— Подготовка к работе в океане проводилась вами. Я хорошо помню, что конструкторы предлагали снабдить лодку механическими драгами, но вы отвечали им, что они не нужны. Кто, как не вы, доказывали, что в океане Венеры нет органической жизни. Вполне естественно, что было решено не загружать лодку ненужным оборудованием.
— Я рассчитывал на водолазные костюмы. Не мог же я предвидеть, что вы запретите ими пользоваться.
Присутствующие при разговоре невольно рассмеялись.
— А что же вы хотите? — возмутился Белопольский. — Разрешить вам отправиться прямо в пасть “кошачьей акулы”?
И вот, в результате допущенной еще на Земле ошибки, Баландину и Коржевскому приходилось довольствоваться наблюдениями за подводным миром Венеры сквозь прозрачные стенки лодки.
Зайцев сдержал свое обещание и уже на следующий день после возвращения от порогов доставил Баландина и Коржевского на то место, где они видели загадочных красных “черепах”.
Но, к огорчению ученых, их не оказалось. Огромное количество “зубчатых циниксов” лежало и ходило по дну, но эллипсоидных панцирей нигде не было. Они бесследно исчезли.
“Черепах” этой разновидности не обнаружили ни на второй, ни на третий день.
— Куда они подевались? — недоуменно говорил Баландин. — Их было несколько. И почему только они ушли отсюда, а все другие остались?
— Жаль! — печалился Коржевский. — Судя по вашим описаниям, это совершенно особенные животные.
— Новая загадка, — подытоживал Зайцев.
День подходил к концу. Невидимое Солнце склонилось к западному горизонту. С каждым часом прилив становился выше. Казалось, коралловый остров медленно погружается в океан.
Сначала пришлось перенести мостик к двери нижней выходной камеры, потом убрать его совсем, а на берег сходить по лестнице. 21 июля остров окончательно скрылся под водой. Из океана поднимались теперь только верхние части коралловых стволов, между которыми могла свободно проходить моторная лодка.
Ветер все чаще и чаще дул с востока. Не защищенный больше ушедшей под воду скалистой грядой, звездолет сильно качался на волнах. В конце концов пришлось отказаться и от экскурсий на подводной лодке. Переход на нее из выходной камеры становился опасным. Кроме того, испарение нагретой воды настолько усилилось, что как только лодка отходила от корабля на несколько метров, он исчезал из виду, словно растворяясь в тумане.
За ужином Белопольский сообщил, что завтра они перелетят на материк.
— В котором часу? — поспешно спросил Топорков.
— В десять.
— А нельзя отложить до половины первого?
Константин Евгеньевич с недоумением пожал плечами:
— Можно, но зачем? Не все ли равно — в десять или в двенадцать?
Топорков нервно вертел в руке вилку.
— Мне кажется, — сказал он, — что если звездолет поднимется в воздух, то ему не мешает подняться и над облаками.
— Понимаю! Вы хотите послать на Землю радиограмму. Но ведь не облака мешают этому, а ионизированный слой, который, по вашим же вычислениям, находится на высоте двухсот сорока пяти километров.
За столом все прекратили еду. С напряженным вниманием члены экипажа следили за этим разговором. Во взглядах, устремленных на командира корабля, можно было прочесть волнение, надежду и горячую мольбу. Один Мельников не поднял головы. Он знал Белопольского лучше всех.
— А разве нельзя подняться выше? — спросил Топорков.
Белопольский нахмурил брови.
— Можно, — сказал он. — Но я не могу подвергать звездолет опасностям спуска без достаточных оснований.
Мельников вдруг резко выпрямился. Побледневший с сурово сдвинутыми бровями, он посмотрел в глаза Белопольскому. Привычная выдержка на этот раз изменила ему.
— Без достаточных оснований? — раздельно произнес он. — Тревога и волнение наших родных и близких, мучительная неизвестность, бессонные ночи, горе и отчаяние — все это недостаточные основании!
В кают-компании наступила тишина. Все опустили глаза.
Казалось, Белопольский нисколько не обиделся. Тем же ровным и спокойным голосом он сказал:
— Я отвечаю перед всей нашей страной за успешное окончание рейса. Если корабль не вернется на Землю, горе наших родных и близких будет во много раз сильнее. Кому другому, но не тебе, Борис, упрекать меня в эгоизме.
Ужин закончился в унылом молчании.
