) Подрядчики пускай доставят сначала, что должны по записи, а то что же с мертвых-то нам спрашивать…
– Не так… Дурак!.. А почему Иван Бровкин не ворует? Мои люди не воруют, а ваши все воруют?.. Подряды все передать Бровкину… Ушакова, Воронина – в железо, в Москву, к Ромодановскому…
– Так, гут, – сказал Лефорт.
– Что еще? Суда не готовы?
– Господин бонбандир, суда все готовы… Давеча последние пригнали из Воронежа.
– Идем на реку…
Стрешнев в одних домашних сафьяновых чоботах, в распоясанной рубахе пошел дряблой рысью за царем, шагающим как на ходулях. На зеркальной излучине Дона стояли в несколько рядов бесчисленные суда: лодки, паузки, узкие с камышовыми поплавками казачьи струги, длинноносые галеры, с веслами только на передней части, с прямым парусом и чуланом на корме… Все – только что с верфи. Течением их покачивало. Многие полузатонули. Лениво висели флаги. Под жарким солнцем трескалось некрашеное дерево, блестели осмоленные борта.
Лефорт, отставив ногу в желтом ботфорте, глядел в трубу на караван.
– Зер гут… Посуды достаточно…
– Гут, – отрывисто повторил Петр. Чумазые руки его дрожали. И, как всегда, Лефорт высказал его мысль:
– Отсюда начинается война.
– Тихон Никитьевич, не сердись, – Петр клюнул всхлипнувшего Стрешнева в бороду. – Войска прямо грузить на суда. Не мешкая… Азов возьмем с налету…
На шестые сутки на рассвете в хате Стрешнева в табачном дыму написали письмо князю-кесарю:
«Мин хер кениг… Отец твой великий господин святейший кир Аникита, архиепископ прешпургский и всеа Яузы и всего Кукуя патриарх, такожде и холопи твои генералы Антоном Михайлович и Франц Яковлевич с товарищи – в добром здоровии, и нынче из Паншина едем в путь в добром же здоровии… В марсовом ярме непрестанно труждаемся. И про твое здоровье пьем водку, а паче – пиво…» При сем стояли с малой разборчивостью подписи: «Франчишка Лефорт… Олехсашка Меньшиков… Фетка Троекуров… Петрушка Алексеев… Автамошка Головин… Вареной Мадамкин…»
Неделю плыли мимо казачьих городков, стоявших на островах посреди Дона, миновали – Голубой, Зимовейский. Цимлянский, Раздоры, Маныч… На высоком правом берегу увидели раскаты, плетни и дубовые стены Черкасска. Здесь бросили якоря и три дня поджидали отставшие паузки.
Стянув караван, двинулись к Азову. Ночь была мягкая, непроглядная, пахло дождем и травами. Трещали кузнечики. Странно вскрикивали ночные птицы. На головной галере Лефорта никто не спал, трубок не курили, не шутили. Медленно всплескивали весла.
В первый раз Петр всею кожею ощутил жуть опасности. Близко по берегу двигалась темнота, какие-то очертания. Вглядываясь, слышал шорох листвы. Оттуда, из тьмы вот-вот зазвенит тетива татарского лука! Поджимались пальцы на ногах. Далеко на юге полыхнул в тучах грозовый свет. Грома не донесло. Лефорт сказал:
– Утром услышим пушки генерала Гордона.
Под утро небо очистилось. Казак-кормчий направил галеру, – за нею весь караван, – рекой Койсогой. Дон остался вправо. Поднялось жаркое солнце, река будто стала полноводнее, берега отодвинулись, растаяла мгла над заливными лугами. Впереди за песками опять появилась сияющая полоса Дона. На косогорах виднелись полотняные палатки, телеги, лошади. Вились флаги. Это был главный военный лагерь, поставленный Гордоном, – Митишева пристань, – в пятнадцати верстах от Азова.
Петр сам выстрелил из носовой пушки, – ядро мячиком поскакало по воде. Поднялась стрельба из ружей и пушек по всему каравану. Петр кричал срывающимся баском: «Греби, греби…» Весла гнулись дугой, солдаты гребли, уронив головы.
