— Я не уверена, — медленно сказала Брис, — но если говорить абсолютно честно, то, возможно, мной руководит обида.
— Обида? На кого?
— На всех тех людей, которым довелось жить в эпоху расцвета Человека. Было время, когда весь мир принадлежал нам, но теперь мы остались у разбитого корыта, и виноваты в этом они, наши предки. Возможно, я просто жалею о том, чего лишена и что могло бы принадлежать мне по праву рождения.
— Вы действительно так думаете? — спросил чужак.
— Возможно. А возможно, мне просто нравится вдыхать воздух этой земли, как вдыхал его мой далекий предок много-много веков назад. Разница лишь в том, что впереди его ждало великое будущее, а у меня есть только великое прошлое. Мне очень горько сознавать, что никогда больше не нарушит эту тишину ни зверь, ни птица, ни человек. Лишь шелест травы.
— Вы оплакиваете былое величие своего народа, верно?
— Нет, не верно. Прежде всего я хочу знать, как и почему это произошло и что сделало такой исход неотвратимым. А уж потом я решу, стоит ли плакать. А теперь, с вашего разрешения, Милнор, я пойду, мне нужно немного поспать.
— Понимаю. Если это не обидит вас, то я хотел бы сделать вам подарок.
— Подарок?
— Да, — кивнул; головой чужак, — его сделали руки Человека.
Брис с интересом ждала продолжения.
— Я думаю, — снова заговорил Милнор, — что если будете долго смотреть на него, то найдете ответы на большинство ваших вопросов.
— Я сильно сомневаюсь, что на свете существует такая вещь, которая поможет мне получить ответы на мои вопросы, — улыбнулась Брис.
— Одна есть, — ответил чужак.
Он открыл свою сумку и, пошарив в ней своей короткой и сильной рукой, достал древнейшее изделие рук человеческих, бережно протер его мягкой тряпицей и протянул его женщине.
Это было зеркало.
24. СВЯЩЕННОСЛУЖИТЕЛИ
Примерно к середине семнадцатого тысячелетия галактической эры Человек, ослабленный и всеми гонимый, вновь обратился к религии. Новое религиозное течение не имело ничего общего с красочными обрядами древних. Незатейливая и прямолинейная вера, основанная на немногочисленных догмах, скорее напоминала этический кодекс, чем религию в традиционном понимании этого слова.
Навсегда останется загадкой, почему в тот самый момент, когда вымирающая раса нуждалась в утешении и покое, интерес к религии угас столь быстро, так и не собрав никого под ее знаменами.
«Происхождение и история разумных рас», т.3
Это была грязная маленькая деревушка, окруженная десятками таких же собратьев, — ядовитый и зловонный нарост на поверхности Раксара II. Жалкие каменные развалюхи окружали то, что некогда являлось городской площадью. В центре этой помойки возвышалось пыльное, заброшенное уже много лет здание церкви.
Михал торопливо пробирался вперед, стараясь не смотреть по сторонам и не думать о всей той грязи, что придется потом счищать с рясы. Левой рукой он прижимал к груди стопку книг, в правой держал платок, украшенный затейливой вышивкой, которым то и дело вытирал пот. Жара стояла одуряющая. Священнику безумно хотелось курить, но даже такой мелочи он не мог себе позволить. Табак в последние годы превратился в страшную редкость и стоил так дорого, что Михалу пришлось спрятать до лучших времен свою любимую старую трубку. Он заметил, как из-за угла полуразвалившегося здания украдкой наблюдает за ним маленькая, донельзя чумазая девчушка. Он улыбнулся ей и спросил:
— Ты знаешь, как найти Родата?
Она вытащила изо рта неимоверно грязный палец и ткнула им в сторону одного из домов. Священник поблагодарил ее, и девочка, словно испуганная крыса, шмыгнула в переулок. Проводив ее взглядом, Михал двинулся в указанном направлении. Подойдя к дому, он поискал несуществующий звонок и, не обнаружив его, постучался и толкнул дверь.
— Эй! Есть тут кто?
— Проходите, — отозвался хриплый голос из глубины дома.
Михал, миновав душный и темный коридор, оказался в крошечной комнатке. Здесь было еще жарче, чем на улице. В воздухе мельтешили какие-то насекомые, свободно проникавшие сквозь дыры в стене, некогда служившие окнами. На полу на грязном рваном одеяле лежал бородатый старик, худой и изможденный.
Михал решил, что ему никак не меньше восьмидесяти.
— Я отец Михал, — представился он, стараясь не смотреть на распростертое у его ног обнаженное, изъеденное болезнью тело.
