В углу высилась тщательно отполированная бронзовая богиня Кали с мерцающими морскими раковинами в глазницах.
- Папа, что это за штука?
- Это называется биде, милая.
- У нее здесь нет унитаза!
Унитаза у дивы действительно не оказалось.
- Тогда давай заглянем в ванную к Макото. Уж там-то должен стоять унитаз!
Таковой там действительно обнаружился, но низкий, в японском стиле, обложенный стопками плесневеющих журналов «Метрополис» и «I.D.» .
Зета с непреклонной женской решительностью поджала губы.
- Здесь я не смогу. Лучше потерпеть.
- Ты уверена, что дотерпишь до Лихуэ?
- Придется.
После того, как сутулящуюся Зету увез «лексус», Старлиц и Макото сели пить чай из жимолости и женьшеня в уютной лавовой пещере. Низкий кофейный столик блестел черным лаком, как концертный «Стейнвей» . Стены были украшены оригиналами из легендарной серии укиё-э гавайского художника Масами Тераока «Гамбургеры “Макдональдс” завоевывают Японию». Тут же были выставлены свидетельства подвигов Макото на ниве благотворительности: участие в борьбе с африканской речной бактерией, вызывающей слепоту, в проверке на СПИД на островах Карибского бассейна, в раздаче бесплатных летных бронекурток сотрудникам ЮНИСЕФ. За легкими плексигласовыми дверями виднелась галька дворика «дзен», символическое море, плещущееся под шестью бетонными скалами - обломками Берлинской стены.
- Tobacco! - предложил Макото.
- Я опять бросил.
- Я тоже, - солгал Макото и с наигранной небрежностью отбросил пачку «Севен Старс». После этого он открыл шкатулку из красного дерева и зажег туго свернутую самокрутку с марихуаной. Спичка упала на тяжелый ониксовый поднос.
- Скоро в Япония вернется «большой бум», - молвил он ни с того ни с сего.
- Да, так говорят. Каждому пузырьку свой «бум».
- Когда Япония богатая и счастливая, я вернусь жить. Я часто туда езжу. На студию. Но в Японии мертв дух. Всё запахнет гнилью.
- Давно нюхал Россию?
- Россия слишком много пьет, никогда не работает. Конечно разорение, - ответил Макото с улыбкой. - Но почему разоряются японцы? Японцы каждый день очень много работают. Почему, Регги?
- Ты и ответь. Откуда у меня ответы на все вопросы?
Макото втянул смолистый дымок, щелкнул крепкими пальцами гитариста и перешел на японский.
- Верно, ответов на все вопросы у тебя нет. Теперь это очевидно для нас обоих. Ведь ты проиграл пари.
- Проиграл.
- Француженка умерла, нанюхавшись кокаина в поганом отеле посреди Азии. - Старлиц смолчал. - Я думал, победишь ты, Регги. Мне, собственно, все равно. Дурацкое было пари. Зачем оно тебе понадобилось? Выигравший получает немножко денег. Проиграл ты. Придется тебе стать волшебником.
- Разве триста миллионов иен, не облагаемые налогом, - это мало? - спросил Старлиц по-английски. - Лично я нашел бы, как их истратить. После наступления Y2K такая куча иен любому сгодилась бы.
- Не такая уж это куча. - Макото пожал плечами. - Труднее всего дается первая сотня тысяч. Но ты проиграл, верно? - В его откровенном взгляде проклюнулся некоторый интерес.
- Проиграл. И стану волшебником. Для тебя. Совсем скоро.
- В чем главная ошибка?
- Я размышлял об этом. Серьезно. Легче всего заключить, что я все завалил по личным обстоятельствам. Из-за дочери, обязательств giri и ninjo и так далее. Да, я бросил «Большую Семерку», я сдался. Но если бы не появилась дочь, то возникла бы какая-нибудь другая причина. Напрасно я вообразил, что мы можем создать многонациональный поп-проект и заработать кучу денег, не располагая талантами, не вкладывая душу, без вдохновения, без малейшей музыкальной искренности.
- Тем не менее это звучит разумно. Главная современная тенденция в индустрии.
