— не сдавался я. Я понимал, что ступаю по тонкому льду, но приходилось рисковать.
— Клятие, — снова кивнул Унылик. — Помнишь. Угу.
— Эти заклятия означают, что ты не имеешь права кушать меня и даже грубо со мной обращаться.
— Клятия больше нету, — сообщил мне тролль. — Эти женщины Тимеи что-то сделать. Унылики больше не чуять никакие клятия.
Вот удар так удар! Нимфе, стало быть, каким-то образом удалось увидеть прошлое тролля, и она ухитрилась заблокировать заклятия, и эльфийское, и мое. Я пятился и пятился назад.
— Но... ты ведь... не очень голодный, Унылик?
— Очень даже сильно голодные, — сообщил тролль.
Я отчаянно пытался припомнить собственное заклятие.
— Токо Унылики Савы кушать не моги, — пояснил тролль. — Савы быть вкусные, но быть друзья. Савы спасать Унылики — Унылики спасать Савы. Если кушать, друзья не быть.
Я громко и облегченно вздохнул и немного успокоился. Унылик, оказывается, понял, что кушать друзей и одновременно иметь их нельзя* .
— Я рад, что ты... что ты понял это, Унылик.
Тролль пожал плечами.
— Еда много. Друзья мало. Люди вкусный, а олень тоже вкусные. Овца и кролик вкусный. Даже рыбки.
Ясное дело — тут не было недостатка в рыбных блюдах.
— Ты пробовал в последнее время вкусную рыбку?
— Угу! — весело облизнулся Унылик. — Большие рыбки, как Унылики — такие большие. Плавник посередине спина — такие острые, носы тоже острые, а зубы какие у Унылики. Ух, вкусные рыбки!
Акула? Он сразился с акулой и победил? Вот и слушайте, что вам говорят на тему «ешь, не то тебя съедят!».
И это даже не ленч? Закуска, так сказать?
Я решил удостовериться, пойдет ли Унылик со мной, если я отправлюсь обследовать остров. Я изучающе посмотрел на верзилу. Да, глаза его по-прежнему голодно блестели, но было в них еще кое-что: укоренившееся глубокое доверие и что-то сродни восхищению. Я, можно сказать, был шокирован. Унылик относился ко мне, как к кумиру. По его мнению, я был неспособен совершить ошибку, я был непогрешим.
Я был потрясен. И еще мне захотелось развернуться и убежать. Когда кто-то вот так вам поклоняется, желательно, чтобы и вы поклонялись ему с такой же силой. Дружба означает ответственность. Друзья — это значит связь, это значит долг. Я чувствовал себя так, словно меня засасывают зыбучие пески.
А потом я вспомнил: я-то здесь, собственно, оказался из-за друга.
И я в ужасе понял, что в какой-то миг в цепи событий я таки сдался, оказался повязанным. Ладно, Мэт, может, сам так не думал, зато так думал я.
Но ведь это все-таки не значило, что дружба с Мэтом связывала меня по рукам и ногам. Если бы я потерял рассудок, я бы мог заявлять на него права, бегал бы за ним, как собачонка... Мэт на меня никогда никаких прав не заявлял, ну, разве что порой ему хотелось со мной пообщаться — и то это происходило исключительно по обоюдному согласию. Даже тогда, когда он попадал в беду, он от меня ничего не требовал. Теперешнее приключение — это ведь я сам так захотел.
И тут я уразумел, что этот косматый верзила, этот уродливый тролль видел во мне куда больше добродетелей, чем я сам. Я подумал и решил, что лучше не указывать ему на ошибку. Ох, и погано у меня было на душе... Я просто не мог себе представить, что живое существо ставит меня выше своих жизненных инстинктов. Короче говоря, я был тронут.
Но сказать об этом троллю я не мог. Я подошел к нему поближе, стараясь забыть о его тошнотворном запахе, протянул руку, дружески похлопал его по боку и сказал:
— Пошли. Раз я здесь, то тебе не обязательно слоняться по берегу и ждать меня. Ты же меня уже нашел, так что этот приказ отменяется. Пошли поищем наших товарищей.
