Гей поставил на стол пустой стакан, и официантка дала ему счет невероятно ничтожный для роскошного ресторана вечерний счет, а потом, разумеется, вполне натурально и даже с улыбкой поблагодарила пана, хотя пан, уже от растерянности, не дал ей на чай ни одной монетки достоинством пусть бы в пять или десять геллеров, на которые, впрочем, не купишь и спичечный коробок.
Гей был зол на себя пуще прежнего.
Но и в холле никого не было, кроме портье и швейцара.
И Гей решил постучаться к переводчице, чтобы, соблюдая обычай, утвердившийся во время поездок наших людей за рубеж, в братские, разумеется, страны, пригласить ее на чашку растворимого кофе, к себе в номер, от чего, пожалуй, она не откажется.
Однако уже возле двери номера, в котором остановилась переводчица, Гея потянуло за стол, и, хотя очерк не был его профессиональным жанром, он как бы даже с нетерпением пошел в свой номер, чтобы еще раз полистать блокнот с последними записями, а заодно и письмо Алине перечитать.
Ему хотелось прикинуть, как же все-таки будет выстраиваться очерк, точнее, книга. Он пытался представить себе, как было дело много лет назад, еще до первой мировой войны, когда Ленин частенько бывал в Татрах и размышлял впрочем, он всегда об этом размышлял - о революции в России и последующих за ней событиях.
И стоило Гею войти в свой номер и увидеть на столе разбросанные странички, как он тотчас же понял, какой должна быть концовка письма Алине.
Торопливо, стоя, словно боясь, что его перебьют, он черкнул всего одну фразу:
"И чем же все это кончится?.."
Кавычек в письме, естественно, не было, но многоточие - было.
Уж не в нем ли и ключ? - с усмешкой подумал Гей.
Настроение у него опять изменилось.
Даже эмблема отеля, желтовато-зеленая гряда Высоких Татр, которая была на бумаге, использованной Геем для письма, вдруг стала казаться ему зловещей.
Нагромождение неведомого, безрадостного.
Горы становятся вдруг раскаленно-красными, потом черными, серыми...
Цвет пепла.
Такого цвета была Хиросима, когда стихли пожары.
Как в насмешку над всем живым, первую атомную бомбу американцы назвали ласково, будто ребенка:
МАЛЫШ
Сколько японских ДЕТЕЙ погубил американский МАЛЫШ?
Гей дорого бы дал за возможность узнать, что сейчас происходит с Алиной.
Его жестокое любопытство?
Нет, конечно, не праздного интереса ради хотел он знать, что творится теперь с Алиной.
Ему казалось, что он смог бы понять, каким будет, хотя и частичный, наверно, далеко не полный, ответ на сакраментальный вопрос: "Чем же все это кончится?" - ибо любой ответ на вопрос "С чего же все началось? ""уже не играл, пожалуй, практической роли.
Гей сел к столу и долго был неподвижен, глядя на странички письма в желтом круге света от настольной лампы.
Но он видел нечто такое, чего не было в этом письме, адресованном Алине.
Итак, человек сжег себя.
Как говорят и пишут, ушел из жизни.
Чтобы миллионы других людей продолжали существовать.
В сущности, этот человек мог бы еще жить и жить, ничто ему пока не угрожало, а если бы однажды, далеко не в прекрасный момент, он сгорел бы в ядерном, пепле вместе с миллионами других людей, то это было бы для него куда менее мучительно.
Может быть, он сгорел бы во сне, даже не успев открыть глаза.
Лежал человек в постели, возможно, и не спал вовсе, не видел какие-то тревожные сновидения, от которых даже у спящего болит сердце, а, напротив, бодрствовал, занимался любовью с любимой женщиной и в безмятежном, расслабленном, счастливейшем, как говорят и пишут, состоянии, откинувшись на руку любимой, вдруг перестал существовать, моментально испарился в полном смысле этого слова, даже не успев осознать, что над ночным спящим городом взорвалась ядерная бомба.
Может, он и успел бы отметить ярчайшую небесную вспышку, пробившую плотные шторы, но ни догадаться, что это ядерный взрыв, ни почувствовать, что в мгновение ока стал слепым, ни ужаснуться тому, что радиация уже обрекла его на гибель, человек никак не успел бы.
Потому что в следующий миг адское пекло, хлынувшее с небес на землю, превратило его в невидимые атомы и молекулы.
Ничто не исчезает бесследно, учат нас великие законы физики, а только переходит из одних видов материи в другие.
Сначала, еще до царя Гороха, появилась материя в виде человека.
