Но мадам Мюрзек не смягчается. Она молчит, опускает глаза и, чуть заметно улыбнувшись, проводит ладонью по юбке, точно желая ее расправить. Не знаю почему, но этот жест окончательно делает ее для всех ненавистной.
В холоде, сковавшем салон после реплики Мюрзек, мадам Эдмонд встает, и еще до того, как она успевает шагнуть вперед, мы уже знаем, что сейчас она пересечет круг и направится в туалет. Это одно из неудобств кругового размещения мест: никто не может облегчить мочевой пузырь без того, чтобы об этом тут же не узнали все остальные.
Чтобы добраться до занавески туристического класса, мадам Эдмонд надо сделать не больше пяти-шести шагов. Но, делая их, она вся колышется, и мы, сидящие в правом полукруге, все, кроме индуса, смотрим на это колыханье. Плотно облегающее ее зеленое платье в крупных черных разводах было выбрано ею не без расчета. Пониже спины на нем красуются два крупных орнамента, и движение усиливает их декоративный эффект. За этими орнаментами мы и следим.
Как только занавеска за ними закрылась, Пако покидает свое место, пересекает круг и опускается в кресло, которое освободила мадам Эдмонд. На свой манер, грубовато и простодушно, он пытается утешить Мишу и, то, пожалуй, уже неосторожно с его стороны, возвратить ей надежду.
Пако всех нас просто умиляет отеческими чувствами, которые можно прочесть в его круглых, выпученных больше обычного глазах; от усилий убедить Мишу лысина его порозовела; надо честно признать, что он не слишком-то умело отстаивает свою правоту, но, как большой добрый пес, исполнен готовности всегда оказать услугу. И всех удивляет грубость мадам Эдмонд, которая, вновь появившись в салоне, говорит резким тоном, сверкая глазами:
– Прошу освободить мое место. Садиться на ваше я не собираюсь.
Пако краснеет, но, к моему немалому удивлению, не отвечает на этот оскорбительный выпад. Он встает и, повернувшись, без единого слова, с тем же напыщенным и одновременно неловким видом, который делает все его движения немного смешными, возвращается к своему креслу. Я изумлен, видя, как этот человек, столь вспыльчивый и тщеславный, не пикнув стерпел грубый окрик, и с этой минуты у меня возникает ощущение, что мадам Эдмонд и он знают друг друга и что Пако по каким-то причинам не имеет желания вступать с нею в спор.
Что до мадам Эдмонд, пора наконец сказать и о ней.
Ах, ну конечно, разве может она не гордиться собственным телом! Крупная, светловолосая, хорошо сложенная, с упругой грудью, которая прекрасно обходится без бюстгальтера, и оба тугих соска дерзко торчат под тканью платья, мадам Эдмонд пристально смотрит на всех сидящих в салоне мужчин, смотрит затуманенными глазами и приоткрыв рот, словно от одного только их вида у нее слюнки текут. Своим ртом она вообще играет очень охотно и имеет привычку, глядя на вас, все время облизывать круговыми движеньями губы, и вы поневоле начинаете думать, что являетесь для нее лакомым куском.
Вначале я увидел в мадам Эдмонд безобидную нимфоманку, но нечто непреклонное, каменное, порою мелькающее у нее в глазах, привело меня к заключению, что в этом выставляемом напоказ разгуле секса есть свой расчет; приветливая и ласковая, эта дама будет вас, разумеется, усердно обхаживать, но отнюдь не из одной лишь любезности.
Ее платье с так удачно размещенными разводами не позволит вам ни на мгновенье забыть об упругости ее бюста, о необъяснимой способности ее сосков всегда пребывать в напряжении. К тому же оно щедро открывает для обзора ее нижние конечности.
Глядя на них, задаешься вопросом, как им удается быть такими ладными и стройными, если она так мало пользуется ими для ходьбы или бега. Но все же я не решаюсь видеть в них только дар Божий. Ибо дар тратится безоглядно, тогда как мадам Эдмонд управляет своим хозяйством довольно расчетливо. С той минуты, когда я сел в свое кресло, я наблюдал, как она, играя глазами и ртом, ласкает манящими взорами всех имеющихся в наличии мужчин. Исключая Пако. Это исключение, даже еще до злобной ее выходки против Пако, меня и насторожило, тем более что сам лысый господин тоже ни на миг не позволил своему взгляду скользнуть в направлении мадам Эдмонд, а ведь она не может не привлекать к себе внимание! Даже Караман и тот несколько раз едва не угодил в ловушку – при всей своей, казалось бы, защищенности от соблазнов подобного рода.
