– О! – говорит миссис Банистер. – Это верно?
Она настолько возбуждена, что словно бы невзначай хватает Мандзони за руку и с силой сжимает его запястье и одновременно, изображая смущение, великолепно отработанным жестом юной воспитанницы монастырской школы подносит другую свою руку к губам.
– What did he say? What did he say? – с почти комической алчностью спрашивает миссис Бойд, наклоняясь к миссис Банистер.
И тотчас, с самоуверенной невоспитанностью людей, принадлежащих к избранному обществу, наши две viudas начинают упоенно шушукаться, с интересом поглядывая на Пако, словно на редкий музейный экспонат.
Тут Мандзони, вместо того чтобы постараться закрепить очевидный успех, которого он только что добился у своей соседки справа – ибо, в конце концов, не каждый же день миссис Банистер снисходит до нас, сжимая наше запястье своей герцогской ручкой, – Мандзони в угаре самовлюбленности совершает грубейшую ошибку, которая, на мой взгляд, ему дорого потом обойдется. Он предпринимает свою вторую атаку на Мишу.
– Ах, вы читаете Шеви? – говорит он, наклоняясь к ней и пуская в ход свои бархатные глаза, голос и очаровательное пришепетывание.
– Да, – отвечает она и с обычной своей бесхитростностью приподнимает книгу на уровень его глаз, показывая ему обложку.
– «Тринадцать пуль в башку», – читает Мандзони и издает короткий смешок. И добавляет: – Тут и одной бы хватило.
Но Мишу даже не улыбнулась. Наша трогательная красотка, наверно одна из тех девиц, которые так поглощены собственными чувствами, что юмор в любой форме остается им чужд. Мандзони, должно быть, тоже понимает, что рассмешить ее не удастся, ибо продолжает уже серьезно:
– Вам не кажется, что у Шеви есть некоторая склонность к садизму?
– Нет, – говорит Мишу и замолкает, поскольку ей нечего больше сказать.
– И, однако, – говорит Мандзони, – все эти трупы…
– Ну и что, – говорит Мишу.
Видимо, это должно означать, что от полицейского романа ничего другого ждать не приходится. В это мгновенье миссис Банистер, повернув элегантную шею, обращает в сторону Мандзони свое удивительное лицо, которое сейчас еще больше напоминает маску японского воина, и бросает на него короткий испепеляющий взгляд. Счастье Мандзони, что он живет в XX веке, а не четырьмя веками раньше: кинжал незамедлительно положил бы конец его вероломству.
– Но, в общем, это достаточно страшно – вся эта кровь, – говорит Мандзони.
– Достаточно, – говорит Мишу.
Из ее книги выскальзывает фотография, Мандзони проворно подбирает ее, бросает на нее быстрый взгляд и, возвращая ее Мишу, вполголоса говорит с наигранным великодушием:
– Какой красивый парень.
– Это Майк, – с признательностью говорит Мишу.
– Майк? – лицемерно переспрашивает Мандзони, словно Мишу произносит это имя впервые.
– Да вы знаете, – говорит Мишу. И добавляет с легким движением в сторону viudas: – Тот, кого эти дамы называли моим «женихом».
Черный глаз миссис Банистер вспыхивает и тотчас же исчезает в щелках раскосых век. Хотя Мишу наверняка не имела никакой задней мысли, она, по существу, присоединила ее к старухам, и перед кем!
Однако, когда миссис Банистер отвечает Мишу, все черты ее лица уже обрели прежнее выражение и в голосе звучат ласковые нотки. Нет, она не совершит ошибки, не станет нападать на Мишу, тем более в разгар недвусмысленных заигрываний Мандзони.
– Да что вы, Мишу, – говорит она тоном любящей старшей сестры. – Я вовсе не так старомодна, как вы думаете! Когда я была в вашем возрасте, у меня был не один жених – у меня их было несколько.
После чего она делает паузу, склоняет голову к плечу и, глядя на нас сверкающими глазами, небрежно бросает:
– В том смысле, в каком вы сейчас это понимаете.
– My dear! – говорит, вздымая вверх руки, миссис Бойд.
Свои японские глаза миссис Банистер устремляет на нас – на правую половину круга, но мы только стенка, которая должна отослать мяч тому, кому он в действительности предназначен. И траектория его рассчитана точно, хитроумно и дерзко. Миссис Банистер хорошо знает: ничто не делает женщину такой привлекательной в глазах мужчин, как ее признание в том, что она их любит.