Точнее, если быть последовательным в полном соответствии с миром природы, то надо сказать, что материя в виде человека появилась далеко не сразу.
Тут можно было бы долго рассуждать об эволюции, особо остановившись на отряде приматов, то есть обезьян.
Которые до атомной бомбы, естественно, не додумались.
Потому что обезьяны знать не знали и ведать не ведали о великих законах физики, точнее, о политике.
И вот когда эта самая эволюция, помноженная на цивилизацию, достигла своих вершин, когда человек вроде бы перестал быть обезьяной и постиг наконец-то разные великие законы, став богом и царем над самим собой, он вдруг начал творить элементарное беззаконие, овладев самой непостижимой и самой разрушительной материей - ядерной бомбой.
Которая должна перевести материю человека в другой вид, тоже непостижимый, хотя и как будто изначальный. В атомы и молекулы. Такие дела.
Стало быть, круг замыкается.
С чего природа начала, тем и заканчивает, норовя превратить цветущую в результате эволюции Землю - как говорят и пишут - в покрытую пеплом безжизненную планету вроде Луны.
Веселенькая метаморфоза!
Человек только что дал жизнь плоти, новому человеку от желанной женщины, может быть, даже успел осознать это историческое, как знать, событие, момент зачатия будущего гения - музыканта, художника, изобретателя, и тотчас перешел в своеобразное состояние, в неведомый род материи, превратился в некие атомы и молекулы, компанию которым составили другие неосязаемые атомы и молекулы, только что имевшие облик прелестной женщины, которая приняла в себя семя новой жизни.
Ум отказывался воспринимать этот закономерный переход одних видов материи в другие.
Лучше и не ведать об этом чудесном явлении физики.
И впрямь сатанинская расправа над человеком, даже над тем, который еще не стал и младенцем, а был во чреве матери в зачаточном состоянии.
Нет, пожалуй, даже сатана, рогатый, хвостатый черт, самое коварное и жестокое в мире природы, познанной и непознанной, даже дьявол из преисподней выглядит милосерднее, чем Президент Великой Страны, который считает возможным из чувства мести отдать приказ о ядерной бомбежке другой страны.
Гей подошел к окну и глянул на церковь, где он был на венчании.
В лунном свете мерцал ее крест. Раздался звон колокола.
Показалось ли ему, что шатенка в розовом на Алину была похожа, или это и в самом деле так?..
Они с Алиной конечно же не венчались.
Да и были, ясное дело, неверующими.
Зато старый воинствующий Президент ходил в церковь как образцовый прихожанин.
Ага, усмехнулся Гей, может быть, атомы и молекулы, в которые человек превращается с помощью ядерного взрыва, это всего-навсего новый, неведомый ранее даже богу вид человеческой души, которая испокон века отлетала от бренного тела, безмятежно помахивая крылышками?
Предельно компактная форма, ничего не скажешь.
И никаких транспортных проблем при так называемом переселении душ.
Кроме того, модная ныне гипотеза о повторяемости, чрезвычайно обнадеживающая, что и говорить, становится как бы аксиомой.
Более того, возникает уникальная возможность заменить произвольную повторяемость, цикличность которой, наверно, растягивается на века, прогрессивной поточной технологией повторяемости принудительной с помощью соответствующих сугубо материалистических, отнюдь не метафизических сил.
Причем будто ненароком слегка сортируются, перемешиваются если уж не атомы, то молекулы во всяком случае, и повторение индивида, оставаясь как бы природным даром, становится строго контролируемым и, соответственно, планируемым процессом.
О чем давно мечтали лучшие умы человечества.
Но куда при этом денется все то, спросил себя Гей, что составляет сейчас в нашей жизни ее сущность?
Надежда и отчаяние.
Вера и неверие.
Радость и горе.
Совесть и бесстыдство.
Мужество и трусость.
Милосердие и жестокость.
Честь и бесчестие.
Любовь и измена.
Правда и ложь...
Боже мой, прошептал Гей, неужели бесследно канет все то, что было в моей жизни, и снова повторится все то, что было в моей жизни?
Собственно говоря, тревожно ему было всегда.
Хотя иной раз Гей не отдавал себе отчета, почему именно было ему тревожно.
Когда в минуту откровения он сказал об этом Алине, она вздохнула и, помолчав, посоветовала ему поменьше думать о том, о чем думать бессмысленно.
- Например, о чем? - уточнил Гей.
Он смотрел, как Юрик и Гошка едят яичницу. Гошке повезло. Из-за аварии, в которую попали Гей, Юрик и Алина, когда ездили на своей машине к нему в часть, Гошку отпустили домой на одни сутки. И вот он ест яичницу.
