Юное создание... по всей вероятности, мужского пола... валяется на обочине... в совершенно неподобающем виде.
— То есть под дождем, в грязи? Наверняка он мертв.
— Нет, но он может быть ранен.
— А я говорю: и смотреть не стану. Он в крови? (Звон колокольчика.) Кучер, погоняй!
Динь-дон!
— Нет, останови коней. — Открылась дверца, оттуда высунулась голова. — Да, он весь в грязи, но он одет, и одет он, между прочим, в костюм «Решимости в алом». Мы не можем бросить его. Юноша! Эй, юноша, валяющийся в грязи, послушай-ка!
Джем рывком приподнялся, сел и ахнул. Он никогда прежде не видел такого экипажа. Карета была выкрашена в темно-лиловый, почти черный цвет. На дверце красовался золоченый королевский герб. В карету были запряжены четыре прекрасных вороных коня в темно-лиловых с золотом попонах, на облучке восседал кучер в такой же ливрее. Но внимание Джема привлекло лицо человека, выглянувшего из кареты.
Вернее — серебряная маска.
— Ты ушибся, юноша? Идти можешь?
Джем с трудом поднялся на ноги, не сводя глаз с человека в маске.
— Ах, бедняжка! Что у тебя с лицом? Дай-ка, я оботру его носовым платком... Не бойся, юноша, мы такие же, как ты. Позволь, мы тебе поможем.
Дверца распахнулась настежь.
— Ты с ума сошел, старина? Этот мальчишка — обычный бродяга, разбойник! Ой, нас убьют, точно убьют!
Динь-дон! Динь-дон!
— Ты забываешь о том, что мы все бродяги и разбойники! К Джему протянулись руки и втянули его внутрь лилово-черной кареты. Колокольчик прозвенел вновь. Юноша осмотрелся. Карета и внутри была роскошна. Стенки и сиденья были обиты темно-лиловым плюшем, на сиденьях лежали удобные мягкие вышитые подушки и теплые стеганые одеяла, в одно из которых тут же завернули Джема.
Он часто заморгал и откинул назад мокрые волосы.
У потолка покачивалась небольшая лампа. В ее теплом мягком свете Джем, наконец, разглядел своих спасителей. Если на одном из них была металлическая маска, то у второго маска была совсем иного сорта. Теперь Джем понял, кому принадлежал писклявый недовольный голос. Лицо этого человека было покрыто густым слоем белил, а краешки измалеванных губ были скорбно опущены. Под гримом проступали глубокие морщины. Такой физиономией можно было пугать детишек. Это было лицо клоуна, который никогда не смеялся.
Джем вдруг встревожился. Он ведь не только испачкался в грязи. Он продрог, его ушибы и рана на лице саднили. Он ослаб. Он был уязвим. Зачем он согласился сесть в эту странную карету? О да, его заворожила серебряная маска. Вроде бы он видел такую когда-то раньше...
Но нет. Это было невозможно.
А грустный паяц сказал:
— Да, мы бродяги, но мы не какие-нибудь попрошайки! Этот мальчишка — обычный ваган с большой дороги, не более того! Ну, послушай меня, старина, вышвырни ты его, прошу тебя!
— Паяц, ну где твое сострадание? Этого мальчика-вагана наверняка ограбили воры... А какая страшная рана на лице... Ну где же, где же мой батистовый платок?..
— Его ограбили? Да он сам воришка, клянусь!
— Глупости. Сразу видно: он — невинная жертва.
— Старина, ты слишком романтичен. — Грустный паяц пристально уставился на Джема. — А ну-ка, мальчишка, расскажи нам, что с тобой приключилось?
Сердце Джема взволнованно забилось. В самые последние мгновения он вдруг заметил нечто совершенно особенное. Его странные спутники были укутаны в темные плащи. Он не видел, во что они одеты под плащами, не видел и их истинных лиц. Но, вероятно, обо всем можно было догадаться по темно-лиловому цвету кареты, по вышитым подушкам и ярким одеялам...
— Вы — ваганы! — воскликнул Джем.
Ответом ему было безмолвие. Человек в маске глянул на паяца, паяц — на него. Человек в маске заливисто рассмеялся. Джем закусил губу. Они были ваганами, они должны были быть ваганами... но как же ваганы могли разъезжать в такой роскошной карете?
И тут он вспомнил...