В Митишевой пристани войска выгрузились. Усталые солдаты засыпали прямо на песке, унтер-офицеры поднимали их палками. Скоро забелели палатки, дымки костров потянуло на реку. Петр, Лефорт и Головин с тремя казачьими сотнями поскакали за холмы в укрепленный лагерь Гордона – «на половине пути до Азова. Пестрый шатер генерала издали виднелся на кургане.
По пути валялись лошади, пронзенные стрелами, сломанные телеги. Уткнулся в полынь маленький, голый по пояс, татарин с запекшимся затылком. Конь под Петром захрапел, косясь. Казаки рассказывали:
– Как выйдут наши обозы из Митишей, – татарва и напускает тучей. Эти места самые тяжелые… Бона, – указывали нагайками, – за холмами-то маячут… Они… Гляди, сейчас напустят…
Всадники погнали лошадей к кургану. У шатра стоял Гордон в стальных латах, в шлеме с перьями, подзорная труба уперта в бок. Морщинистое лицо – строгое и важное. Заиграли рожки, ударили пушки. С кургана, как на ладони, был виден залив, озаренный закатным солнцем, тонкие минареты и серо-желтые стены Азова; пожарище на месте слободы, сожженной турками в день подхода русских; перед крепостью по бурым холмам тянулись изломанные линии траншеи и пятиугольники редутов. В дали безветренного залива стояли с упавшими парусами многопушечные высокие корабли. Гордон указал на них:
– На прошлой неделе турки подвезли морем из Кафы полторы тысячи янычар. Нынче эти корабли подошли с войсками ж… Мы вчера взяли языка, – врет ли, нет, – в крепости тысяч шесть войск да татарская конница в степи. Недохвачи у них ни в чем – море ихнее… Голодом крепость не возьмешь.
– Возьмем штурмом, – сказал Лефорт, взмахнув перчаткой.
Головин уверенно поддакнул:
– На ура возьмем… Эко диво…
Петр очарованно глядел на пелену Азовского моря, на стены, на искры полумесяцев на минаретах, на корабли, на пышный свет заката. Казалось, – ожили любимые в детстве картинки, в яви вот она – неведомая земля!
– Ну, а ты как, Петр Иванович? Чего молчишь? Возьмем Азов?
– Нужно взять, – ответил Гордон, жестко собирая морщины у рта.
Из шатра принесли карту, положили на барабан. Генералы нагнулись. Петр отчертил ногтем места, где стоять войскам: Гордону посреди – шагах в пятистах от крепости, Лефорту – по левую руку, Головину – по правую.
– Здесь – ломовая батарея, тут – мортиры… Отсюда поведем апроши… Ведь так, Петр Иванович?
– Можно и так, отчего же, – отвечал Гордон. – Но позади нас останется татарская конница.
– Нужно разбить… Бросим на них казаков…
– Да, можно и разбить… Я говорю – трудно будет доставлять продовольствие с Митишевой пристани, с каждым обозом посылать большое войско, – это трудно…
– Слышь-ка, генералы, а отчего бы нам не доставлять припасы на лодках?
Генералы свесили парики над картой. Гордон сказал:
– На лодках еще труднее, – Дон заперт цепями. В устье – две каланчи с очень великой артиллерией…
– Каланчи взять! Господа генералы?
– Эка – две каланчи! – засмеялся Головин и прищурил красивые глуповатые глаза на видневшуюся на западе за холмами верхушку круглой зубчатой башни. Гордон ответил, подумав:
– Отчего же, можно взять каланчи…
– Ну, с богом, Петр Иванович. – Петр притянул Гордона за щеки, поцеловал. – Завтра снимайся и подступи к крепости. А мы, не мешкая, пойдем всем войском. День-два покидаем бомбы, и – на приступ…
С турецких судов донесся слабый звук рожка: играли зорю. Вечерняя тень покрывала залив. Еще краснели верхушки минаретов, но и они погасли. В воздухе только слышался сухой треск кузнечиков. Петр вошел в шатер, где две свечи горели на пышно накрытом столе. Сели на барабаны. Задымилось блюдо с бараниной. Петр жадно опустил в него обе руки. Лефорт, снявший латы, чтобы способнее было веселиться, наливал венгерское в оловянные кубки. Когда багровый Головин гаркнул: «За первого бонбардира!» – от шатра вниз в темноту по редкой цепи солдат побежало: «Заздравная! Заздравная!..» От пушечных выстрелов заколебались свечи. «Хорошо!» – крикнул Петр. Лефорт смеялся, наполняя кубки:
– Это хорошая жизнь, Петер…
– Маркитантки-девки есть у тебя при лагере, господин генерал? – спросил Головин, тоже отстегивая латы. Лефорт и Петр захохотали!