- Так о чем бессмысленно думать? - повторил Гей.
- Ну, например, о войне. - Алина была серьезна, она гладила Гошке гимнастерку на краю кухонного стола, сдвинув посуду к тому краю, где сидел Гей.
- Даже о ядерной? - удивился он.
- Даже о ядерной.
- Но как же об этом не думать, если ты знаешь, умом своим понимаешь, что через каких-то полчаса от всего этого... - он посмотрел сначала на Юрика и Гошку, потом обвел взглядом стены кухни, которая была частью их семейной крепости, как говорят англичане, хотя и весьма тесной, малометражной, затем Гей уставился в окно, где цвели три липы, в чьих кронах чирикали воробьи. - От всего этого не останется и следа через каких-то полчаса!
Гей в ужасе посмотрел на Алину.
- Через шесть минут, - сказала она, переворачивая гимнастерку.
- Через шесть?! Откуда ты взяла?!
- Из газет. Официальная информация. - Алина, казалось, была невозмутима. Первые "Першинги" уже стоят в Европе на старте.
Это она говорит ему... Да ведь сколько раз Гей укорял Алину за то, что она порой не читает газет!
Гошка хмыкнул, сочувственно глядя на отца.
Отставив утюг, Алина ушла в прихожую и тотчас вернулась с газетой.
- Это что - свежая?
Гей смотрел на Алину с недоверием.
- Я ходила за хлебом и купила в киоске "Правду".
- Батоны и "Першинги"... - мрачно сказал Гей. Он долго шелестел газетой, а потом, уходя в свою комнатку, спросил Алину: - И ты считаешь, что даже теперь нет смысла тревожиться о войне?
Алина вздохнула:
- Я же не дурочка... Тревожиться надо. Но какой прок от того, что ты думаешь об этом все время? Работу забросил...
- Наоборот. Теперь моя работа как раз об этом.
- Да разве же в твоих силах что-нибудь изменить?
- Если бы парни всей земли... - усмехнулся Гошка.
- Копирайт, - сказал Гей, - слова Евтушенко.
- Хватит вам собачиться, - строго заявил тут Юрик и ловко сунул карамельку отцу в рот. - Закрой глаза и думай, что ты живешь на Северном полюсе. И тогда тебе станет весело.
- Почему на Северном полюсе? Уже так далеко?! - Гей чуть не подавился карамелькой.
- Это единственное место на глобусе, где нет войны, - сказал Юрик, выбираясь из-за стола.
- А еще в Антарктиде, - напомнил ему старший брат.
Юрик дал и ему конфетку.
- А еще в Антарктиде, - Юрик в упор посмотрел на отца, дожидаясь, как видно, когда тому станет весело.
Но Гей, как ни странно, сидел все такой же хмурый.
- Видишь ли, Юрик, - сказал он, - я совсем не уверен, что на Северном полюсе и в Антарктиде но будет войны.
Юрик глянул на Гошку.
Тот лишь пожал плечами.
- Ладно, - сказал Юрик отцу, - тогда еще раз прочитай в газете, как сделать свое, домашнее бомбоубежище. Помнишь, ты читал вслух? Может быть, мы сами сделаем. На Истре. И тогда не надо ехать на Северный полюс или в Антарктиду.
Юрик еще не ходил в школу.
Поэтому он был оптимистом.
И тем не менее Гей, как и подобает родителю, точнее, гражданину, которому не чуждо чувство гордости за свою отчизну, назидательно произнес:
- Юра, оставь эти глупые разговоры! Хм, собственное бомбоубежище... Зачем оно нам?! Ах, на случай войны... Так вот, заруби себе на носу. Если враг развяжет против нас войну, наша Советская Армия сумеет защитить всех нас! Ты что же, в брата Гошку не веришь? Ведь Гошка и есть солдат.
- Он чернопогонник.
- Это еще что такое?!
- Он служит в стройбате. А у них черные погоны. И вместо автоматов им дают лопаты. Чтобы копали и строили.
Гей переглянулся с Гошкой.
Старший сын пожал плечами.
- Ну, когда надо будет, - сказал отец, - всем дадут автоматы.
- И мне?! - Юрик не то обрадовался, не то не поверил.
- Ты еще маленький.
- Ну а куда же вы меня денете, если у нас не будет бомбоубежища, а война вдруг начнется и всем взрослым дадут автоматы, а что делать маленьким?
Гей увидел, что Алина, отвернувшись к окну, беззвучно плачет.
Он сидел теперь в номере за столом и смотрел на последнюю строчку письма.
"И чем же все это кончится?.."
Кавычек в письме, естественно, не было, но многоточие - было.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60