Старлиц развел руками.
- Конечно, мы с тобой могли бы создать успешный мировой поп-проект. У нас был капитал, технологии, связи. Но это не сошло бы мне с рук. Мир только выглядит донельзя циничным. Я нарушил главный закон повествования. Надо было знать, что какая-нибудь из девчонок в «Семерке» трагически погибнет, несмотря на то что весь проект - подделка и полная бессмыслица. - Старлиц вздохнул. - Причем не кто-нибудь, а именно Француженка! Это меня окончательно добило. Ведь она была самой лучшей, она знала, что участвует в голой видимости, лишенной содержания. И она была единственной среди них настоящей певицей.
- Теперь «Большая семерка» зарабатывает отличные деньги, - возразил Макото. - Гораздо больше прежнего.
- Это неудивительно!
- Хай, - аккуратно произнес Макото. - Твой турецкий друг, этот Мехмет Озбей-сан - весьма деловой господин, прирожденный импресарио. Деньги капают по часам, неделя за неделей. В ценных бумагах турецкого правительства! В дипломатических посылках! - Макото изучил тлеющий кончик самокрутки и увлажнил его, лизнув кончик пальца. - Наш прежний бухгалтер «Большой Семерки» - как его звали?..
- Ник.
- Ник. - Макото выдохнул дым и опять перешел на английский. - Британская полиция, они арестовали твоего Ника. В Стамбуле. Его сцапал Интерпол. Боюсь, твой друг Ник - не очень честный бухгалтер.
- Черт! Очень жаль. То есть Ника жаль. - Старлиц покачал головой. - Я должен был предвидеть, что он сорвется. Вернее, что его подставят. Я дорожил Ником, но для Озбея он был помехой. - Старлиц раздраженно почесал скулу. - У нас была деликатная договоренность. Ник обладал уникальными способностями, в самый раз для этого дерьмового проекта. Такие под ногами не валяются.
Макото погасил окурок.
- В Индонезии валютный кризис, - сурово молвил он. - Финансы Малайзии больны. В Японии уже восемь-девять лет продолжается спад. Гонконг держат за глотку новые китайские хозяева. То ли дело Центральная Азия: куча нефтяных денег и зачаточное проникновение поп-музыки! Я сочиняю песню специально для «Большой Семерки»! Так, ради удовольствия.
- Нет!.. - пробормотал пораженный Старлиц. - Скажи хотя бы, что ты не написал им хорошую песню!
- Слушай меня, Регги! - сказал Макото по-японски. - Знаю, я тебе обещал не давать группе приличных мелодий. Это было частью пари. Но теперь, после гибели девушки, наши прежние договоренности лишаются силы. Сознаюсь, я уже написал для «Большой Семерки» одну песню. В центральноазиатском ключе, с тувинским горловым пением. И это хит, братец. Величайший поп-хит, когда-либо впервые исполненный в Ташкенте.
В пику Макото Старлиц опять перешел на английский.
- Зачем ты так торопишься? Ты играешь с огнем! Разве ты этого не знаешь?
- Теперь «Большая Семерка» - лучший мой коммерческий проект. - Макото нахмурился. - Один модный желторотый ди-джей в Лондоне тоже пишет им неплохие песенки.
- Ты шутишь? Кто он?
- Эти новые ди-джеи все одинаковые! Всё пропускают через компьютер, не знают нот и не владеют гитарой.
- И все-таки кто он? Мне нужно имя.
- Дэд Уайт Евросентрик.
- Кошмар! - взвыл Старлиц. - Ты меня пугаешь. Зачем ему писать для «Большой Семерки»? Ему в дверь стучится сама Мадонна, забросив на спину своего младенца!
Макото почесал широкую переносицу.
- «Большая Семерка» вошла в моду. Он чувствует запах жареного. Как и я. - Он мрачно уставился на собственное похоронное отражение в черной крышке столика. - Мода, понял? Потому что посыпались бомбы. Идет культурная война.
