— Он — писарь?
— С его-то почерком? Что вы!
Я протянул руку, взял у Фриссона пергамент, но шериф уже сам что-то забормотал на древнем языке. Я, даже не взглянув на Фриссоново творение, выпалил отрывок из Шекспира:
У совести — сто тысяч голосов,
Грехи мои любой из них считает,
И каждый мне погибели желает,
И каждый обвинить меня готов.
О, я страшней суда не нахожу,
Чем тот, которым сам себя сужу!
Шериф буквально застыл. Я еще не успел дочитать до конца, а лицо его было охвачено ужасом.
Очень хорошо. Тут я взял стишок у Фриссона и прочел его:
Я б на колени пред любым упал,
Кто от моей жестокости страдал!
Тяжел до света путь из темноты,
Но все ж я отыщу дорогу к дому!
Тогда моею болью станешь ты —
Та боль, что я принес другому!
Выражение злорадства, начавшее было озарять лицо шерифа, почти сразу растаяло. Глаза его раскрылись шире, еще шире... стали похожи на глубокие озера, полные тоски. Он скорчился, словно его внезапно охватила боль.
— Ай-яй-яй-яй! Что же ты наделал! Я вспомнил все свои зверства! Я чувствую, как было больно тем, кого я пытал! Как ты только мог со мной вот так поступить! Как ты мог это сделать?!
— Как, как... Стихами, вот как, — огрызнулся я. — Я, собственно, этого как раз и добивался — чтобы ты почувствовал то, что чувствуют другие.
— Мне больно! Я весь горю! О, как я мог вершить такие гадкие дела! Будь же ты проклят за то, что наделил меня совестью! Отныне я никогда не сумею обидеть невинного! — В уголке глаза у шерифа набухла одна, но здоровенная слезища. — И как мне теперь оправдаться перед теми, кого я обидел?
— Ну... — негромко проговорил я. — Начать можно с покаяния.
— Каюсь! Каюсь! — поспешно подхватил шериф. — Каюсь в прегрешениях своих! Будь проклят тот день, когда я поклялся на верность Дьяволу и потерял совесть! О, я уж и не знаю теперь, кого мне сильнее ненавидеть — его за то, что он отнял у меня совесть, или тебя — за то, что ты мне ее вернул! — Шериф застонал. — О, где мне найти священника? Я должен исповедоваться! Я хочу, чтобы мне отпустили грехи!
Я смотрел на него с минуту, но она показалась мне необычайно долгой.
— Ты лучше меня знаешь, как тебе быть, — ведь только тебе ведомо, где в вашем графстве прячутся священники. Наверное, ты догадываешься где. Просто ты пока не начал их вешать, других дел было по горло — к примеру, сечь крестьян, вынуждая уплатить новые и новые подати.
— Верно, все верно, — всхлипнул шериф, нащупал ногами землю и встал, придерживаясь за седло. — Я отыщу священника и исповедуюсь. Я знаю, я должен верить, что Б... что Бо... что Всевышний простит меня! — Стоило ему сказать это, как он дернулся так, словно его хлестнули кнутом. Похоже, всякая попытка заговорить о чем-либо священном отзывалась в теле шерифа жесточайшей болью. Но он сжал зубы и проговорил, стараясь не думать о боли: — Отрекаюсь от своего договора с Сатаной! Я обернусь к Б... к Бо...
— Ну, договаривай! — подбодрил я шерифа. — У тебя в конце концов получится.
Тут один из воинов что-то крикнул и, пришпорив коня, бросился к шерифу с обнаженным мечом.
Унылик в два шага заступил дорогу вояке, схватил и его, и лошадь, встряхнул хорошенько и отшвырнул в сторону. Воин ударился затылком о камень и затих. Лошадь встала на ноги и ускакала.
— Я так понимаю, что он твой заместитель, или как это тут у вас называется?
Шериф кивнул.
— Я предал Сатану и королеву. Убей он меня — он бы стал шерифом.
Я взглянул на блестящие черные волосы несчастного и обратил внимание, что не такие уж они и блестящие. Вот сединка, вот еще одна.
— Гм... не сочти мой вопрос невежливым, шериф, но сколько тебе лет?
— Девяносто семь. Жизнь и молодость я сохранил благодаря черной магии и... айййй! — Он весь скорчился от боли. — И чего я только не натворил ради этого заклятия, скольких же я погубил! О нет, только справедливо будет, если все мои годы теперь навалятся на меня!
А они навалились — он старился прямо на глазах. Черная магия, поддерживавшая его молодость и силу, исчезла в тот миг, когда шериф отрекся от сделки с Дьяволом. И теперь ему приходилось расплачиваться с жизнью числом прожитых лет.
— Найди священника, — посоветовал я, — как можно быстрее, пока ты еще на это способен.