Но, когда начали расходиться, Белопольский, уже подойдя к двери, обернулся к Зайцеву.
— Константин Васильевич, — сказал он самым обыденным тоном, — подсчитайте запасы горючего и дайте мне расчет необходимой затраты его для полета корабля на высоте трехсот километров в течение одного часа. Борис Николаевич поможет вам это сделать.
И на следующий день, 22 июля, в двенадцать часов двадцать минут, повернутый моторными лодками носом на восток, чтобы не мешали верхушки коралловых стволов, “СССР-КС3” расправил крылья и, промчавшись по воде более полутора километров, поднялся в воздух.
Белопольский и Мельников сидели рядом за пультом управления и широкими кругами поднимали корабль все выше и выше. Ни слова о вчерашней размолвке не было произнесено между ними, но Константин Евгеньевич непривычно ласково обращался к своему ученику, а Мельников отвечал подчеркнутым вниманием к каждому слову академика, прося этим извинения за свою резкость. Мелочное самолюбие, губительное для всякого живого дела, не было знакомо ни тому, ни другому.
Далеко внизу остались волны океана, нависшие над ними мрачные тучи, грозовые фронты и бесчисленные молнии. Над звездолетом раскинулся чистый темно-голубой купол неба, ослепительно ярко сияло на нем огромное Солнце.
Все выше поднимался корабль, все более темнело небо. Его цвет постепенно переходил в синий, потом в темно-синий и, наконец, в фиолетовый.
На высоте восьмидесяти километров звездолет начал проваливаться. Разреженный воздух не давал достаточной опоры его крыльям. Тогда включили два основных двигателя. С их помощью поднялись еще на сто километров.
Небо стало почти черным, появились звезды.
Когда был включен третий, а затем и четвертый двигатель, Мельников убрал крылья, — они стали ненужными, реактивный самолет превратился в ракету.
Ионизированный слой, препятствовавший распространению радиоволн, начался в двухстах километрах от поверхности планеты и закончился в двухстах шестидесяти.
Когда только приборы показали, что цель достигнута, Топорков, не теряя ни минуты, включил передатчик. Направленная антенна была уже выдвинута и ориентирована на Землю. По Солнцу и звездам Пайчадзе легко определил точное направление.
Экипаж корабля был уверен, что радиостанция Космического института ежедневно настраивается на их волну. Иначе не могло быть.
Ровно в двенадцать часов пятьдесят пять минут по московскому времени радиограмма, содержащая краткий, но обстоятельный отчет о событиях на Венере, начала свой далекий путь.
— Через сколько времени может прийти ответ? — спросил Мельников.
— Когда мы опустились на Венеру, — с обычной точностью ответил Белопольский, — расстояние между планетами равнялось девяноста миллионам километров. С тех пор прошло двести восемьдесят два часа. Венера догоняет Землю, и расстояние сокращается. Сейчас оно равно восьмидесяти одному миллиону. Радиоволне нужно четыре с половиной минуты, чтобы одолеть это расстояние в один конец.
— Значит, ответ придет через девять минут?
— Прибавь минуту на прочтение радиограммы и еще минуту на составление ответа. Ответ придет через одиннадцать минут. Если наша радиограмма дойдет, — прибавил Белопольский.
— Почему же она может не дойти? Ведь ионизированный слой остался под нами.
— Мы ровно ничего не знаем об атмосфере Венеры. Может быть, в ней есть второй ионизированный слой, даже более мощный, чем первый.
Кроме командиров корабля, весь экипаж находился в радиорубке. Девять человек не спускали глаз с секундной стрелки.
Прошло девять, десять, одиннадцать минут. Ответа не было.
Двенадцать…
Никто не проронил ни слова. Все затаили дыхание. Неудача казалась очевидной. Радиограмма не дошла до Земли. Надо было подниматься еще выше, вылетать в межпланетное пространство.
Никто не допускал мысли, что на Земле, на радиостанции, никого нет. Это было невозможно, немыслимо…
Потрясенным людям секунды казались минутами.
И когда все окончательно уверились, что попытка не удалась, из репродуктора раздался отчетливый голос:
— Ваша радиограмма принята. Благодарим за то, что пошли на риск, чтобы успокоить нас. Советую немедленно вернуться на поверхность Венеры. Желаем полного успеха в работе и ее благополучного завершения. Семьи экипажа здоровы, у них все в порядке. Подтвердите получение нашей радиограммы и немедленно опускайтесь. Горячий привет. Сергей Камов.