Макото и Старлиц провели несколько дневных часов, лениво прохаживаясь по дворцовому парку. Макото демонстрировал Старлицу псарню, планеры, доски для серфинга, акваланги, тримаран. Это был ритуальный показ, вошедший у Макото в привычку. Одновременно он доказывал Старлицу, что не держит на него зла. Да, им не удалось проводить уходящий век, сохранив полный коммерческий контроль над самой паршивой на свете поп-группой, но музыкальный бизнес есть музыкальный бизнес, ссориться из-за него глупо. В нем бывают свои взлеты, свои падения. Двум разумным людям негоже принимать это близко к сердцу.
- Взгляни на мои розы, - сказал Макото по-японски. - Это ЭГМ.
- Хай? - Растения выглядели невзрачно: мелкие листики, кривые стебли, никаких цветов.
- Эталонная генетическая модификация. Размножаются только в лаборатории. Каждый экземпляр защищен авторским правом. - Макото ковырнул носком сандалии жирную почву. - В них вживлены гены светлячков, они светятся в темноте. Только что из лаборатории, привет из нового столетия. Барбара их ненавидит, слуги тоже. Они ненастоящие, какие-то вавилонские монстры-мутанты. Сколько я ни стараюсь, они отказываются цвести.
- Зачем было покупать опытное сырье?
- Это был один из тех веб-сайтов, где всё покупают, лишь раз «кликнув» мышкой. - Макото повесил голову. - Я лазил по Интернету, когда был под кайфом. Я не должен больше так делать. Я просто должен прекратить и платить другим, чтобы они разбирались с моими сумасшедшими решениями. Ты бы не хотел этим заняться?
Старлиц удивленно пожал плечами.
- Не исключено. На Кауаи не так много работы.
- Кауаи - «Остров-сад». Середина Тихого океана, туристический бум. Бар на баре, как в твои старые деньки, в Роппонги. - Макото положил руку Старлицу на плечо. - Честное слово, Регги, в труде садовника нет ничего зазорного. Славное, почетное занятие. Сэнсей Борутаро учил, что надо возделывать собственный сад.
- Борутаро? Из философов «дзен»?
- Вольтер.
- А, этот... - Старлиц пригляделся к розовым кустам. - Я подумаю над твоим предложением. Серьезно.
- Я вижу будущее, братец, - сообщил Макото. - Наступление Y2K меня не страшит. Просто идут годы, я толстею, старею и богатею. Возможно, совершенствуюсь в игре на гитаре. Но у меня находится все меньше, что сказать. Скоро я достигну вершины мастерства, но уже не будет причин играть. И тогда меня можно будет кремировать.
- Лучше завянуть, чем сгореть.
- Конечно, лучше, но ненамного. Поэтому у меня получится.
Ясным тропическим вечером Барбара возвратилась с урока гавайского танца. Когда-то она сама брала уроки в местной танцевальной школе, скромно участвовала в общинных концертах, станцевала однажды на фестивале «Коке'е Банана Пока». Но подлинной исполнительницей гавайских танцев она не была. Настоящую хулу плясали доисторические племена, не знавшие железа и грешившие человеческими жертвоприношениями. Однако появление Барбары на сцене сдуло оттуда всех остальных. Хула, которую танцевала Барбара, была танцем, который родился бы на Гавайях, стань они полинезийской сверхдержавой с ядерными каноэ-авианосцами. Ее хула была посвящена 1999 году. Это был яркий, самоотверженный танец, торжество безопасного секса, стероидов и стиля гимнастического зала.
Теперь Барбара была на Кауаи гуру постмодерновой хулы. У нее была собственная танцевальная школа и две дюжины влюбленных в нее либеральных американок средних лет, свято в нее веривших и готовых повиноваться любому ее жесту.
Старлиц наблюдал с безопасного расстояния, как босая Барбара выходит из своего «мерседеса». Ее бедра были обернуты цветастой юбкой, грудь венчал тесный лифчик без бретелек, голову - плетеная шляпка с цветком. Легко миновав сорок футов красной мшистой грязи, она взошла на крыльцо с такими чистыми ногами, словно по пути побывала на педикюре.
- Легги! - Барбара еще больше расширила огромные раскосые глаза. - Алоха, дружок!