– По этой части Вареной Мадамкин ходок…
– Послать верхового за Вареным…
Наутро Гордон, подкрепленный двумя стрелецкими полками, двинулся к Азову. Передовые казачьи сотни на рысях поднялись на бурую возвышенность перед крепостью, – и тотчас начали осаживать. Несколько казаков поскакало назад к пехоте, идущей четырьмя колоннами, закричали: «Татары!.. Берегись! Выноси пушки!» С левой руки от возвышенности развернулась полумесяцем татарская конница. Их было тысяч до десяти. Они двигались все быстрее, все гуще поднималась пыль. Летели стрелы. Казачьи сотни смешались. Отдельные всадники, пригибаясь к коням, кинулись назад. Напрасно полковники приказывали махать бунчуками, – вся казачья лава, не вынимая шашек, поскакала вниз. Но татары уже обходили справа, косматые их лошаденки стлались, кривые сабли крутились над головами. Визг. Пыль. Часть казаков повернула – рубиться. Смешались, сбились. Подбегала пехота, строилась четырехугольниками. Стрельцы на веревках втаскивали пушки. Полумесяц татар смыкался. Нестройно раздались залпы. Слоями дыма затянуло возвышенность. Пролетела взбешенная лошадь. По земле катился татарин. Свистело ядро. Разрывались залпы. Люди, обезумев, стреляли, кричали. Метались офицеры. Весь шум покрыли грохотом ломовые пушки. Никто ничего не мог разобрать, – кто кого бьет? И что-то случилось, стало вдруг легче. Дым отнесло, ни татар, ни турок не было видно. Только бились упавшие лошади, и множество человеческих тел, неподвижных и дергающихся, разбросано по бурой земле. Впереди на холме стоял верхом на вороной лошади генерал Гордон. Железная спина его поблескивала. Подзорная труба уперта в бок. Маленькая седая голова шариком торчала из лат, – шлем сбили с него. Медленно взмахнул шпагой и шагом стал спускаться с холма к Азову. По войскам закричали:
– Вперед, вперед, смелее!..
Отряд Гордона окапывался шанцами, обставлялся рогатками вблизи крепости. Турки со стен стреляли из пушек по лагерю, наводя великий страх. Когда бомба, упав, шипела и крутилась, полковники, офицеры, стольники, дворцовые разные люди ложились ничком, закрывались обшлагами… Эти бомбы, – не потешные горшки с горохом, – рвались с таким грохотом, столбом взлетала земля. что побледневшие воины только крестились, ни на что не способные… Один Гордон, суровый и спокойный, похаживал по лагерю, не оборачиваясь на злой посвист снарядов, покрикивал на солдат, чтобы не кланялись турецким мячикам:
– За поклоны буду наказывать… Нехорошо бывать трусом… Шанде, шанде, стыдно!.. А еще русский зольдат…
Как он и предсказывал, плохо получилось с продовольствием, в особенности – питьевой водой: татары жестокими напусками разбивали обозы, тянущиеся из Митишевой пристани. Одолеть легкоконных татар не было возможности, – не принимая боя, засыпали русских стрелами, уносились в степь. Наконец лагерь был окончен, в глубоких окопах люди прятались от снарядов. Войска Лефорта и Головина только на четвертые сутки подошли к позициям – с музыкой, барабанами, развернутыми знаменами.