Даже мы, стенка, начинаем смотреть на миссис Банистер другими глазами.
И именно эту минуту мадам Мюрзек, с ее талантом делать все невпопад, выбирает для того, чтобы ринуться в атаку.
– И вы этим хвастаетесь! – ликуя говорит она, видимо полагая, что нашла в панцире уязвимое место, тогда как панцирь миссис Банистер составляет одно целое с кожей.
Уверенная в нас – которых она только что околдовала, признавшись в собственных слабостях, – миссис Банистер принимает новый вызов довольно беспечно и не торопится продолжать наступление; она даже позволяет себе роскошь немного отступить.
– Это должно вас, наверно, шокировать, – говорит она с волнующими модуляциями в голосе, – но сейчас я, пожалуй, больше всего сожалею о возможностях, которые упустила.
Говоря это, она смотрит на нас, изгибая шею с такой восхитительной грустью, словно ее упущенные возможности – это мы. И, невольно уступая ее тщеславному задору и в то же время покоренные ее милыми ужимками, все мы уже у ее ног. Включая Карамана, который забывает в эту минуту о воспитании, которое он получил у святых отцов. Как отличается, как разительно это все отличается от тех грубых приемов, к которым, соблазняя нас, прибегает мадам Эдмонд. Что же касается эротического воздействия, то светская дама и здесь даст проститутке сто очков вперед.
– Какой цинизм! – с возмущением восклицает Мюрзек, и она, конечно, права, но права с той точки зрения, про которую всем нам очень хочется забыть.
– Я полагаю, – говорит миссис Банистер, незамедлительно используя против нее именно тот аргумент, в котором Мюрзек усматривает свою основную опору, – я полагаю, что среди ваших достоинств вы числите также и добродетель.
И мы все чувствуем в эту минуту, что добродетель не входит в кодекс хорошего тона.
– У меня в самом деле есть нравственные устои, – сухо говорит Мюрзек.
И все ждут, все просто надеются, что миссис Банистер спросит сейчас, как сочетаются эти нравственные устои с ядовитой злобой, которую на наших глазах Мюрзек выплеснула на Мишу. Но миссис Банистер не расположена снова привлекать наше внимание к своей трогательной сопернице и еще того менее – давать Мандзони новый повод для умиления по поводу этой бедняжки. Для атаки она выбирает другой плацдарм.
– Что же, – говорит она со спокойной дерзостью, – ни одного поклонника? Ни самой крохотной слабости? Ни одной связи? Ни даже минутной потери самообладания наедине с подругою детства?
Примечательно, с каким коварством, а быть может, и с какой проницательностью миссис Банистер выдвигает сапфический вариант как один из наиболее правдоподобных.
– Эти предположения только характеризуют вас самое, – отвечает Мюрзек.
Ответ в общем-то достаточно сильный, но весь эффект которого она тут же портит, добавляя:
– Я должна вас разочаровать: у меня никогда никого не было, кроме мужа, который скоропостижно умер.
В конце концов, вполне может статься, что у нее в самом деле никогда никого, кроме мужа, не было, но почему ее голос на слове «скоропостижно» дрогнул? Вообразить Мюрзек влюбленной невозможно, а безутешной вдовой и подавно.
Миссис Банистер это чувствует, поднимает к небесам свои сорочьи глаза, вновь опускает их, метнув сообщнически взгляд на нас и, тихо вдохнув, вполголоса произносит:
– Укокошили.
– My dear! – говорит миссис Бойд.
– На что вы намекаете? – грозно вопрошает Мюрзек.
– Ни на что, – с полнейшим бесстыдством говорит миссис Банистер.
И, что уж действительно предел наглости, после всех вопросов, которые она сама же и задавала на эту тему, добавляет:
– Ваша личная жизнь меня не касается.
– Вы хотите сказать, что не способны ее понять, – говорит Мюрзек. – И это меня мало удивляет после всего того, что вы нам сейчас доложили о вашей.
Преимущество в счете на стороне Мюрзек. Преимущество не ахти какое большое и не слишком убедительное, но тем не менее свидетельствующее о крепком профессиональном мастерстве. К сожалению, и на сей раз Мюрзек снова все портит, добавляя с невыносимо фальшивой интонацией:
– Я представляю собой личность, понимаете, личность, которая наделена совестью и духовными запросами. А вам должно быть стыдно считать себя всего лишь объектом сексуальных вожделений.