— Найду! — воскликнул шериф, вскочил в седло и решительно сжал поводья. Своим людям он крикнул: — А вы возвращайтесь в мой замок да скажите там, что я не вернусь! И еще скажите, что все мое колдовство рассыпалось в прах перед чародейством этого чужеземца! Советую и вам покаяться, ибо власти Зла скоро придет конец!
Бледный как смерть Фриссон вложил мне в руку новый обрывок пергамента. Я удивился, но, быстро пробежав глазами стихи, одобрительно кивнул и негромко прочитал:
В том, что он грешен, — ни капли сомненья,
Но уходить в мир иной ему рано.
Прежде свершить от грехов очищенье
Должен. Тогда и затянется рана.
Жизнь быстротечна и летуча — это так!
Но ход ее замедлить все же можно,
Коль различить, что истинно, что ложно.
Спроси у праведника — скажет: «Это так!»
Второе четверостишие было написано явно в манере «рубай», но критиковать Фриссона я не собирался. Шериф взволнованно оглянулся.
— Что вы сказали?
— Ничего особенного, — заверил я его. — Тебе лучше поторопиться. Кто знает? Сюэтэ запросто может назначить нового шерифа еще до захода солнца.
Несчастный грешник поежился и развернул коня.
— И то правда! — крикнул он. — Прощай, чужеземец! Я зря проклинал тебя. Теперь я тебя благословляю. Мучения очистили мою душу. Но берегись королевы: никакое заклинание не наделит ее совестью!
— Спасибо за предупреждение, — поблагодарил я бывшего шерифа и обменялся обеспокоенным взглядом с Фриссоном. — Счастливого пути.
— Пусть мне придется пережить мучительнейший из путей, но я не стану роптать. Прощайте!
Он ускакал в лес. Я успел заметить, что по кругу он проехал по часовой стрелке!
А его люди, поворчав, поворотили коней и ускакали обратно в ту сторону, откуда появились.
Я обернулся к друзьям.
— А давайте срежем путь — пересечем круг, — что скажете? Да побыстрее скроемся в лесу. Нечего нам под открытым небом шататься.
* * *
Ближе к вечеру деревья расступились, и мы вышли на открытую ровную местность, где росли лишь чахлые кустики. Они тянулись полосами, указывая, что около них когда-то текла река. Около одного из таких кустов мы и остановились на ночевку. Перекусили по походному: запили кипятком какую-то еду картонного вида и вкуса — и растянулись. Ну, то есть это Жильбер с Фриссоном растянулись. Унылик-то свернулся в громадный клубок. Я взял себе первую стражу — спать мне что-то не хотелось.
Не спалось и Анжелике с Фриссоном. Они целый час шептались о чем-то. Жильбер спал без задних ног, как полагается воину на привале. Его я разбудил на вторую стражу, перед рассветом.
Я лег, но уснуть все равно не смог. Угрозы Сюэтэ не шли у меня из головы.
Жильбер изумленно воззрился на меня — я сидел у догорающего костра, завернувшись в плащ, и смотрел на тлеющие угли. Он подошел и негромко, чтобы не разбудить Фриссона, проговорил:
— Неужели ты не ляжешь спать, господин Савл? Надо бы тебе набраться сил на завтрашний день.
— Я в этом не сомневаюсь, Жильбер. Вот только надо многое обдумать. Пытаюсь медитировать.
Он нахмурился.
— Это значит молиться?
— Да, это похоже на молитву, — ответил я, немного покривив душой. — Точнее, молитва может привести к медитации, и наоборот. В любом случае с помощью медитации можно отдохнуть и перестать думать о пережитых за день заботах.
— А-а-а, — понимающе кивнул Жильбер. — Тогда я оставлю тебя наедине с твоими благочестивыми помыслами, господин Савл. Доброй ночи.
— Доброй ночи, — ответил я и снова стал смотреть на угли, читая про себя мантру.
Поначалу мне показалось, что толку от моей медитации никакого: угли только напоминали мне о Преисподней, а из-за этого я вспоминал о Сюэтэ и о тех тучах, что сгустились над нами. Я отвел взгляд от костра и вместо углей стал смотреть на свои руки, сложив ладони «ковшиком». Я изо всех пытался представить, какой получается звук, когда хлопаешь в ладоши, и уже почти представил, как вдруг услыхал у себя за спиной едва различимый шепот. Склонившись к моему уху, Анжелика произнесла:
— Почему ты так грустен, господин Савл? Не могу ли я чем-то помочь тебе?
Помочь? Какая тут помощь! Да, у нее не было тела, но казалось, что оно есть — особенно по ночам, когда вся она так ярко светилась, когда были видны все изгибы ее дивной фигуры. Разве тут сосредоточишься? А уж о благочестии, про которое говорил Жильбер, и вообще речи быть не могло.