Петр важно шагал перед бомбардирской ротой. В ней рядовыми шли Меньшиков, Алеша Бровкин, Волков, недавно взятый на службу искусный пушкарь – голландец Яков Янсен. Впереди Петра выковыривал ногами, бил в медные тарелки огромный человек с медвежьим носом и толстыми губами – новый собутыльник царя – литаврщик, по прозванию Вареной Мадамкин, ерник и пьяница, каких еще не бывало.
Петр с частью бомбардиров прошел в Гордонов лагерь. (Войска Лефорта на левом крыле, Головина – на правом – спешно окапывались.) Редуты, обнесенные фашинами и мешками с землей, были вынесены шагов на пятьсот к каменным стенам крепости. Там между зубцами виднелись фески и острые глаза турецких стрелков. Опершись об Алексашкино плечо, Петр вспрыгнул на фашины. Гордон стремительно схватил его:
– Ахтунг! Берегись!
Длинный ствол ружья между зубцами пыхнул дымком, подзорная труба вылетела из рук Петра. Он соскочил в окоп, пригнулся. К нему кинулись. Он обнажил зубы запекшейся улыбкой.
– Черт! Собаки! – проговорил с трудом. – Дай фитиль…
Бомбардиры откатили медную короткую мортиру, глядящую дулом в небо. Петр умело (бегая зрачками на людей) вложил картуз пороху, покидал на руках двадцатифунтовое ядро, поправил запал, вкатил в мортиру. Присев, навел прицел:
– С богом, первая… Отойди!
Мортира рыгнула пламенным облаком. Круглая бомба крутою дугой понеслась и упала близ крепостной стены, Турки, высунувшись между зубцами, кричали что-то обидное. Петр побагровел. Ему откатили вторую мортиру…
Под высокими стенами Азова стыдно было и вспоминать недавнее молодечество – взять крепость с налету. Обложившая армия, возведя батареи и редуты, две недели кидала бомбы. В городе занимались пожары. Рухнула одна из караульных башен. (По сему случаю в землянке у Петра было большое шумство.) Но к туркам снова подошли с моря двадцать галер с подкреплением. Пожары тушились. По ночам янычары, как змеи, подползали с кривыми ножами к русским окопам и резали часовых. А стены продолжали стоять отчаянно неприступными.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117
– Не так… Дурак!.. А почему Иван Бровкин не ворует? Мои люди не воруют, а ваши все воруют?.. Подряды все передать Бровкину… Ушакова, Воронина – в железо, в Москву, к Ромодановскому…
– Так, гут, – сказал Лефорт.
– Что еще? Суда не готовы?
– Господин бонбандир, суда все готовы… Давеча последние пригнали из Воронежа.
– Идем на реку…
Стрешнев в одних домашних сафьяновых чоботах, в распоясанной рубахе пошел дряблой рысью за царем, шагающим как на ходулях. На зеркальной излучине Дона стояли в несколько рядов бесчисленные суда: лодки, паузки, узкие с камышовыми поплавками казачьи струги, длинноносые галеры, с веслами только на передней части, с прямым парусом и чуланом на корме… Все – только что с верфи. Течением их покачивало. Многие полузатонули. Лениво висели флаги. Под жарким солнцем трескалось некрашеное дерево, блестели осмоленные борта.
Лефорт, отставив ногу в желтом ботфорте, глядел в трубу на караван.
– Зер гут… Посуды достаточно…
– Гут, – отрывисто повторил Петр. Чумазые руки его дрожали. И, как всегда, Лефорт высказал его мысль:
– Отсюда начинается война.
– Тихон Никитьевич, не сердись, – Петр клюнул всхлипнувшего Стрешнева в бороду. – Войска прямо грузить на суда. Не мешкая… Азов возьмем с налету…
На шестые сутки на рассвете в хате Стрешнева в табачном дыму написали письмо князю-кесарю:
«Мин хер кениг… Отец твой великий господин святейший кир Аникита, архиепископ прешпургский и всеа Яузы и всего Кукуя патриарх, такожде и холопи твои генералы Антоном Михайлович и Франц Яковлевич с товарищи – в добром здоровии, и нынче из Паншина едем в путь в добром же здоровии… В марсовом ярме непрестанно труждаемся. И про твое здоровье пьем водку, а паче – пиво…» При сем стояли с малой разборчивостью подписи: «Франчишка Лефорт… Олехсашка Меньшиков… Фетка Троекуров… Петрушка Алексеев… Автамошка Головин… Вареной Мадамкин…»
Неделю плыли мимо казачьих городков, стоявших на островах посреди Дона, миновали – Голубой, Зимовейский. Цимлянский, Раздоры, Маныч… На высоком правом берегу увидели раскаты, плетни и дубовые стены Черкасска. Здесь бросили якоря и три дня поджидали отставшие паузки.