Но тролль не двинулся с места.
— Сав?
— Что, Унылик?
— Ты могли опять делай клятие? Не люби моя кушай друзья.
Я сглотнул подступивший к горлу комок и поскорее согласился. После чего скороговоркой протараторил заклинание. В конце-то концов, если троллю так хочется избавиться от искушения, зачем с ним спорить?
Конечно, я по-прежнему ни в какие чудеса не верил. Смерив тролля взглядом, я нахмурился. Глазки у него по-прежнему поблескивали.
— Мне кажется, не сработало, — проворчал я.
— Ой, угу, угу, все сработало! — принялся заверять меня Унылик. — Теперь Унылики хотей кушай все-все, только не Савы!
— Не Савла и не остальных наших товарищей, — уточнил я.
Я решил было произнести заклятие еще разок, включив в него имена Фриссона и Жильбера, — просто для спокойствия.
Но передумал. Лучше уж прочту заклятие тогда, когда мы их найдем. Чувство голода поможет мне уговорить Унылика покинуть берег и тем самым отменить приказ, данный ему Тимеей.
— Товарищи! — горячо воскликнул Унылик. — Мы ходить к наши товарищи!
И он вломился в кусты и быстро зашагал внутрь острова.
Я поспешил за ним, твердя про себя заклинания. Унылик сказал, что меня есть ему больше не хочется, значит, так оно и было. Правда, чудо оказало действие на его желудок, а не на мозги, — но у меня получилось. И сейчас не время с этим спорить.
Я мог представить, как это все произошло: Тимея вышла из пышных зарослей, практически голая, Жильбер покраснел как маков цвет и просто не знал, куда глаза девать. Ясное дело — это зрелище на корню срубало все его идеалы, все понятия о благородном житье. Фриссон же такой высокой нравственностью не страдал — вот и пялился на нимфу, как рыбка, попавшаяся на крючок. Небось и воздух ртом хватал, как эта самая рыбка, ну и, соответственно, пошел к ней, как какой-нибудь зомби. Словом, управлять ими обоими ей труда не составило.
Ну а как будет со мной?
Я думал об этом, продираясь за Уныликом сквозь кусты. Здешнюю растительность нельзя было назвать джунглями. Средиземноморье — это даже не тропики, а субтропики, посему здешний лес — это самый что ни на есть настоящий влажный субтропический лес. Мне, североамериканцу, многие цветы и деревья оказались знакомы, однако к такому количеству лиан я не привык. Они обвивали стволы, свисали с ветвей. Подлесок кончился ярдов через десять после того, как мы отошли от опушки, но зато появились цветы — всюду, куда только проникали солнечные лучи. Их аромат наполнял воздух, навевал воспоминания о ночных свиданиях, о тех подругах, что не ленились всякий раз являться с новой прической, и...
Нет. Эту мысль я запечатал большой тяжелой пломбой и изо всех сил задумался об... апельсинах. Окрестности на меня так действовали или нимфа распустила чары? Или наблюдалось что-то вроде самовнушения? В любом случае Тимея пыталась расслабить меня, размягчить, настроить на чувственный лад, подготовить к своему появлению.
Да уж не паранойя ли у меня началась? И верное ли тут слово «началось»? Может быть, я просто чего-то недопонимал? Или вообще мои мысли мне не принадлежали?
А деревья вдруг исчезли. И мы оказались на покатом лугу, по которому бежал ручей. Я ошарашенно оглядывался по сторонам, совершенно сраженный буйством запахов и цветов, количеством разноцветных бабочек всевозможных размеров. От ароматов закружилась голова... Я отчаянно пытался ухватиться хоть за какое-нибудь напоминание, что все не просто так, что на меня влияют...
— Унылик! Где Фриссон и Жильбер?