- Рад тебя видеть.
Она прикоснулась губами к его виску. Он был поражен. Обычно поцелуй Барбары заканчивался еще в воздухе и больше напоминал ласку деревянной туземной богини. На сей раз состоялось настоящее плотское соприкосновение.
- Где ты столько пропадал? - пропела Барбара самым сногсшибательным сценическим голосом. - Я боялась, что ты нас разлюбил.
- Дела... - пробормотал Старлиц.
- Побудь с нами, Легги. Добро пожаловать в рай. - И она выразительно щелкнула пальцами: - Anuanua o te heiti nehenehe to tino e.
- А, да, нет, может быть. - Старлиц старался не таращиться на нее. Человек, не знавший Барбару так давно, как он, ни за что этого не различил бы, но он увидел, что она стареет. С непередаваемым изяществом - но стареет. На ее прежде безупречном лице появились мелкие зацепки, тревожные намеки на морщинки, на великолепных волосах сильнее, чем раньше, был заметен слой кокосового масла.
Солнце. Соленая вода. Серфинг. Старлиц даже обнаружил на ее бедрах три-четыре лишних фунта плоти - следствие увлечения жареной свининой.
Барбара вплыла в дом, Старлиц последовал за ней, сбросив у двери сандалии.
- Как тебе здесь живется, крошка?
- Здесь все со мной очень милы.
- Неужели?
- На Кауаи я своя, ohana . Меня любят всюду: в цветочной лавке, в кафе. - Ее паузы волновали еще сильнее, чем звук ее голоса. - Понимаешь?
- Понимаю, Барбара. Здесь известность перестала быть для тебе обузой. Здешний простой многонациональный люд умеет заглянуть за оболочку и разглядеть твою хрупкую душу.
- Я могла бы сказать то же самое, если бы захотела.
- Я вынужден просить тебя об услуге, - поспешно сообщил Старлиц.
Барбара широко улыбнулась и потрепала его по плечу. Старлицу показалось, что в ней стало меньше от танцовщицы хулы и больше от мастерицы кун-фу.
- Ты не меняешься, Старлиц.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38
- Папа, что это за штука?
- Это называется биде, милая.
- У нее здесь нет унитаза!
Унитаза у дивы действительно не оказалось.
- Тогда давай заглянем в ванную к Макото. Уж там-то должен стоять унитаз!
Таковой там действительно обнаружился, но низкий, в японском стиле, обложенный стопками плесневеющих журналов «Метрополис» и «I.D.» .
Зета с непреклонной женской решительностью поджала губы.
- Здесь я не смогу. Лучше потерпеть.
- Ты уверена, что дотерпишь до Лихуэ?
- Придется.
После того, как сутулящуюся Зету увез «лексус», Старлиц и Макото сели пить чай из жимолости и женьшеня в уютной лавовой пещере. Низкий кофейный столик блестел черным лаком, как концертный «Стейнвей» . Стены были украшены оригиналами из легендарной серии укиё-э гавайского художника Масами Тераока «Гамбургеры “Макдональдс” завоевывают Японию». Тут же были выставлены свидетельства подвигов Макото на ниве благотворительности: участие в борьбе с африканской речной бактерией, вызывающей слепоту, в проверке на СПИД на островах Карибского бассейна, в раздаче бесплатных летных бронекурток сотрудникам ЮНИСЕФ. За легкими плексигласовыми дверями виднелась галька дворика «дзен», символическое море, плещущееся под шестью бетонными скалами - обломками Берлинской стены.
- Tobacco! - предложил Макото.
- Я опять бросил.
- Я тоже, - солгал Макото и с наигранной небрежностью отбросил пачку «Севен Старс». После этого он открыл шкатулку из красного дерева и зажег туго свернутую самокрутку с марихуаной. Спичка упала на тяжелый ониксовый поднос.
- Скоро в Япония вернется «большой бум», - молвил он ни с того ни с сего.
- Да, так говорят. Каждому пузырьку свой «бум».
- Когда Япония богатая и счастливая, я вернусь жить. Я часто туда езжу. На студию. Но в Японии мертв дух. Всё запахнет гнилью.
