрачно:
- Не верь ей слишком много.
Наконец-то все вместе, подумал Петр, имея в виду Сашу и Ивешку,
поняли его, как никто другой в его жизни еще ни разу не понимал. И при
этом инстинктивно они стали ненавидеть друг друга. Он подумал и о том, что
когда они смогут все привести в порядок, и старик Ууламетс сможет вернуть
свою дочь назад...
Он не привык возлагать свои надежды на невозможное, но в этот момент
он не мог поверить в их заблуждения. Он чувствовал себя абсолютно
безопасно. Даже когда они остановились на отдых и он увидел, что Саша
повесил нос, то слегка подтолкнул ногой и сказал:
- Не унывай.
Затем, видя не проходящую сашину мрачность, добавил с оттенком
беспокойства:
- Ты хорошо себя чувствуешь?
- Не беспокойся об этом, - сказал тот.
Этого было вполне достаточно, чтобы все предстало перед ним в мрачном
свете. У него возникло неожиданное опасение, что Саша подвергся опасности
вместо него самого, и ощущал нарастающее беспокойство Ивешки за его
спиной.
Он, казалось, спрашивал ее, с ней это могло быть вполне возможно:
"Далеко ли еще им идти? Когда они доберутся до места? Что им следует
делать, если Ууламетс не сможет освободиться сам?"
Но никакого ответа так и не получил.
Тогда он сказал, обращаясь к Саше:
- Я думаю, что пора немного поесть, а как ты?
Саша согласился и съел кусочек вяленой рыбы. Он съел ее с полным
равнодушием и почти безжизненной вялостью, от которой у Петра холодок
пробежал под сердцем.
Малыш тут-как-тут дергал Петра за штанину. Петр бросил ему кусочек,
едва замечая его, а затем поднес ко рту тыльную сторону ладони, будто
почувствовал, что рука вновь начинает болеть...
Он подумал о том, что должен рассказать Саше об этом.
Если, конечно, Саша будет слушать его: казалось, что он едва ли
способен сейчас на это. Скорее всего, как подумал Петр, Саша обдумывал
свои колдовские дела, стараясь предпринять что-то, и, вероятно, это и
нужно было сделать сейчас, когда его мысли были более отчетливыми, с его
неожиданным весельем весь сегодняшний день, и с рукой, беспокоящей его: он
чувствовал синяки и кровоподтеки, о которых давным-давно забыл, и ему
казалось, что он как совершеннейший дурак беззаботно веселился весь
полдень, так что можно было подумать, будто он попросту пьян.
Все, что бы ни сделал Саша, казалось, утомляло его, и это было
решающей причиной для беспокойства.
Он протянул руку и тронул Сашу за коленку.
- Ты не поможешь мне продержаться еще немного?
Саша не произнося ни слова лишь внимательно посмотрел на него, и
через некоторое время, будто обдумав его вопрос, сказал:
- Я нашел способ получить поддержку в другом месте.
- Откуда? - спросил Петр, с опасением ожидая ответа.
Тогда Саша сначала протянул руку в сторону неба, а затем обвел все
окружающее, в том числе и деревья.
Он чувствовал, как от Ивешки в его сторону передается тепло, и он
ощущал это направление так же отчетливо, как если бы слышал ее голос. Он
сказал, чуть наклонившись вперед и второй раз касаясь сашиного колена:
- Она выйдет из себя от этого.
- Я знаю это. Но она не отвяжется от тебя, и мне придется убить ее,
если она попытается убить тебя, так что вот что нас может ожидать. Я
вполне могу сделать это. Тот путь, на котором я сейчас оказался, позволяет
мне сделать это. Но ведь это не означает, что каждый из нас хочет этого?
Петр чувствовал нарастающее беспокойство. Перед ним был уже не тот
мальчик, которого он знал, рассуждающий так спокойно об убийствах, в том
числе и о собственном, что это звучало страшнее, нежели простая угроза. Он
едва ли не отдернул назад свою руку, боясь взглянуть прямо в сашины глаза,
боясь задавать еще какие-нибудь вопросы...
В этот момент казалось, что Саша был более грозен для него, нежели
Ивешка.
И тут он вспомнил слова Ууламетса:
"...Если настанет день, малый, когда окажется, что ты выбираешь свой
путь, поверь, что это случиться, он будет рисковать из-за тебя не намного
больше, чем сейчас из-за меня..."

20
После полудня вновь начал опускаться туман, постепенно превращавшийся
в мелкий сеющий дождь, которого хватало лишь на то, чтобы слегка смочить
листья деревьев, с которых, если тряхнуть дерево, могло свалиться на шею
несколько капель.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72