В последний раз взглянув на бортпроводницу – она неподвижно сидит с опущенными глазами, сложив на коленях руки, – я в свою очередь тоже смежаю веки и, должно быть, мгновенно засыпаю, ибо сразу оказываюсь в мире сновидений.
Не буду сейчас – во всяком случае, в подробностях – рассказывать свой сон; он был тягостен и неоригинален. И крутился, хотя и в разных вариантах, вокруг одной-единственной темы – вокруг пропажи.
Я на вокзале, я ставлю на пол чемодан, чтобы взять билет. Я оборачиваюсь. Чемодан исчез.
Место действия меняется. Я брожу по многоярусной автомобильной стоянке у площади Мадлен в Париже. Я не могу вспомнить, на каком уровне я поставил машину. Я обхожу все подземные этажи. Машины нет.
Я гуляю вместе с бортпроводницей в лесу Рамбуйе. Очень высокие папоротники. Я иду впереди, пробивая ей путь. Оборачиваюсь. Ее уже нет. Я зову ее. Вокруг сгущается туман, и одновременно наступает ночь. Я зову ее снова. Поворачиваю обратно. Раза два или три, в разных направлениях, я вижу среди деревьев ее силуэт. Я всякий раз устремляюсь ей навстречу. Но по мере того как я пытаюсь приблизиться к ней, ее силуэт отступает. Я как безумный бегу – она совсем исчезает во мгле.
Просыпаюсь с бешено бьющимся сердцем, весь в поту. Бортпроводница спокойно сидит на своем месте. Во всяком случае, ее телесная оболочка. Но где она сама, эта женщина, что живет по ту сторону своих опущенных глаз? Или своей – такой похожей на искреннюю – улыбки.
Я отвожу глаза, я замечаю Пако, его гладкий пламенеющий череп, его глаза, вылезающие из орбит под напором гнетущих его мыслей.
– Как получилось, – говорит он, глядя на Карамана, – что в Париже для меня оказалось невозможным найти карту Мадрапура?
– Вам бы это не удалось и в Лондоне, – говорит Караман, кривя губу. – Единственные карты этого региона – индийские, а правительство Индии не признает существования независимого Мадрапура. На картах даже такого названия нет.
– В таком случае, – говорит Пако с широкой улыбкой, – если такого названия нет на картах, откуда мы знаем, что Мадрапур существует?
Караман в свой черед тоже улыбается, сохраняя при этом чопорный вид.
– Я полагаю, – говорит он с иронией, – это произошло потому, что туда уже кто-то ездил.
После чего опять наступает молчание, и кажется, будто ирония обращается, как бумеранг, на самого Карамана. Похоже, что никто из пассажиров нашего самолета не бывал в Мадрапуре, а если кто-то и был, не считает нужным об этом сказать. Я гляжу наугад на Христопулоса, но его лицо, надежно укрытое беспокойно бегающими глазками и огромными усами, непроницаемо.
– Мадемуазель, – говорит Бушуа, изможденный компаньон Пако, – был ли уже до этого хотя бы один рейс на Мадрапур?
– Дорогой мой, ведь бортпроводница уже ответила на ваш вопрос, – говорит Пако с нетерпеливостью, которая меня удивляет. И продолжает таким же раздраженным тоном: – Она еще раньше сказала, что это первый полет! Правда, мадемуазель?
Бортпроводница утвердительно кивает головой. Я отмечаю, что лицо ее снова утратило живые краски и она судорожно вцепилась ногтями в юбку. Непонятная реакция: в конечном счете, ее ли вина, что наш полет является первым?
– Истина такова, – говорит Блаватский, который, кажется, на сей раз не очень уверен в себе, – истина такова, что о Мадрапуре мы знаем лишь то, что нам сообщило в своем письме ВПМ. Индия об этом безмолвствует. И Китай тоже.
– Что такое ВПМ? – неожиданно спрашивает миссис Банистер с беспечной небрежностью.
Мы все немного удивлены, что левый полукруг вторгается в беседу, которую ведут между собой мужчины правого полукруга, однако удивление быстро проходит, и Караман учтиво, но с оттенком снисходительности отвечает:
– ВПМ – это Временное правительство Мадрапура. Так вы француженка, мадам? – добавляет он. – Я думал, что вы американка.
– Я дочь герцога Буательского, – говорит миссис Банистер с царственной простотой.
На всех сидящих в салоне, кроме Мюрзек, которая громко хмыкает, эти слова производят сильное впечатление. Все мы немного снобы, даже Блаватский, который теперь смотрит на миссис Банистер новыми глазами.