Словно ярче вспыхнули электрические лампочки, словно свежее стал самый воздух. Давящая тяжесть ушла из сердца.
— Приняли. Поняли. Следующая связь 27 августа. Выключаю передатчик, — сказал Топорков.
И только успели прозвучать эти слова, звездолет пошел вниз, туда, где далеко белоснежной массой раскинулся необъятный облачный океан.
Мельников случайно посмотрел на Белопольского и поразился необычайному зрелищу, — Константин Евгеньевич улыбался. Это было не подобие усмешки, которое он иногда видел на суровом лице академика, а широкая, радостная улыбка человека, с плеч которого свалился камень. Казалось, еще секунда — и Белопольский рассмеется.
“Расскажу Арсену, ни за что не поверит”, — подумал Мельников.
Спуск занял значительно меньше времени, чем подъем. Через восемнадцать минут корабль влетел в облака. И так же, как двенадцать дней тому назад, миновав их толщу, оказался в самой середине грозового фронта. Словно Венера не умела иначе встречать гостей.
— В третий раз мы с вами опускаемся на Венеру, — сказал Мельников. — Когда я думаю, что через несколько минут снова увидим оранжевый лес… Хоть бы что-нибудь зеленое!
— Это результат духовной связи с Землей, — чуть насмешливо ответил Белопольский.
— Я ни на минуту не терял этой связи, — обиженно возразил Мельников.
— Охотно верю. Но раньше все заглушалось интересом к работе. Какая разница, — зеленый или оранжевый цвет!
“Все-таки странный он человек, — подумал Мельников. — Никак не понять его до конца”.
Материк находился сейчас почти на границе дневной и ночной половины Венеры. Направляясь на запад, звездолет не мог пролететь мимо. И действительно, через двадцать минут полета на экране стал виден оранжево-красный лес. Мельников, управлявший кораблем, повернул на север, ища устье реки.
Проходили минуты, но река не появлялась. Вскоре заметили, что лес становится реже, начали попадаться равнины, которых не видели с борта подводной лодки.
— Или мы гораздо южнее, или, наоборот, севернее реки, — сказал Мельников. — Местность мне незнакома.
— Скорей всего севернее, — ответил Белопольский. — Повернем на юг.
Мельников переложил рули. Описан широкий полукруг, звездолет повернул обратно.
Еще около получаса летели вдоль берега, не встретив ни одного грозового фронта. Они виднелись всюду, но, по-видимому, также шли на юг.
С высоты шестисот метров открывался широкий кругозор. Белопольский и Мельников одновременно заметили искомую реку. Недалеко от океана она круто сворачивала на северо-запад, исчезая за лесным массивом. В той стороне горизонт был закрыт полосой грозы.
— Всегда и везде, — с досадой сказал Мельников.
Уже хорошо знакомые пейзажи Венеры сегодня почему-то раздражали его. Такое же чувство испытывали и остальные члены экипажа. Все смотрели на свинцовое небо и оранжево-красную полосу берега с раздражением. Хотелось увидеть что-нибудь, что хоть немного напоминало бы родину. Но, кроме воды океана, все было иным, чужим…
— Переждем, — спокойно сказал Константин Евгеньевич. — Особенно торопиться нам некуда.
На самой малой скорости звездолет стал летать по кругу, не удаляясь от реки и ожидая прохождения грозового фронта. Вскоре дорога очистилась.
Еще пятнадцать минут полета — и вдали показались пороги, казавшиеся с высоты тонкой белой линией, протянутой поперек реки.
— Смотри, там озеро! — вдруг сказал Белопольский.
Мельников вгляделся в экран. Действительно, совсем близко от порогов, среди деревьев, виднелось лесное озеро, имевшее в поперечнике, насколько можно было судить на расстоянии, километра два. Когда подлетели ближе, стало видно, что северный берег плоский, а южный поднимается над водой крутым обрывом. Лес подступал почти к самой поверхности воды.
Звездолет спустился к вершинам леса. Моторы работали с минимально допустимой на столь незначительной высоте мощностью, но все же скорость была не менее пятидесяти метров в секунду.
Долетев до озера, Мельников повел корабль вдоль его берегов.