Стянув караван, двинулись к Азову. Ночь была мягкая, непроглядная, пахло дождем и травами. Трещали кузнечики. Странно вскрикивали ночные птицы. На головной галере Лефорта никто не спал, трубок не курили, не шутили. Медленно всплескивали весла.
В первый раз Петр всею кожею ощутил жуть опасности. Близко по берегу двигалась темнота, какие-то очертания. Вглядываясь, слышал шорох листвы. Оттуда, из тьмы вот-вот зазвенит тетива татарского лука! Поджимались пальцы на ногах. Далеко на юге полыхнул в тучах грозовый свет. Грома не донесло. Лефорт сказал:
– Утром услышим пушки генерала Гордона.
Под утро небо очистилось. Казак-кормчий направил галеру, – за нею весь караван, – рекой Койсогой. Дон остался вправо. Поднялось жаркое солнце, река будто стала полноводнее, берега отодвинулись, растаяла мгла над заливными лугами. Впереди за песками опять появилась сияющая полоса Дона. На косогорах виднелись полотняные палатки, телеги, лошади. Вились флаги. Это был главный военный лагерь, поставленный Гордоном, – Митишева пристань, – в пятнадцати верстах от Азова.
Петр сам выстрелил из носовой пушки, – ядро мячиком поскакало по воде. Поднялась стрельба из ружей и пушек по всему каравану. Петр кричал срывающимся баском: «Греби, греби…» Весла гнулись дугой, солдаты гребли, уронив головы.
В Митишевой пристани войска выгрузились. Усталые солдаты засыпали прямо на песке, унтер-офицеры поднимали их палками. Скоро забелели палатки, дымки костров потянуло на реку. Петр, Лефорт и Головин с тремя казачьими сотнями поскакали за холмы в укрепленный лагерь Гордона – «на половине пути до Азова. Пестрый шатер генерала издали виднелся на кургане.
По пути валялись лошади, пронзенные стрелами, сломанные телеги. Уткнулся в полынь маленький, голый по пояс, татарин с запекшимся затылком. Конь под Петром захрапел, косясь. Казаки рассказывали:
– Как выйдут наши обозы из Митишей, – татарва и напускает тучей. Эти места самые тяжелые… Бона, – указывали нагайками, – за холмами-то маячут… Они… Гляди, сейчас напустят…
Всадники погнали лошадей к кургану. У шатра стоял Гордон в стальных латах, в шлеме с перьями, подзорная труба уперта в бок. Морщинистое лицо – строгое и важное. Заиграли рожки, ударили пушки. С кургана, как на ладони, был виден залив, озаренный закатным солнцем, тонкие минареты и серо-желтые стены Азова; пожарище на месте слободы, сожженной турками в день подхода русских; перед крепостью по бурым холмам тянулись изломанные линии траншеи и пятиугольники редутов. В дали безветренного залива стояли с упавшими парусами многопушечные высокие корабли. Гордон указал на них:
– На прошлой неделе турки подвезли морем из Кафы полторы тысячи янычар. Нынче эти корабли подошли с войсками ж… Мы вчера взяли языка, – врет ли, нет, – в крепости тысяч шесть войск да татарская конница в степи. Недохвачи у них ни в чем – море ихнее… Голодом крепость не возьмешь.
– Возьмем штурмом, – сказал Лефорт, взмахнув перчаткой.
Головин уверенно поддакнул:
– На ура возьмем… Эко диво…
Петр очарованно глядел на пелену Азовского моря, на стены, на искры полумесяцев на минаретах, на корабли, на пышный свет заката. Казалось, – ожили любимые в детстве картинки, в яви вот она – неведомая земля!