Тролль в ответ только зарычал, но все же указал на берег речушки. Я посмотрел туда, потом пригляделся повнимательнее. То, что я с первого взгляда принял за рощицу, на самом деле никакой рощицей не было. Там росли молодые деревца, но росли они настолько тесно, что между их стволами не смог бы протиснуться даже самый худенький человек. Конечно, Фриссон был не очень худенький, но Тимея и это предусмотрела: стволы деревьев обвивали лианы, и в результате получилась просто замечательная клетка. Выше, футах в восьми от земли, ветви деревьев изгибались практически под прямым углом, как я и думал, и давали тень, защищавшую пленников от палящего солнца. Речушка протекала так, что и с водой у них не возникало проблем. Но в реке плавали громадные ядовито пахнущие цветы, так что мои друзья с каждым глотком воды, видимо, переполнялись чувственностью и соответствующими желаниями. Я подумал о силе феромонов и о том, как трудно бедняге Жильберу выдерживать подобный натиск на его целомудрие.
Да, ему было худо, я угадал верно. Он стоял на коленях в углу «клетки» лицом к деревьям, уцепившись руками за стволы. Он молился. Глаза сквайра были закрыты, губы беззвучно шевелились, по лицу сбегали струйки пота.
Перегрелся, конечно. Ну разумеется, вон какой бледный.
Так. А Фриссон где?
Вон он, лежит па земле ничком — не человек, а куча тряпья. Последний раз такую жалкую кучку я видел после того, как затопило магазин вторсырья. Он лежал так неподвижно, что мне стало страшно. Но подойдя поближе, я услышал, что поэт стонет. Это меня немного успокоило.
— Фриссон! Жильбер! — окликнул я друзей. — Мы пришли, чтобы вытащить вас оттуда.
Фриссон вскочил на ноги.
— Господин Савл!
Жильбер резко обернулся.
— Чародей! Ты — наше спасение! Вытащи нас из этой клетки!
— Именно этого и жажду всей душой, — заверил я товарищей. Я ухватился за одну из лиан и потянул ее на себя. — На самом деле, — заключил я, — не такие уж они крепкие, Жильбер. Срежь одну мечом и...
— У меня нет меча.
— А? — изумленно переспросил я и уставился на ножны. Они, конечно, были пусты.
Жильбер покраснел и опустил глаза.
— Ведьма... Она отняла у меня меч, когда я отвернулся.
Как я его понимал! Бедняга, он отвел глаза и, изо всех сил сражаясь с собственным либидо, пытался прогнать из своей памяти образ соблазнительной красотки. Я кивнул.
— Готов поспорить, в свое время она и рыцарей разоружала. Тут нечего стыдится. Ну ладно. Это не меч, но тоже сгодится.
С этими словами я вынул из кармана свой складной нож и вонзил его в лиану.
А она как закричит!
Я отдернул руку с ножом — так, словно только что резанул кабель под током.
— Мамочки! — прошептал я в страхе. — Да она и вправду живая.
— Конечно, живая, — жалобно проговорил Фриссон. — А разве все лианы и деревья не живые?
— Да живые, живые, — буркнул я. — Только они боли не чувствуют. — Я на самом деле следил за публикациями и еще ни разу не встречал сообщений, что у растений обнаружили нервную систему. — И уж конечно, они не вопят!
— Здесь, на острове у нимфы, все растения имеют голоса, — вздохнул Фриссон. — Даже камни, и те ей обо всем докладывают! Вот так она и узнала, что мы приближаемся к острову.
— Вот как? — удивился я.
— Да, — кивнул Фриссон. — Она явилась перед нами, выйдя из-за занавеса листвы, — так, словно соткалась из воздуха. На ней было платье цвета се кожи, но оно было из тончайшего бархата — такого нежного, что он сам, казалось, умолял себя погладить... приласкать... — Поэт часто дышал.
— Поэт, избавь меня!.. — простонал Жильбер.
Но Фриссон его не слышал. Он смотрел в недавнее прошлое и жаждал, чтобы оно стало настоящим. Все его желания были написаны у него на лице.
— Она вышла из-за деревьев, и каждое ее движение было приглашением к танцу, который заканчивается соединением тел, когда бедро прижимается к бедру, а грудь к груди... «Добро пожаловать, странники, — сказала она. — Не погостите ли у меня немного?»
— А я не мог глаз отвести, — прошептал Жильбер и, мучаясь от стыда, уронил голову на грудь.