— Вижу бревна на северном берегу, — раздался из репродуктора голос Пайчадзе.
Вместе со всеми он находился в обсерватории и мог не на экране, а непосредственно в окна наблюдать местность.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98
— Я рассчитывал на водолазные костюмы. Не мог же я предвидеть, что вы запретите ими пользоваться.
Присутствующие при разговоре невольно рассмеялись.
— А что же вы хотите? — возмутился Белопольский. — Разрешить вам отправиться прямо в пасть “кошачьей акулы”?
И вот, в результате допущенной еще на Земле ошибки, Баландину и Коржевскому приходилось довольствоваться наблюдениями за подводным миром Венеры сквозь прозрачные стенки лодки.
Зайцев сдержал свое обещание и уже на следующий день после возвращения от порогов доставил Баландина и Коржевского на то место, где они видели загадочных красных “черепах”.
Но, к огорчению ученых, их не оказалось. Огромное количество “зубчатых циниксов” лежало и ходило по дну, но эллипсоидных панцирей нигде не было. Они бесследно исчезли.
“Черепах” этой разновидности не обнаружили ни на второй, ни на третий день.
— Куда они подевались? — недоуменно говорил Баландин. — Их было несколько. И почему только они ушли отсюда, а все другие остались?
— Жаль! — печалился Коржевский. — Судя по вашим описаниям, это совершенно особенные животные.
— Новая загадка, — подытоживал Зайцев.
День подходил к концу. Невидимое Солнце склонилось к западному горизонту. С каждым часом прилив становился выше. Казалось, коралловый остров медленно погружается в океан.
Сначала пришлось перенести мостик к двери нижней выходной камеры, потом убрать его совсем, а на берег сходить по лестнице. 21 июля остров окончательно скрылся под водой. Из океана поднимались теперь только верхние части коралловых стволов, между которыми могла свободно проходить моторная лодка.
Ветер все чаще и чаще дул с востока. Не защищенный больше ушедшей под воду скалистой грядой, звездолет сильно качался на волнах. В конце концов пришлось отказаться и от экскурсий на подводной лодке. Переход на нее из выходной камеры становился опасным. Кроме того, испарение нагретой воды настолько усилилось, что как только лодка отходила от корабля на несколько метров, он исчезал из виду, словно растворяясь в тумане.
За ужином Белопольский сообщил, что завтра они перелетят на материк.
— В котором часу? — поспешно спросил Топорков.
— В десять.
— А нельзя отложить до половины первого?
Константин Евгеньевич с недоумением пожал плечами:
— Можно, но зачем? Не все ли равно — в десять или в двенадцать?
Топорков нервно вертел в руке вилку.
— Мне кажется, — сказал он, — что если звездолет поднимется в воздух, то ему не мешает подняться и над облаками.
— Понимаю! Вы хотите послать на Землю радиограмму. Но ведь не облака мешают этому, а ионизированный слой, который, по вашим же вычислениям, находится на высоте двухсот сорока пяти километров.
За столом все прекратили еду. С напряженным вниманием члены экипажа следили за этим разговором. Во взглядах, устремленных на командира корабля, можно было прочесть волнение, надежду и горячую мольбу. Один Мельников не поднял головы. Он знал Белопольского лучше всех.
— А разве нельзя подняться выше? — спросил Топорков.
Белопольский нахмурил брови.
— Можно, — сказал он. — Но я не могу подвергать звездолет опасностям спуска без достаточных оснований.
Мельников вдруг резко выпрямился. Побледневший с сурово сдвинутыми бровями, он посмотрел в глаза Белопольскому. Привычная выдержка на этот раз изменила ему.
— Без достаточных оснований? — раздельно произнес он. — Тревога и волнение наших родных и близких, мучительная неизвестность, бессонные ночи, горе и отчаяние — все это недостаточные основании!
В кают-компании наступила тишина. Все опустили глаза.
Казалось, Белопольский нисколько не обиделся. Тем же ровным и спокойным голосом он сказал:
— Я отвечаю перед всей нашей страной за успешное окончание рейса. Если корабль не вернется на Землю, горе наших родных и близких будет во много раз сильнее. Кому другому, но не тебе, Борис, упрекать меня в эгоизме.
Ужин закончился в унылом молчании.
Но, когда начали расходиться, Белопольский, уже подойдя к двери, обернулся к Зайцеву.