— Новенький? — прохрипел старик. — А что случилось с отцом Ломилом?
— Его перевели на Спику II, — ответил Михал, про себя же подумал: «Вот везучий дьявол!»
— А отец Дегос?
— Он скончался. Вы — Родат?
Старик кивнул головой и зашелся в приступе кашля.
— Это мой первый день на Раксаре, — сказал Михал, когда кашель затих и старик обессилено откинулся на своем одеяле, — но я собираюсь пробыть здесь довольно долго. Мне говорили, что… — он замолчал, подыскивая слово.
— Что я умираю? — спросил Родат. — Да, это так, святой отец. — Чем я могу вам помочь?
— Помочь мне? — Михал растерялся. — Это я пришел сюда, чтобы облегчить ваши страдания и помочь вам обрести мир и утешение в… в последние часы.
— Я еще протяну три или четыре дня, святой отец, и не надо торопить меня, я еще не готов.
— Не надо так волноваться, — поспешил сказать Михал, заставив себя опуститься на пол подле умирающего. — Я останусь рядом с вами до самого конца.
— Решили устроить мне пышные проводы?
— Нет-нет! Я всего лишь хочу помочь вам подготовиться к встрече с Творцом.
— Ему придется подождать. Я не спешу.
— Не хочу поучать вас, но мне трудно будет вам помочь, если на пороге вечности вы полны таких мыслей. Ведь речь идет о Боге, а не о каком-то там важном господине, от которого можно отделаться усмешкой. Мы говорим о Создателе, готовом принять вас в свое Царствие.
Старик смерил его взглядом, потом отвернулся и сплюнул.
— Святой отец, вам еще многому надо научиться в этой жизни. Я верую в того же Бога, что и вы, но моя вера крепче вашей.
— Тогда просите Господа о прощении, и он дарует вам его, — терпеливо сказал Михал.
— Просить его о прощении? Прощении за что?
— За то, что Человек преступил его законы.
— И вы хотите сказать, что верите в эту блевотину? Да вы просто лицемер и лжец, святой отец.
— Прошу простить меня, но…
— Не трудитесь. Если уж я могу обойтись без прощения Божьего, то уж вы без моего обойдетесь и подавно. Вам лучше уйти отсюда и поискать более подходящее место для торговли религией.
— Я не торговец! — пылко воскликнул Михал. — Верите вы в Бога или нет, это никак не отражается на его истинах. Даже если бы все люди, когда-либо жившие в этом мире, не верили в творца, это не сделало бы его существование менее реальным.
— Не надо путать Бога и религию, святой отец. Бог всегда с нами. А религия приходит и уходит.
Михал наклонился и осторожно промокнул пот на лбу умирающего.
— У вас жар. Могу я чем-нибудь облегчить ваши страдания?
— Для начала закройте свой лживый рот.
— Что вы имеете против меня? — растерянно спросил Михал. — Ведь я хочу помочь вам.
— Тогда убирайтесь отсюда.
Старик прикрыл глаза и замер. Михал раскрыл одну из своих книг и начал читать вслух молитву раскаяния.
— Надеюсь, вы делаете это ради себя, — старик снова открыл глаза. — Я ничего не имею против того, чтобы немного пободрствовать, но, будь я проклят, если стану молить Бога о прощении.
— Вы действительно будете прокляты Господом, если я не стану этого делать, — смиренно ответил Михал. — Пожалуйста, позвольте мне помочь вам тем единственным способом, который мне известен. Возможно, вам спасение вашей души безразлично, но для меня это очень важно.
— С какой стати? — прохрипел умирающий. — Меня же не заботит ваша душа.
— Я стал священником для того, чтобы служить людям. Это единственная цель в моей жизни, и она дарит мне величайшую радость.
— Тогда мне вас жаль. Жаль гораздо больше, чем вам меня.
Старик снова закрыл глаза. Его дыхание выровнялось, хотя по-прежнему оставалось очень слабым. Судя по всему, больной заснул.
Отец Михал вздохнул. Ему казалось, что нет никакого смысла оставаться здесь, — старик не нуждался в его утешении. Но миссия, возложенная на него Богом, не становилась от этого менее важной. Глядя на умирающего, он размышлял о том, почему с таким трудом возрождается вера. Когда-то, давным-давно, религию сгубило огромное количество догм. Постепенно Человек научился летать, жить под водой, научился управлять окружающей средой и своей судьбой, и со временем все больше незыблемых прежде догматов становились ненужными. Основные религиозные положения явно устарели, и когда Человек достиг звезд и занялся тем, что раньше считалось уделом Господа, его вере в Бога пришел конец. Конечно, религия — это нечто большее, чем просто набор ритуалов и норм. Она дарила утешение угнетенным и уверенность слабым, обещая, что наступит день, когда в мире воцарятся добро и справедливость. Но в те времена Человек был на гребне успеха, он правил Галактикой и не нуждался ни в утешении, ни в обещаниях. Но потом все изменилось.