— А я и не хотел, — поспешно возобновил рассказ Фриссон. — Мне хотелось одного — смотреть и смотреть на нее, вдыхать аромат ее тела, коснуться ее... а она подходила все ближе... ближе... она погладила меня по щеке и прошептала: «Ну, так пойдемте со мной». «Куда угодно», — ответил я в тот же миг, а она рассмеялась чудесным гортанным смехом. Пальчик ее огнем жег мою щеку, потом огонь скользнул к моим губам, но тут же угас — она отдернула руку, отвернулась и пошла к лесу. Я пошел за нею на ватных ногах, чувствуя себя нескладным и неуклюжим. Она шла впереди, и я ничего не видел перед собой, кроме ее покачивающихся бедер.
Но вот она замедлила шаг, обернулась, нахмурилась, посмотрела на моего друга Жильбера и говорит: «Пойдем же со мной и ты, прекрасный чужеземец». «Нет. — Жильбер отвел глаза. — Я дал клятву никогда в жизни не прикасаться к женщине». «Но ты и не нарушишь клятвы, — возразила она, — ибо я не женщина, а нимфа». «Ты — воплощение соблазна, — сказал сквайр, — а я дал обет безбрачия». «Ну разве можно таким молодым людям давать такие страшные клятвы, — нимфа почти мурлыкала. — Пойдем со мной, и ты узнаешь, почему тебе не надо было давать такую клятву!» «Я верен данному слову!» — крикнул сквайр и отвернулся от нимфы. Я по ее глазам понял — она разозлилась, но скрыла это. Но вот она отвернулась и снова пошла вперед, покачивая бедрами, и я как зачарованный пошел за ней. Но она подошла к Жильберу и так быстро оказалась прямо перед ним, что он не успел отвернуться. Он отпрянул, словно она ударила его. А нимфа шагнула ближе... Он опять шагнул назад, а она опять — ближе. Так и пошло. Он пятился, она наступала, а я шел за ней. Стыдно мне теперь говорить об этом, но я не понимал, из-за чего так страдает мой друг.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69
— Клятие, — снова кивнул Унылик. — Помнишь. Угу.
— Эти заклятия означают, что ты не имеешь права кушать меня и даже грубо со мной обращаться.
— Клятия больше нету, — сообщил мне тролль. — Эти женщины Тимеи что-то сделать. Унылики больше не чуять никакие клятия.
Вот удар так удар! Нимфе, стало быть, каким-то образом удалось увидеть прошлое тролля, и она ухитрилась заблокировать заклятия, и эльфийское, и мое. Я пятился и пятился назад.
— Но... ты ведь... не очень голодный, Унылик?
— Очень даже сильно голодные, — сообщил тролль.
Я отчаянно пытался припомнить собственное заклятие.
— Токо Унылики Савы кушать не моги, — пояснил тролль. — Савы быть вкусные, но быть друзья. Савы спасать Унылики — Унылики спасать Савы. Если кушать, друзья не быть.
Я громко и облегченно вздохнул и немного успокоился. Унылик, оказывается, понял, что кушать друзей и одновременно иметь их нельзя* .
— Я рад, что ты... что ты понял это, Унылик.
Тролль пожал плечами.
— Еда много. Друзья мало. Люди вкусный, а олень тоже вкусные. Овца и кролик вкусный. Даже рыбки.
Ясное дело — тут не было недостатка в рыбных блюдах.
— Ты пробовал в последнее время вкусную рыбку?
— Угу! — весело облизнулся Унылик. — Большие рыбки, как Унылики — такие большие. Плавник посередине спина — такие острые, носы тоже острые, а зубы какие у Унылики. Ух, вкусные рыбки!
Акула? Он сразился с акулой и победил? Вот и слушайте, что вам говорят на тему «ешь, не то тебя съедят!».
И это даже не ленч? Закуска, так сказать?