– Ну, а ты как, Петр Иванович? Чего молчишь? Возьмем Азов?
– Нужно взять, – ответил Гордон, жестко собирая морщины у рта.
Из шатра принесли карту, положили на барабан. Генералы нагнулись. Петр отчертил ногтем места, где стоять войскам: Гордону посреди – шагах в пятистах от крепости, Лефорту – по левую руку, Головину – по правую.
– Здесь – ломовая батарея, тут – мортиры… Отсюда поведем апроши… Ведь так, Петр Иванович?
– Можно и так, отчего же, – отвечал Гордон. – Но позади нас останется татарская конница.
– Нужно разбить… Бросим на них казаков…
– Да, можно и разбить… Я говорю – трудно будет доставлять продовольствие с Митишевой пристани, с каждым обозом посылать большое войско, – это трудно…
– Слышь-ка, генералы, а отчего бы нам не доставлять припасы на лодках?
Генералы свесили парики над картой. Гордон сказал:
– На лодках еще труднее, – Дон заперт цепями. В устье – две каланчи с очень великой артиллерией…
– Каланчи взять! Господа генералы?
– Эка – две каланчи! – засмеялся Головин и прищурил красивые глуповатые глаза на видневшуюся на западе за холмами верхушку круглой зубчатой башни. Гордон ответил, подумав:
– Отчего же, можно взять каланчи…
– Ну, с богом, Петр Иванович. – Петр притянул Гордона за щеки, поцеловал. – Завтра снимайся и подступи к крепости. А мы, не мешкая, пойдем всем войском. День-два покидаем бомбы, и – на приступ…
С турецких судов донесся слабый звук рожка: играли зорю. Вечерняя тень покрывала залив. Еще краснели верхушки минаретов, но и они погасли. В воздухе только слышался сухой треск кузнечиков. Петр вошел в шатер, где две свечи горели на пышно накрытом столе. Сели на барабаны. Задымилось блюдо с бараниной. Петр жадно опустил в него обе руки. Лефорт, снявший латы, чтобы способнее было веселиться, наливал венгерское в оловянные кубки. Когда багровый Головин гаркнул: «За первого бонбардира!» – от шатра вниз в темноту по редкой цепи солдат побежало: «Заздравная! Заздравная!..» От пушечных выстрелов заколебались свечи. «Хорошо!» – крикнул Петр. Лефорт смеялся, наполняя кубки:
– Это хорошая жизнь, Петер…
– Маркитантки-девки есть у тебя при лагере, господин генерал? – спросил Головин, тоже отстегивая латы. Лефорт и Петр захохотали!
– По этой части Вареной Мадамкин ходок…
– Послать верхового за Вареным…
Наутро Гордон, подкрепленный двумя стрелецкими полками, двинулся к Азову. Передовые казачьи сотни на рысях поднялись на бурую возвышенность перед крепостью, – и тотчас начали осаживать. Несколько казаков поскакало назад к пехоте, идущей четырьмя колоннами, закричали: «Татары!.. Берегись! Выноси пушки!» С левой руки от возвышенности развернулась полумесяцем татарская конница. Их было тысяч до десяти. Они двигались все быстрее, все гуще поднималась пыль. Летели стрелы. Казачьи сотни смешались. Отдельные всадники, пригибаясь к коням, кинулись назад. Напрасно полковники приказывали махать бунчуками, – вся казачья лава, не вынимая шашек, поскакала вниз. Но татары уже обходили справа, косматые их лошаденки стлались, кривые сабли крутились над головами. Визг. Пыль. Часть казаков повернула – рубиться. Смешались, сбились. Подбегала пехота, строилась четырехугольниками. Стрельцы на веревках втаскивали пушки. Полумесяц татар смыкался. Нестройно раздались залпы. Слоями дыма затянуло возвышенность. Пролетела взбешенная лошадь. По земле катился татарин. Свистело ядро. Разрывались залпы. Люди, обезумев, стреляли, кричали. Метались офицеры. Весь шум покрыли грохотом ломовые пушки. Никто ничего не мог разобрать, – кто кого бьет? И что-то случилось, стало вдруг легче. Дым отнесло, ни татар, ни турок не было видно. Только бились упавшие лошади, и множество человеческих тел, неподвижных и дергающихся, разбросано по бурой земле. Впереди на холме стоял верхом на вороной лошади генерал Гордон. Железная спина его поблескивала. Подзорная труба уперта в бок. Маленькая седая голова шариком торчала из лат, – шлем сбили с него. Медленно взмахнул шпагой и шагом стал спускаться с холма к Азову. По войскам закричали:
– Вперед, вперед, смелее!..