— Константин Васильевич, — сказал он самым обыденным тоном, — подсчитайте запасы горючего и дайте мне расчет необходимой затраты его для полета корабля на высоте трехсот километров в течение одного часа. Борис Николаевич поможет вам это сделать.
И на следующий день, 22 июля, в двенадцать часов двадцать минут, повернутый моторными лодками носом на восток, чтобы не мешали верхушки коралловых стволов, “СССР-КС3” расправил крылья и, промчавшись по воде более полутора километров, поднялся в воздух.
Белопольский и Мельников сидели рядом за пультом управления и широкими кругами поднимали корабль все выше и выше. Ни слова о вчерашней размолвке не было произнесено между ними, но Константин Евгеньевич непривычно ласково обращался к своему ученику, а Мельников отвечал подчеркнутым вниманием к каждому слову академика, прося этим извинения за свою резкость. Мелочное самолюбие, губительное для всякого живого дела, не было знакомо ни тому, ни другому.
Далеко внизу остались волны океана, нависшие над ними мрачные тучи, грозовые фронты и бесчисленные молнии. Над звездолетом раскинулся чистый темно-голубой купол неба, ослепительно ярко сияло на нем огромное Солнце.
Все выше поднимался корабль, все более темнело небо. Его цвет постепенно переходил в синий, потом в темно-синий и, наконец, в фиолетовый.
На высоте восьмидесяти километров звездолет начал проваливаться. Разреженный воздух не давал достаточной опоры его крыльям. Тогда включили два основных двигателя. С их помощью поднялись еще на сто километров.
Небо стало почти черным, появились звезды.
Когда был включен третий, а затем и четвертый двигатель, Мельников убрал крылья, — они стали ненужными, реактивный самолет превратился в ракету.
Ионизированный слой, препятствовавший распространению радиоволн, начался в двухстах километрах от поверхности планеты и закончился в двухстах шестидесяти.
Когда только приборы показали, что цель достигнута, Топорков, не теряя ни минуты, включил передатчик. Направленная антенна была уже выдвинута и ориентирована на Землю. По Солнцу и звездам Пайчадзе легко определил точное направление.
Экипаж корабля был уверен, что радиостанция Космического института ежедневно настраивается на их волну. Иначе не могло быть.
Ровно в двенадцать часов пятьдесят пять минут по московскому времени радиограмма, содержащая краткий, но обстоятельный отчет о событиях на Венере, начала свой далекий путь.
— Через сколько времени может прийти ответ? — спросил Мельников.
— Когда мы опустились на Венеру, — с обычной точностью ответил Белопольский, — расстояние между планетами равнялось девяноста миллионам километров. С тех пор прошло двести восемьдесят два часа. Венера догоняет Землю, и расстояние сокращается. Сейчас оно равно восьмидесяти одному миллиону. Радиоволне нужно четыре с половиной минуты, чтобы одолеть это расстояние в один конец.
— Значит, ответ придет через девять минут?
— Прибавь минуту на прочтение радиограммы и еще минуту на составление ответа. Ответ придет через одиннадцать минут. Если наша радиограмма дойдет, — прибавил Белопольский.
— Почему же она может не дойти? Ведь ионизированный слой остался под нами.
— Мы ровно ничего не знаем об атмосфере Венеры. Может быть, в ней есть второй ионизированный слой, даже более мощный, чем первый.
Кроме командиров корабля, весь экипаж находился в радиорубке. Девять человек не спускали глаз с секундной стрелки.
Прошло девять, десять, одиннадцать минут. Ответа не было.
Двенадцать…
Никто не проронил ни слова. Все затаили дыхание. Неудача казалась очевидной. Радиограмма не дошла до Земли. Надо было подниматься еще выше, вылетать в межпланетное пространство.
Никто не допускал мысли, что на Земле, на радиостанции, никого нет. Это было невозможно, немыслимо…
Потрясенным людям секунды казались минутами.
И когда все окончательно уверились, что попытка не удалась, из репродуктора раздался отчетливый голос:
— Ваша радиограмма принята. Благодарим за то, что пошли на риск, чтобы успокоить нас. Советую немедленно вернуться на поверхность Венеры. Желаем полного успеха в работе и ее благополучного завершения. Семьи экипажа здоровы, у них все в порядке. Подтвердите получение нашей радиограммы и немедленно опускайтесь. Горячий привет. Сергей Камов.