- Давно нюхал Россию?
- Россия слишком много пьет, никогда не работает. Конечно разорение, - ответил Макото с улыбкой. - Но почему разоряются японцы? Японцы каждый день очень много работают. Почему, Регги?
- Ты и ответь. Откуда у меня ответы на все вопросы?
Макото втянул смолистый дымок, щелкнул крепкими пальцами гитариста и перешел на японский.
- Верно, ответов на все вопросы у тебя нет. Теперь это очевидно для нас обоих. Ведь ты проиграл пари.
- Проиграл.
- Француженка умерла, нанюхавшись кокаина в поганом отеле посреди Азии. - Старлиц смолчал. - Я думал, победишь ты, Регги. Мне, собственно, все равно. Дурацкое было пари. Зачем оно тебе понадобилось? Выигравший получает немножко денег. Проиграл ты. Придется тебе стать волшебником.
- Разве триста миллионов иен, не облагаемые налогом, - это мало? - спросил Старлиц по-английски. - Лично я нашел бы, как их истратить. После наступления Y2K такая куча иен любому сгодилась бы.
- Не такая уж это куча. - Макото пожал плечами. - Труднее всего дается первая сотня тысяч. Но ты проиграл, верно? - В его откровенном взгляде проклюнулся некоторый интерес.
- Проиграл. И стану волшебником. Для тебя. Совсем скоро.
- В чем главная ошибка?
- Я размышлял об этом. Серьезно. Легче всего заключить, что я все завалил по личным обстоятельствам. Из-за дочери, обязательств giri и ninjo и так далее. Да, я бросил «Большую Семерку», я сдался. Но если бы не появилась дочь, то возникла бы какая-нибудь другая причина. Напрасно я вообразил, что мы можем создать многонациональный поп-проект и заработать кучу денег, не располагая талантами, не вкладывая душу, без вдохновения, без малейшей музыкальной искренности.
- Тем не менее это звучит разумно. Главная современная тенденция в индустрии.
Старлиц развел руками.
- Конечно, мы с тобой могли бы создать успешный мировой поп-проект. У нас был капитал, технологии, связи. Но это не сошло бы мне с рук. Мир только выглядит донельзя циничным. Я нарушил главный закон повествования. Надо было знать, что какая-нибудь из девчонок в «Семерке» трагически погибнет, несмотря на то что весь проект - подделка и полная бессмыслица. - Старлиц вздохнул. - Причем не кто-нибудь, а именно Француженка! Это меня окончательно добило. Ведь она была самой лучшей, она знала, что участвует в голой видимости, лишенной содержания. И она была единственной среди них настоящей певицей.
- Теперь «Большая семерка» зарабатывает отличные деньги, - возразил Макото. - Гораздо больше прежнего.
- Это неудивительно!
- Хай, - аккуратно произнес Макото. - Твой турецкий друг, этот Мехмет Озбей-сан - весьма деловой господин, прирожденный импресарио. Деньги капают по часам, неделя за неделей. В ценных бумагах турецкого правительства! В дипломатических посылках! - Макото изучил тлеющий кончик самокрутки и увлажнил его, лизнув кончик пальца. - Наш прежний бухгалтер «Большой Семерки» - как его звали?..
- Ник.
- Ник. - Макото выдохнул дым и опять перешел на английский. - Британская полиция, они арестовали твоего Ника. В Стамбуле. Его сцапал Интерпол. Боюсь, твой друг Ник - не очень честный бухгалтер.
- Черт! Очень жаль. То есть Ника жаль. - Старлиц покачал головой. - Я должен был предвидеть, что он сорвется. Вернее, что его подставят. Я дорожил Ником, но для Озбея он был помехой. - Старлиц раздраженно почесал скулу. - У нас была деликатная договоренность. Ник обладал уникальными способностями, в самый раз для этого дерьмового проекта. Такие под ногами не валяются.
Макото погасил окурок.