Однако и теперь, грустно подумал Михал, Человек вовсе не спешит в объятия Господа. О да, он готов верить в Бога, но при этом не собирается уступать даже в малом. Михалу, несмотря на молодость, довелось немало повидать: бедность и богатство, жадность и вожделение, гордость и смирение, жестокость и благородство. Только одного он не видел никогда за стенами своей семинарии — Человека, молящего Господа о прощении за грехи своей расы. Любовь, самопожертвование, неистовая вера — для всего находилось место в душе Человека, для всего, кроме раскаяния.
Но разве это причина для того, чтобы отказать ему в спасении? Ведь в конце концов Человек остался тем, кем был с самого своего рождения, — диким зверем, верным своей природе.
Таким его создал Бог, а значит, в том есть какой-то смысл. И Бог должен любить его так же, как и всех прочих своих тварей.
Михал покачал головой. Нашел время философствовать. Он священник и должен исполнить свой долг перед, ближним. И если его заблудшая и униженная паства не желает покаяться, то задача становится труднее, и только.
Сзади послышался шум, и Михал обернулся. В дверях стояла девушка лет шестнадцати, в руках она держала плетеную корзину.
— Он уже умер? — спокойно спросила она.
— Бог мой, что за бездушный вопрос! — возмутился священник.
— Бездушный? Скорее практичный. Я принесла ему поесть. Если старик умер, то еда ему уже не понадобится. Нам самим едва хватает.
— Понятно. — Про себя же Михал подумал, что вряд ли такое объяснение можно счесть извинением. — Он спит.
Девушка поставила корзинку на пол рядом с больным.
— Меня зовут Пилар, — сказала она. — Это мой дядя.
— Я отец Михал, — священник протянул руку.
— Новый священник? — Девушка пожала руку. — Вы давно здесь?
— Прибыл сегодня утром, — ответил Михал. — И большую часть этого дня пытался понять, как вы можете жить в таких условиях.
— У нас нет выбора, — равнодушно откликнулась девушка.
— Не могли бы вы, пока он спит, показать мне вашу деревню? — попросил он. — Я здесь ничего еще не видел.
— Хорошо, — она кивнула головой. — Хотя здесь особо не на что смотреть.
Они вышли под испепеляющие лучи гигантского солнца, и священник снова поразился царящей вокруг нищете. Этот некогда райский уголок трудно было назвать даже трущобами.
«Интересно, — горько усмехнулся он про себя, — если в будущем какие-нибудь неведомые исследователи найдут здесь следы Человека, то что они подумают о нас? Вряд ли им придет в голову, что это несчастное и убогое существо когда-то являлось полновластным господином Галактики».
— Как долго вы собираетесь пробыть здесь, отец Михал? — спросила девушка, когда они брели мимо полуразрушенных домов.
— До тех пор, пока не получу другого назначения. Неделю или всю жизнь.
— Ну что ж, здесь вы без труда найдете работу.
— Надеюсь, этого не случится.
— Как это? — удивилась Пилар.
— Священники похожи на врачей. Ничто не делает нас такими счастливыми, как отсутствие пациентов.
— Ну, здесь вам вряд ли повезет. Империя разрушена, и память о былой силе и славе Человека постепенно превращается в дым.
Мы живем словно дикие звери на одних планетах и загнаны в гетто на других. Пока положение вещей не изменится, ваши дела будут идти очень неплохо.
— Мы не кормимся человеческими несчастьями, — мягко заметил Михал. — Мы боремся с ними.
— Но ведь вы не станете бороться с пустотой, — рассмеялась Пилар, — это как флот без противника. И именно такие люди, как мы, обеспечивают вас работой.
— Поверь, Пилар, тот день, когда нищета и страдания останутся в прошлом, станет счастливейшим днем в моей жизни.
— А чем же вы тогда займетесь?
— Стану днем и ночью славить Господа нашего за его доброту.
— Вот как? А сейчас вы, должно быть, днем и ночью проклинаете его за жестокость?
— Конечно же, нет! Сейчас я молю Его простить нам те грехи, что мы совершили за всю нашу долгую и кровавую историю.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46