Я решил удостовериться, пойдет ли Унылик со мной, если я отправлюсь обследовать остров. Я изучающе посмотрел на верзилу. Да, глаза его по-прежнему голодно блестели, но было в них еще кое-что: укоренившееся глубокое доверие и что-то сродни восхищению. Я, можно сказать, был шокирован. Унылик относился ко мне, как к кумиру. По его мнению, я был неспособен совершить ошибку, я был непогрешим.
Я был потрясен. И еще мне захотелось развернуться и убежать. Когда кто-то вот так вам поклоняется, желательно, чтобы и вы поклонялись ему с такой же силой. Дружба означает ответственность. Друзья — это значит связь, это значит долг. Я чувствовал себя так, словно меня засасывают зыбучие пески.
А потом я вспомнил: я-то здесь, собственно, оказался из-за друга.
И я в ужасе понял, что в какой-то миг в цепи событий я таки сдался, оказался повязанным. Ладно, Мэт, может, сам так не думал, зато так думал я.
Но ведь это все-таки не значило, что дружба с Мэтом связывала меня по рукам и ногам. Если бы я потерял рассудок, я бы мог заявлять на него права, бегал бы за ним, как собачонка... Мэт на меня никогда никаких прав не заявлял, ну, разве что порой ему хотелось со мной пообщаться — и то это происходило исключительно по обоюдному согласию. Даже тогда, когда он попадал в беду, он от меня ничего не требовал. Теперешнее приключение — это ведь я сам так захотел.
И тут я уразумел, что этот косматый верзила, этот уродливый тролль видел во мне куда больше добродетелей, чем я сам. Я подумал и решил, что лучше не указывать ему на ошибку. Ох, и погано у меня было на душе... Я просто не мог себе представить, что живое существо ставит меня выше своих жизненных инстинктов. Короче говоря, я был тронут.
Но сказать об этом троллю я не мог. Я подошел к нему поближе, стараясь забыть о его тошнотворном запахе, протянул руку, дружески похлопал его по боку и сказал:
— Пошли. Раз я здесь, то тебе не обязательно слоняться по берегу и ждать меня. Ты же меня уже нашел, так что этот приказ отменяется. Пошли поищем наших товарищей.
Но тролль не двинулся с места.
— Сав?
— Что, Унылик?
— Ты могли опять делай клятие? Не люби моя кушай друзья.
Я сглотнул подступивший к горлу комок и поскорее согласился. После чего скороговоркой протараторил заклинание. В конце-то концов, если троллю так хочется избавиться от искушения, зачем с ним спорить?
Конечно, я по-прежнему ни в какие чудеса не верил. Смерив тролля взглядом, я нахмурился. Глазки у него по-прежнему поблескивали.
— Мне кажется, не сработало, — проворчал я.
— Ой, угу, угу, все сработало! — принялся заверять меня Унылик. — Теперь Унылики хотей кушай все-все, только не Савы!
— Не Савла и не остальных наших товарищей, — уточнил я.
Я решил было произнести заклятие еще разок, включив в него имена Фриссона и Жильбера, — просто для спокойствия.
Но передумал. Лучше уж прочту заклятие тогда, когда мы их найдем. Чувство голода поможет мне уговорить Унылика покинуть берег и тем самым отменить приказ, данный ему Тимеей.
— Товарищи! — горячо воскликнул Унылик. — Мы ходить к наши товарищи!
И он вломился в кусты и быстро зашагал внутрь острова.
Я поспешил за ним, твердя про себя заклинания. Унылик сказал, что меня есть ему больше не хочется, значит, так оно и было. Правда, чудо оказало действие на его желудок, а не на мозги, — но у меня получилось. И сейчас не время с этим спорить.
Я мог представить, как это все произошло: Тимея вышла из пышных зарослей, практически голая, Жильбер покраснел как маков цвет и просто не знал, куда глаза девать. Ясное дело — это зрелище на корню срубало все его идеалы, все понятия о благородном житье. Фриссон же такой высокой нравственностью не страдал — вот и пялился на нимфу, как рыбка, попавшаяся на крючок. Небось и воздух ртом хватал, как эта самая рыбка, ну и, соответственно, пошел к ней, как какой-нибудь зомби. Словом, управлять ими обоими ей труда не составило.
Ну а как будет со мной?