Словно ярче вспыхнули электрические лампочки, словно свежее стал самый воздух. Давящая тяжесть ушла из сердца.
— Приняли. Поняли. Следующая связь 27 августа. Выключаю передатчик, — сказал Топорков.
И только успели прозвучать эти слова, звездолет пошел вниз, туда, где далеко белоснежной массой раскинулся необъятный облачный океан.
Мельников случайно посмотрел на Белопольского и поразился необычайному зрелищу, — Константин Евгеньевич улыбался. Это было не подобие усмешки, которое он иногда видел на суровом лице академика, а широкая, радостная улыбка человека, с плеч которого свалился камень. Казалось, еще секунда — и Белопольский рассмеется.
“Расскажу Арсену, ни за что не поверит”, — подумал Мельников.
Спуск занял значительно меньше времени, чем подъем. Через восемнадцать минут корабль влетел в облака. И так же, как двенадцать дней тому назад, миновав их толщу, оказался в самой середине грозового фронта. Словно Венера не умела иначе встречать гостей.
— В третий раз мы с вами опускаемся на Венеру, — сказал Мельников. — Когда я думаю, что через несколько минут снова увидим оранжевый лес… Хоть бы что-нибудь зеленое!
— Это результат духовной связи с Землей, — чуть насмешливо ответил Белопольский.
— Я ни на минуту не терял этой связи, — обиженно возразил Мельников.
— Охотно верю. Но раньше все заглушалось интересом к работе. Какая разница, — зеленый или оранжевый цвет!
“Все-таки странный он человек, — подумал Мельников. — Никак не понять его до конца”.
Материк находился сейчас почти на границе дневной и ночной половины Венеры. Направляясь на запад, звездолет не мог пролететь мимо. И действительно, через двадцать минут полета на экране стал виден оранжево-красный лес. Мельников, управлявший кораблем, повернул на север, ища устье реки.
Проходили минуты, но река не появлялась. Вскоре заметили, что лес становится реже, начали попадаться равнины, которых не видели с борта подводной лодки.
— Или мы гораздо южнее, или, наоборот, севернее реки, — сказал Мельников. — Местность мне незнакома.
— Скорей всего севернее, — ответил Белопольский. — Повернем на юг.
Мельников переложил рули. Описан широкий полукруг, звездолет повернул обратно.
Еще около получаса летели вдоль берега, не встретив ни одного грозового фронта. Они виднелись всюду, но, по-видимому, также шли на юг.
С высоты шестисот метров открывался широкий кругозор. Белопольский и Мельников одновременно заметили искомую реку. Недалеко от океана она круто сворачивала на северо-запад, исчезая за лесным массивом. В той стороне горизонт был закрыт полосой грозы.
— Всегда и везде, — с досадой сказал Мельников.
Уже хорошо знакомые пейзажи Венеры сегодня почему-то раздражали его. Такое же чувство испытывали и остальные члены экипажа. Все смотрели на свинцовое небо и оранжево-красную полосу берега с раздражением. Хотелось увидеть что-нибудь, что хоть немного напоминало бы родину. Но, кроме воды океана, все было иным, чужим…
— Переждем, — спокойно сказал Константин Евгеньевич. — Особенно торопиться нам некуда.
На самой малой скорости звездолет стал летать по кругу, не удаляясь от реки и ожидая прохождения грозового фронта. Вскоре дорога очистилась.
Еще пятнадцать минут полета — и вдали показались пороги, казавшиеся с высоты тонкой белой линией, протянутой поперек реки.
— Смотри, там озеро! — вдруг сказал Белопольский.
Мельников вгляделся в экран. Действительно, совсем близко от порогов, среди деревьев, виднелось лесное озеро, имевшее в поперечнике, насколько можно было судить на расстоянии, километра два. Когда подлетели ближе, стало видно, что северный берег плоский, а южный поднимается над водой крутым обрывом. Лес подступал почти к самой поверхности воды.
Звездолет спустился к вершинам леса. Моторы работали с минимально допустимой на столь незначительной высоте мощностью, но все же скорость была не менее пятидесяти метров в секунду.
Долетев до озера, Мельников повел корабль вдоль его берегов.
— Вижу бревна на северном берегу, — раздался из репродуктора голос Пайчадзе.
Вместе со всеми он находился в обсерватории и мог не на экране, а непосредственно в окна наблюдать местность.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98