– Почему же оно временное? – спрашивает миссис Банистер, и ее пронзительные насмешливые глаза упираются в Карамана, но шея и корпус при этом кокетливо изгибаются в сторону Мандзони; она, должно быть, очень довольна, что он знает теперь, кто она. На весах обольщения титулованные предки могут в конечном счете и перетянуть прелесть двадцати юных лет Мишу.
Караман слегка наклоняет голову к миссис Банистер, делая это немного неловко, но по-светски любезно, словно он предоставляет свою персону, а также и Кэ-д'Орсэ в полное распоряжение герцогской семьи. Почти все французские дипломаты, как я давно уже заметил, тайные роялисты. Да и сам я, сколько бы ни хорохорился здесь, должен признаться, что обожаю листать книги дворянских родов и всякие светские справочники, хотя они в большинстве случаев чистейшая фикция.
Караман говорит проникновенным тоном:
– То, что сказал сейчас мсье Блаватский, совершенно верно, мадам. – (И по тому, как он произносит это «мадам», я ощущаю, насколько он сожалеет, что не может сказать «госпожа герцогиня», ибо на миссис Банистер, занимающей ввиду своего пола более низкую ступень в социальной иерархии, лежит лишь отблеск гордого титула.)
И он уверенно, со знанием дела продолжает:
– Я позволю себе повторить то, что сказал мсье Блаватский: Индия упорно не отвечает на наши запросы по поводу Мадрапура. Все, что мы знаем о Мадрапуре, приходит к нам через ВПМ. Коротко говоря, из сообщений ВПМ следует, что Мадрапур – государство на севере Индии, к востоку от Бутана. Он имеет общую границу с Китаем, который, если верить слухам, снабжает его оружием. По данным все того же ВПМ, в 1956 году махараджа Мадрапура уже готов был войти в состав союза индийских княжеств, когда его подданные изгнали его из страны, и Мадрапур практически стал независимым.
– Что вы имеете в виду под «практически независимым»? – спрашивает Блаватский, и его глаза за толстыми стеклами смотрят недоверчиво и внимательно.
– Слово «практически» – англицизм, который, собственно, ничего не означает, – говорит Караман с тонкой улыбкой, предназначенной не столько Блаватскому, сколько миссис Банистер. – Если не считать, может быть, того, что Индия не захотела обременять себя бесконечной борьбой с мятежниками, живущими в высокогорных лесных районах и, вероятнее всего, в обстановке полного бездорожья.
– Как? Полного бездорожья? – в сильном волнении восклицает Пако. – Но меня совершенно не устраивает, если там нет дорог! Как же я буду тогда вывозить свои бревна?
– Свои бревна? – говорит миссис Банистер, поднимая с проказливым и прелестно легкомысленным видом брови и наклоняясь вперед, чтобы Мандзони, которого Робби загораживает от нее, мог видеть ее профиль, не лишенный, надо сказать, очарования, несмотря на остренький носик.
– Речь идет о древесных стволах, – охотно поясняет Караман. – Мсье Пако импортирует во Францию деловую древесину.
Миссис Банистер благосклонно, но сдержанно кивает головой в сторону Пако, словно ее управляющий только что представил ей весьма достойного арендатора. Но всех этих тонкостей Пако не замечает. С побагровевшей лысиной, с выпученными глазами, он переводит озабоченный взгляд с Карамана на Блаватского.
Выдвинув вперед массивный подбородок с ямочкой и обнажив свои крупные зубы, Блаватский улыбается. В то же время в его маленьких и пронзительных серых глазках что-то поблескивает, и это наводит на размышления. Блаватский не забыл своей стычки с Пако, а ведь он. несмотря на свой смех, на игривость манер и грубоватость простецкого парня, безусловно, злопамятен.
– Как я могу это знать? – говорит он с добродушным видом, отводя руки в стороны от своего дородного туловища. – Мы почти ничего не знаем о Мадрапуре. Есть люди, которые надеются найти там золото. Другие, – острый, как бритва, взгляд на Карамана, – нефть. Третьи, – на Христопулоса он не смотрит, но взгляд его становится жестким, – наркотики. А вот вы, мсье Пако, деловую древесину. Почему бы и нет? – Он еще шире разводит руки. – В конце концов, если Мадрапур действительно существует и если он в самом деле находится там, где нам говорят, то уж чего-чего, а лесов там хватает.
– А дороги? – говорит Пако. – Дороги? Мне абсолютно необходимы дороги! – И в его тоне звучит капризная требовательность, которую я нахожу комичной. – Или на худой конец какие-нибудь тропы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51