Я думал об этом, продираясь за Уныликом сквозь кусты. Здешнюю растительность нельзя было назвать джунглями. Средиземноморье — это даже не тропики, а субтропики, посему здешний лес — это самый что ни на есть настоящий влажный субтропический лес. Мне, североамериканцу, многие цветы и деревья оказались знакомы, однако к такому количеству лиан я не привык. Они обвивали стволы, свисали с ветвей. Подлесок кончился ярдов через десять после того, как мы отошли от опушки, но зато появились цветы — всюду, куда только проникали солнечные лучи. Их аромат наполнял воздух, навевал воспоминания о ночных свиданиях, о тех подругах, что не ленились всякий раз являться с новой прической, и...
Нет. Эту мысль я запечатал большой тяжелой пломбой и изо всех сил задумался об... апельсинах. Окрестности на меня так действовали или нимфа распустила чары? Или наблюдалось что-то вроде самовнушения? В любом случае Тимея пыталась расслабить меня, размягчить, настроить на чувственный лад, подготовить к своему появлению.
Да уж не паранойя ли у меня началась? И верное ли тут слово «началось»? Может быть, я просто чего-то недопонимал? Или вообще мои мысли мне не принадлежали?
А деревья вдруг исчезли. И мы оказались на покатом лугу, по которому бежал ручей. Я ошарашенно оглядывался по сторонам, совершенно сраженный буйством запахов и цветов, количеством разноцветных бабочек всевозможных размеров. От ароматов закружилась голова... Я отчаянно пытался ухватиться хоть за какое-нибудь напоминание, что все не просто так, что на меня влияют...
— Унылик! Где Фриссон и Жильбер?
Тролль в ответ только зарычал, но все же указал на берег речушки. Я посмотрел туда, потом пригляделся повнимательнее. То, что я с первого взгляда принял за рощицу, на самом деле никакой рощицей не было. Там росли молодые деревца, но росли они настолько тесно, что между их стволами не смог бы протиснуться даже самый худенький человек. Конечно, Фриссон был не очень худенький, но Тимея и это предусмотрела: стволы деревьев обвивали лианы, и в результате получилась просто замечательная клетка. Выше, футах в восьми от земли, ветви деревьев изгибались практически под прямым углом, как я и думал, и давали тень, защищавшую пленников от палящего солнца. Речушка протекала так, что и с водой у них не возникало проблем. Но в реке плавали громадные ядовито пахнущие цветы, так что мои друзья с каждым глотком воды, видимо, переполнялись чувственностью и соответствующими желаниями. Я подумал о силе феромонов и о том, как трудно бедняге Жильберу выдерживать подобный натиск на его целомудрие.
Да, ему было худо, я угадал верно. Он стоял на коленях в углу «клетки» лицом к деревьям, уцепившись руками за стволы. Он молился. Глаза сквайра были закрыты, губы беззвучно шевелились, по лицу сбегали струйки пота.
Перегрелся, конечно. Ну разумеется, вон какой бледный.
Так. А Фриссон где?
Вон он, лежит па земле ничком — не человек, а куча тряпья. Последний раз такую жалкую кучку я видел после того, как затопило магазин вторсырья. Он лежал так неподвижно, что мне стало страшно. Но подойдя поближе, я услышал, что поэт стонет. Это меня немного успокоило.
— Фриссон! Жильбер! — окликнул я друзей. — Мы пришли, чтобы вытащить вас оттуда.
Фриссон вскочил на ноги.
— Господин Савл!
Жильбер резко обернулся.
— Чародей! Ты — наше спасение! Вытащи нас из этой клетки!
— Именно этого и жажду всей душой, — заверил я товарищей. Я ухватился за одну из лиан и потянул ее на себя. — На самом деле, — заключил я, — не такие уж они крепкие, Жильбер. Срежь одну мечом и...
— У меня нет меча.
— А? — изумленно переспросил я и уставился на ножны. Они, конечно, были пусты.
Жильбер покраснел и опустил глаза.
— Ведьма... Она отняла у меня меч, когда я отвернулся.