— Я не грущу, — чуть хрипловато отозвался я. Она испуганно вздрогнула и отстранилась. Я мысленно выругал себя и сказал более мягко: — Я обеспокоен. Я волнуюсь, не гонится ли за нами королева.
— Может быть, я все же сумею помочь... Она дотронулась рукой до моего лба, и, несмотря на всю бестелесность Анжелики, я ощутил прикосновение приятной прохлады. Я поежился, но не от холода, взял руку девушки и нежно (надеюсь — нежно) отвел.
— Твое прикосновение меня никак не успокоит. Оно может отвлечь меня от мыслей о королеве — это да, но тогда я уж точно не усну.
Девушка нахмурилась.
— Я не понимаю...
А я смотрел и смотрел на нее... Потом кивнул и сказал:
— Спасибо. Мне стало намного лучше. — Я заставил себя подняться на ноги. — Ты уж меня извини. От сидения никакого проку. Я лучше пройдусь немного!
— О, берегись! — воскликнула Анжелика, и выражение легкой обиды на ее лице сменилось искренней тревогой. — Добрым людям тут по ночам разгуливать опасно.
— Ну, тогда мне нечего бояться, — отшутился я, развернулся и быстро зашагал прочь от костра, опасаясь, что еще немного, и уходить мне не захочется. Тогда моя шутка получит веское подтверждение. Только раз я оглянулся назад, чтоб мысленно восстановить заколдованный круг. Анжелика обиженно смотрела мне вслед. Стало жаль ее, но что я мог поделать? Ой, только не надо внушать мне мудрые мысли насчет духовного союза. Обстоятельства были таковы, что духовный союз меня бы никак не устроил.
Я шагал по высокой траве, набирая шаг. Тело мое бушевало, я пытался убедить свои гормоны в том, что призраки не выделяют феромонов, однако почему-то мои железы этим доводам не внимали.
При всем желании я не мог забыть о злобной королеве и расслабиться. А слабость эта была так прекрасна — слишком прекрасна, чтобы рядом с ней я мог хранить покой. Оставалось надеяться, что сама Анжелика не догадывалась, насколько сильно меня к ней влечет.
Я гадал: в безопасности ли она сейчас, когда с ней рядом только Фриссон и Жильбер? Вдруг королева попытается ее похитить? Но я решил, что, если случится что-то непредвиденное, они додумаются меня позвать. Я обернулся, чтобы посмотреть, далеко ли ушел, и не на шутку испугался: угли костра едва мерцали вдалеке, и никого не было видно рядом с костром. Да, я ушел очень далеко! Я быстро зашагал обратно.
Внезапно ярдах в десяти впереди меня взметнулось облако зеленоватого дыма. Стояла мертвая тишина.
Я выхватил нож и встал в стойку для защиты, чувствуя, как вскипает в крови адреналин.
Зеленый дымок развеялся, разлетелся под порывом ночного ветра. Лунный свет выхватил из мрака фигуру высокой толстой женщины в платье до пят. Она не двигалась и напоминала статую, но вот статуя издевательски расхохоталась басом.
— Да ладно тебе, мальчишка! Неужто ты и вправду думаешь защититься от меня каким-то оружием?
Я узнал голос: передо мной, залитая лунным светом, стояла Сюэтэ. Я медленно распрямился, сложил нож и убрал его.
— Не думаю... да оно мне и не понадобится — оружие, верно?
Сердце у меня бешено колотилось, и страшно мне было неописуемо. Да, я уже воевал с Сюэтэ и выходил победителем, это правда, но тогда меня с тыла и флангов прикрывали друзья: сквайр, владевший мечом не хуже любого рыцаря, и поэт — почти что гений. Как же мне справиться с ней в одиночку?
Нет-нет, вы не подумайте, что я собирался выкладывать Сюэтэ свои сомнения!
— Ах ты наглец! — возмутилась королева. — Как я погляжу, со времени нашей последней встречи нахальства у тебя поприбавилось! Чародей Савл, фу ты ну ты!
— А, так и ты меня чародеем считаешь?
Сюэтэ расхохоталась, и смех ее напомнил мне клацанье щипцов для колки орехов.
— Ну да, как же! Так тебя зовут простолюдины. А ты и не знал? Не знал? А вот я, представь себе, знаю. В моем королевстве ничего не может произойти без моего ведома. Стоит чему-то случиться — мои министры и их служащие тут же мне обо всем докладывают! Только вот в случае с тобой никакой нужды в донесениях не было — ты сам поработал на славу.
— Сам? — переспросил я и нахмурился. — Ты хочешь сказать, что я выдал себя самим своим существованием?
— Что-то в этом роде, — буркнула Сюэтэ. Наверное, это тоже был смех. — Не стоит так упорно думать о магии — ты сразу становишься заметной фигурой, конечно, только для тех, кто имеет дар ясновидения.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69