Отряд Гордона окапывался шанцами, обставлялся рогатками вблизи крепости. Турки со стен стреляли из пушек по лагерю, наводя великий страх. Когда бомба, упав, шипела и крутилась, полковники, офицеры, стольники, дворцовые разные люди ложились ничком, закрывались обшлагами… Эти бомбы, – не потешные горшки с горохом, – рвались с таким грохотом, столбом взлетала земля. что побледневшие воины только крестились, ни на что не способные… Один Гордон, суровый и спокойный, похаживал по лагерю, не оборачиваясь на злой посвист снарядов, покрикивал на солдат, чтобы не кланялись турецким мячикам:
– За поклоны буду наказывать… Нехорошо бывать трусом… Шанде, шанде, стыдно!.. А еще русский зольдат…
Как он и предсказывал, плохо получилось с продовольствием, в особенности – питьевой водой: татары жестокими напусками разбивали обозы, тянущиеся из Митишевой пристани. Одолеть легкоконных татар не было возможности, – не принимая боя, засыпали русских стрелами, уносились в степь. Наконец лагерь был окончен, в глубоких окопах люди прятались от снарядов. Войска Лефорта и Головина только на четвертые сутки подошли к позициям – с музыкой, барабанами, развернутыми знаменами.
Петр важно шагал перед бомбардирской ротой. В ней рядовыми шли Меньшиков, Алеша Бровкин, Волков, недавно взятый на службу искусный пушкарь – голландец Яков Янсен. Впереди Петра выковыривал ногами, бил в медные тарелки огромный человек с медвежьим носом и толстыми губами – новый собутыльник царя – литаврщик, по прозванию Вареной Мадамкин, ерник и пьяница, каких еще не бывало.
Петр с частью бомбардиров прошел в Гордонов лагерь. (Войска Лефорта на левом крыле, Головина – на правом – спешно окапывались.) Редуты, обнесенные фашинами и мешками с землей, были вынесены шагов на пятьсот к каменным стенам крепости. Там между зубцами виднелись фески и острые глаза турецких стрелков. Опершись об Алексашкино плечо, Петр вспрыгнул на фашины. Гордон стремительно схватил его:
– Ахтунг! Берегись!
Длинный ствол ружья между зубцами пыхнул дымком, подзорная труба вылетела из рук Петра. Он соскочил в окоп, пригнулся. К нему кинулись. Он обнажил зубы запекшейся улыбкой.
– Черт! Собаки! – проговорил с трудом. – Дай фитиль…
Бомбардиры откатили медную короткую мортиру, глядящую дулом в небо. Петр умело (бегая зрачками на людей) вложил картуз пороху, покидал на руках двадцатифунтовое ядро, поправил запал, вкатил в мортиру. Присев, навел прицел:
– С богом, первая… Отойди!
Мортира рыгнула пламенным облаком. Круглая бомба крутою дугой понеслась и упала близ крепостной стены, Турки, высунувшись между зубцами, кричали что-то обидное. Петр побагровел. Ему откатили вторую мортиру…
Под высокими стенами Азова стыдно было и вспоминать недавнее молодечество – взять крепость с налету. Обложившая армия, возведя батареи и редуты, две недели кидала бомбы. В городе занимались пожары. Рухнула одна из караульных башен. (По сему случаю в землянке у Петра было большое шумство.) Но к туркам снова подошли с моря двадцать галер с подкреплением. Пожары тушились. По ночам янычары, как змеи, подползали с кривыми ножами к русским окопам и резали часовых. А стены продолжали стоять отчаянно неприступными.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117