Как я его понимал! Бедняга, он отвел глаза и, изо всех сил сражаясь с собственным либидо, пытался прогнать из своей памяти образ соблазнительной красотки. Я кивнул.
— Готов поспорить, в свое время она и рыцарей разоружала. Тут нечего стыдится. Ну ладно. Это не меч, но тоже сгодится.
С этими словами я вынул из кармана свой складной нож и вонзил его в лиану.
А она как закричит!
Я отдернул руку с ножом — так, словно только что резанул кабель под током.
— Мамочки! — прошептал я в страхе. — Да она и вправду живая.
— Конечно, живая, — жалобно проговорил Фриссон. — А разве все лианы и деревья не живые?
— Да живые, живые, — буркнул я. — Только они боли не чувствуют. — Я на самом деле следил за публикациями и еще ни разу не встречал сообщений, что у растений обнаружили нервную систему. — И уж конечно, они не вопят!
— Здесь, на острове у нимфы, все растения имеют голоса, — вздохнул Фриссон. — Даже камни, и те ей обо всем докладывают! Вот так она и узнала, что мы приближаемся к острову.
— Вот как? — удивился я.
— Да, — кивнул Фриссон. — Она явилась перед нами, выйдя из-за занавеса листвы, — так, словно соткалась из воздуха. На ней было платье цвета се кожи, но оно было из тончайшего бархата — такого нежного, что он сам, казалось, умолял себя погладить... приласкать... — Поэт часто дышал.
— Поэт, избавь меня!.. — простонал Жильбер.
Но Фриссон его не слышал. Он смотрел в недавнее прошлое и жаждал, чтобы оно стало настоящим. Все его желания были написаны у него на лице.
— Она вышла из-за деревьев, и каждое ее движение было приглашением к танцу, который заканчивается соединением тел, когда бедро прижимается к бедру, а грудь к груди... «Добро пожаловать, странники, — сказала она. — Не погостите ли у меня немного?»
— А я не мог глаз отвести, — прошептал Жильбер и, мучаясь от стыда, уронил голову на грудь.
— А я и не хотел, — поспешно возобновил рассказ Фриссон. — Мне хотелось одного — смотреть и смотреть на нее, вдыхать аромат ее тела, коснуться ее... а она подходила все ближе... ближе... она погладила меня по щеке и прошептала: «Ну, так пойдемте со мной». «Куда угодно», — ответил я в тот же миг, а она рассмеялась чудесным гортанным смехом. Пальчик ее огнем жег мою щеку, потом огонь скользнул к моим губам, но тут же угас — она отдернула руку, отвернулась и пошла к лесу. Я пошел за нею на ватных ногах, чувствуя себя нескладным и неуклюжим. Она шла впереди, и я ничего не видел перед собой, кроме ее покачивающихся бедер.
Но вот она замедлила шаг, обернулась, нахмурилась, посмотрела на моего друга Жильбера и говорит: «Пойдем же со мной и ты, прекрасный чужеземец». «Нет. — Жильбер отвел глаза. — Я дал клятву никогда в жизни не прикасаться к женщине». «Но ты и не нарушишь клятвы, — возразила она, — ибо я не женщина, а нимфа». «Ты — воплощение соблазна, — сказал сквайр, — а я дал обет безбрачия». «Ну разве можно таким молодым людям давать такие страшные клятвы, — нимфа почти мурлыкала. — Пойдем со мной, и ты узнаешь, почему тебе не надо было давать такую клятву!» «Я верен данному слову!» — крикнул сквайр и отвернулся от нимфы. Я по ее глазам понял — она разозлилась, но скрыла это. Но вот она отвернулась и снова пошла вперед, покачивая бедрами, и я как зачарованный пошел за ней. Но она подошла к Жильберу и так быстро оказалась прямо перед ним, что он не успел отвернуться. Он отпрянул, словно она ударила его. А нимфа шагнула ближе... Он опять шагнул назад, а она опять — ближе. Так и пошло. Он пятился, она наступала, а я шел за ней. Стыдно мне теперь говорить об этом, но я не понимал, из-за чего так страдает мой друг.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69