Тут миссис Банистер производит целую серию очаровательных ироничных ужимок, в чем ей очень помогают ее сверкающие раскосые самурайские глаза. Сейчас она должна нанести удар. Битва гадюки со скорпионом близится к завершению.
– Милостивая государыня, – говорит миссис Банистер, – ваше понимание роли секса в отношениях между людьми весьма далеко от реальности. Поверьте мне, быть объектом сексуальных вожделений – вовсе не это печально для женщины, для нее печально другое – никогда им не быть…
Мюрзек ничего не отвечает, сидит с отсутствующим видом, поджав губы. Но когда, опьянев от своего триумфа, миссис Банистер обращает взор на Мандзони, она не встречает его ответного взгляда. Он отвернулся, он молчит, он никого не видит, кроме Мишу.
В театре гаснут свечи, и в наступившей тишине на лице миссис Банистер после стольких затраченных впустую усилий появляется усталое выражение, которое старит его. Как ни напрягает она лицевые мускулы, стараясь сохранить невозмутимость, в ее восточных глазах проступает печаль. Должно быть, она думает о том времени, когда ей не нужно было блистать всеми своими талантами, когда она тоже могла сидеть с дурацкой книгой на коленях и в ответ нести сквозь зубы любую околесицу – все равно вокруг так же неистово трепетали устремленные к ней мужские желания.
Сейчас все сидят будто в рот воды набрали. Но это продлится недолго. Игра влечений и антипатий за короткое время так захватила всех в этом кругу, что рассчитывать на тишину не приходится. Используя передышку, я смотрю на viudas и, проявляя нескромность, слушаю их приглушенные речи.
Вдов на Западе становится все больше и больше, их теперь уже столько, что на них перестают обращать внимание. Однако они представляют собой психосоциальный феномен, достойный особого изучения. Следовало бы, на мой взгляд, постараться раскрыть тайну долголетия женщин, корни той поистине неукротимой любви, которую они проявляют к своему земному существованию, истоки их способности уцелеть, приспособиться к своей одинокой судьбе.
Правда, им в этом весьма помогают деньги. Было бы интересно узнать, чем занимались, пока были живы, мистер Бойд и мистер Банистер и как они заработали те деньги, которые оставили своим супругам. Если судить по одежде и украшениям их вдов и по рассказам этих вдов о том, как они путешествуют (неизменно живя во дворцах), покойники должны были оставить каждой целую кучу сокровищ. Но о своих этих кучах и о происхождении их – деньги, надо думать, все-таки пахнут – ни слова. Но зато обе весьма охотно повествуют о своей родне, и вся их беседа пересыпана громкими именами, которыми они обмениваются, точно паролем.
Возраста они разного. Миссис Банистер только еще вступила на опасную стезю, ведущую к сорокалетию, и она старается насколько возможно притормозить свое движение по этому склону. Миссис Бойд уже вошла в стоячие воды старческой поры и обрела в них, кажется, тихую пристань – обеспечивая себя мелкими удобствами, большим комфортом и радостями ненасытного чревоугодия. Робби сказал бы, что таким способом наша вдовушка ублажает свою утробушку.
Когда миссис Банистер соглашается предоставить ей слово, миссис Бойд с большим знанием дела и в мельчайших подробностях вспоминает те яства, которые ей доводилось отведать. Речь здесь идет не о какой-нибудь простой обжираловке, но о пище тонкой и изысканной, которую ты вкушаешь посредством серебряной вилочки, в избранном обществе, под неусыпным заботливым взором многочисленной челяди. Эти дорогие сердцу воспоминания в конце концов выработали у миссис Бойд счастливый характер, и со своими красивыми белоснежными волосами, взбитыми в старомодные букли, со своим круглым и гладким лицом, свежим цветом кожи, пухлым ртом и заметным животиком она производит впечатление человека, живущего в полном согласии с окружающим миром. Так оно в самом деле и есть. Тем более что, «никогда не читая ни книг, ни газет» (она этим хвастается), она не позволяет всяким там катаклизмам, происходящим на нашей планете, смущать ее душу и проникать в ее замкнутый мир.
Отношения ее с миссис Банистер характеризуются, по-моему, множеством разных оттенков. Она ею восхищается, но, как это ни покажется невероятным, ею руководит и никогда не выпускает поводьев из рук. Как будто бы строго придерживаясь общепринятой морали, она, по существу, очень довольна, что миссис Банистер в изобилии снабжает ее волнующими сюжетами для бесед, поскольку ее интерес к сексуальным проблемам с возрастом вылился в форму пересудов и сплетен.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51