- В Индонезии валютный кризис, - сурово молвил он. - Финансы Малайзии больны. В Японии уже восемь-девять лет продолжается спад. Гонконг держат за глотку новые китайские хозяева. То ли дело Центральная Азия: куча нефтяных денег и зачаточное проникновение поп-музыки! Я сочиняю песню специально для «Большой Семерки»! Так, ради удовольствия.
- Нет!.. - пробормотал пораженный Старлиц. - Скажи хотя бы, что ты не написал им хорошую песню!
- Слушай меня, Регги! - сказал Макото по-японски. - Знаю, я тебе обещал не давать группе приличных мелодий. Это было частью пари. Но теперь, после гибели девушки, наши прежние договоренности лишаются силы. Сознаюсь, я уже написал для «Большой Семерки» одну песню. В центральноазиатском ключе, с тувинским горловым пением. И это хит, братец. Величайший поп-хит, когда-либо впервые исполненный в Ташкенте.
В пику Макото Старлиц опять перешел на английский.
- Зачем ты так торопишься? Ты играешь с огнем! Разве ты этого не знаешь?
- Теперь «Большая Семерка» - лучший мой коммерческий проект. - Макото нахмурился. - Один модный желторотый ди-джей в Лондоне тоже пишет им неплохие песенки.
- Ты шутишь? Кто он?
- Эти новые ди-джеи все одинаковые! Всё пропускают через компьютер, не знают нот и не владеют гитарой.
- И все-таки кто он? Мне нужно имя.
- Дэд Уайт Евросентрик.
- Кошмар! - взвыл Старлиц. - Ты меня пугаешь. Зачем ему писать для «Большой Семерки»? Ему в дверь стучится сама Мадонна, забросив на спину своего младенца!
Макото почесал широкую переносицу.
- «Большая Семерка» вошла в моду. Он чувствует запах жареного. Как и я. - Он мрачно уставился на собственное похоронное отражение в черной крышке столика. - Мода, понял? Потому что посыпались бомбы. Идет культурная война.
Макото и Старлиц провели несколько дневных часов, лениво прохаживаясь по дворцовому парку. Макото демонстрировал Старлицу псарню, планеры, доски для серфинга, акваланги, тримаран. Это был ритуальный показ, вошедший у Макото в привычку. Одновременно он доказывал Старлицу, что не держит на него зла. Да, им не удалось проводить уходящий век, сохранив полный коммерческий контроль над самой паршивой на свете поп-группой, но музыкальный бизнес есть музыкальный бизнес, ссориться из-за него глупо. В нем бывают свои взлеты, свои падения. Двум разумным людям негоже принимать это близко к сердцу.
- Взгляни на мои розы, - сказал Макото по-японски. - Это ЭГМ.
- Хай? - Растения выглядели невзрачно: мелкие листики, кривые стебли, никаких цветов.
- Эталонная генетическая модификация. Размножаются только в лаборатории. Каждый экземпляр защищен авторским правом. - Макото ковырнул носком сандалии жирную почву. - В них вживлены гены светлячков, они светятся в темноте. Только что из лаборатории, привет из нового столетия. Барбара их ненавидит, слуги тоже. Они ненастоящие, какие-то вавилонские монстры-мутанты. Сколько я ни стараюсь, они отказываются цвести.
- Зачем было покупать опытное сырье?
- Это был один из тех веб-сайтов, где всё покупают, лишь раз «кликнув» мышкой. - Макото повесил голову. - Я лазил по Интернету, когда был под кайфом. Я не должен больше так делать. Я просто должен прекратить и платить другим, чтобы они разбирались с моими сумасшедшими решениями. Ты бы не хотел этим заняться?
Старлиц удивленно пожал плечами.
- Не исключено. На Кауаи не так много работы.
- Кауаи - «Остров-сад». Середина Тихого океана, туристический бум. Бар на баре, как в твои старые деньки, в Роппонги. - Макото положил руку Старлицу на плечо. - Честное слово, Регги, в труде садовника нет ничего зазорного. Славное, почетное занятие. Сэнсей Борутаро учил, что надо возделывать собственный сад.
- Борутаро? Из философов «дзен»?
- Вольтер.
- А, этот... - Старлиц пригляделся к розовым кустам. - Я подумаю над твоим предложением. Серьезно.
- Я вижу будущее, братец, - сообщил Макото. - Наступление Y2K меня не страшит. Просто идут годы, я толстею, старею и богатею. Возможно, совершенствуюсь в игре на гитаре. Но у меня находится все меньше, что сказать. Скоро я достигну вершины мастерства, но уже не будет причин играть. И тогда меня можно будет кремировать.
- Лучше завянуть, чем сгореть.
- Конечно, лучше, но ненамного. Поэтому у меня получится.
Ясным тропическим вечером Барбара возвратилась с урока гавайского танца. Когда-то она сама брала уроки в местной танцевальной школе, скромно участвовала в общинных концертах, станцевала однажды на фестивале «Коке'е Банана Пока». Но подлинной исполнительницей гавайских танцев она не была. Настоящую хулу плясали доисторические племена, не знавшие железа и грешившие человеческими жертвоприношениями. Однако появление Барбары на сцене сдуло оттуда всех остальных. Хула, которую танцевала Барбара, была танцем, который родился бы на Гавайях, стань они полинезийской сверхдержавой с ядерными каноэ-авианосцами. Ее хула была посвящена 1999 году. Это был яркий, самоотверженный танец, торжество безопасного секса, стероидов и стиля гимнастического зала.
Теперь Барбара была на Кауаи гуру постмодерновой хулы. У нее была собственная танцевальная школа и две дюжины влюбленных в нее либеральных американок средних лет, свято в нее веривших и готовых повиноваться любому ее жесту.
Старлиц наблюдал с безопасного расстояния, как босая Барбара выходит из своего «мерседеса». Ее бедра были обернуты цветастой юбкой, грудь венчал тесный лифчик без бретелек, голову - плетеная шляпка с цветком. Легко миновав сорок футов красной мшистой грязи, она взошла на крыльцо с такими чистыми ногами, словно по пути побывала на педикюре.
- Легги! - Барбара еще больше расширила огромные раскосые глаза. - Алоха, дружок!
- Рад тебя видеть.
Она прикоснулась губами к его виску. Он был поражен. Обычно поцелуй Барбары заканчивался еще в воздухе и больше напоминал ласку деревянной туземной богини. На сей раз состоялось настоящее плотское соприкосновение.
- Где ты столько пропадал? - пропела Барбара самым сногсшибательным сценическим голосом. - Я боялась, что ты нас разлюбил.
- Дела... - пробормотал Старлиц.
- Побудь с нами, Легги. Добро пожаловать в рай. - И она выразительно щелкнула пальцами: - Anuanua o te heiti nehenehe to tino e.
- А, да, нет, может быть. - Старлиц старался не таращиться на нее. Человек, не знавший Барбару так давно, как он, ни за что этого не различил бы, но он увидел, что она стареет. С непередаваемым изяществом - но стареет. На ее прежде безупречном лице появились мелкие зацепки, тревожные намеки на морщинки, на великолепных волосах сильнее, чем раньше, был заметен слой кокосового масла.
Солнце. Соленая вода. Серфинг. Старлиц даже обнаружил на ее бедрах три-четыре лишних фунта плоти - следствие увлечения жареной свининой.
Барбара вплыла в дом, Старлиц последовал за ней, сбросив у двери сандалии.
- Как тебе здесь живется, крошка?
- Здесь все со мной очень милы.
- Неужели?
- На Кауаи я своя, ohana . Меня любят всюду: в цветочной лавке, в кафе. - Ее паузы волновали еще сильнее, чем звук ее голоса. - Понимаешь?
- Понимаю, Барбара. Здесь известность перестала быть для тебе обузой. Здешний простой многонациональный люд умеет заглянуть за оболочку и разглядеть твою хрупкую душу.
- Я могла бы сказать то же самое, если бы захотела.
- Я вынужден просить тебя об услуге, - поспешно сообщил Старлиц.
Барбара широко улыбнулась и потрепала его по плечу. Старлицу показалось, что в ней стало меньше от танцовщицы хулы и больше от мастерицы кун-фу.
- Ты не меняешься, Старлиц.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38