Раджал часто рассказывал о «Серебряных масках», о знаменитых «королевских ваганах». Эти люди были легендой. Разрешение на их представления было подписано рукой короля, и в течение несколько эпициклов эта труппа выступала для эджландского высшего света. Некоторые говорили о том, что поступить в «Серебряные маски» — это предел мечтаний для каждого вагана. В «Масках» самый простой жонглер или танцор пользовался благами, неизвестными простым эджландцам, не говоря уже о ваганах. Звезды этой труппы жили в роскоши, как аристократы. Поговаривали, что Бладжир Харест, великий Пьеро, — фаворит императрицы.
«Маски» были ваганским прекрасным сном, дивной мечтой. Джем знал, что Раджал с трепетом думал о том, как славно было бы когда-нибудь попасть в эту труппу.
«Маски» ехали в Варби на бал по случаю окончания сезона.
Далее последовал диалог.
Маска: — Ваганы! Как сказать...
Паяц: — Ты бы предпочел, чтобы он назвал нас «Детьми Короса»?
Маска: — Нет, нет. Он так очарователен в своей невинности.
Паяц: — Невинность! Сказал бы лучше — дремучее невежество!
Маска: — Будет тебе, паяц, ты ведь должен видеть...
Паяц: — Что видеть? Глаза мои слабнут...
Маска: — Этот юноша — тот самый, которого мы ищем. То есть последний из тех, кто может оказаться тем, кого мы ищем.
Паяц: — Да нет. Он самый обычный провинциал.
Маска: — Провинции иной раз преподносят потрясающие сюрпризы.
Паяц: — Да что ты говоришь? Тогда, быть может, тебе хотелось бы устраивать наши представления в глуши Лексиона или где-нибудь в глубинке Варля? Между прочим, старина, от географии много что зависит, а особенно качество публики, ее тонкость.
Маска: — Готов согласиться с тем, что тонкость — понятие наследственное.
Паяц: — Наследственное! О, если бы я был наследником...
Маска: — В Гева-Харионе? Вантаже? Ирионе?
Паяц: — Ну ладно, будет тебе. А вот в Ирионе, кстати, неплохо было бы... Древний титул.
Маска: — Но ведь это далекая провинция.
Паяц: — Провинция, по-твоему? Эрцгерцог Ирионский занимает такой высокий пост!
Маска: — Но титул его восходит к заброшенной провинции.
Паяц: — Ну и что? Я мечтаю о его посте, а не о его титуле.
Маска: — Одно — ничто без другого.
Паяц: — Правда?
Маска: — Паяц, ты тупица.
Джем, которого весьма озадачил диалог актеров, опустил взгляд. Он рассеянно потирал одной рукой другую — от костяшек до запястья. Неожиданно опомнившись, он сложил руки, спрятал в рукава. Сок, которым была окрашена его кожа, отличался крепостью, однако теперь стало ясно, что краска не выдержала дождя. Потерев руку, он стер с кожи бузинный сок. Теперь ему нечего было надеяться на то, чтобы и дальше разыгрывать роль вагана. Его спутники не спускали с него глаз.
Паяц: — Тупица, вот как? Для паяца это высшая похвала. Видишь, я на тебя не в обиде. А другой бы обиделся, обзови ты его дураком.
Маска: — Ты на кого намекаешь?
Паяц: — Да хоть бы вот на этого юнца.
Маска: — О нет! (Джему.) Эй, дурак, дурак! Видишь, он не откликается.
Паяц: — Ну, значит, он точно дурак.
Маска: — Жестокий паяц! Он так юн! Совсем дитя!
Паяц: — Нашел дитя! Ну да, согласен, он безоружен, а на дорогах теперь опаснее с каждым годом.
Маска: — Это верно. Но, старина, ты все же должен признать. Это тот самый юноша.
Паяц: — Тот, кого мы разыскиваем? Ну, то есть самый последний из тех, кого мы приняли за того, что нам нужен?
Маска: — Мне все ясно. Неужели ты не видишь?
Паяц: — Говорю же тебе, я стал подслеповат. К тому же он такой грязный.
Маска: — Мы сотрем с него грязь.
С этими словами человек в серебряной маске сунул руку под плащ. Видимо, решил-таки достать обещанный носовой платок. В конце концов, он действительно разыскал платок, но тут внимание
Джема привлекло нечто иное. Полы плаща распахнулись, и он успел рассмотреть, что за костюм на незнакомце в серебряной маске. Это был разноцветный костюм арлекина.
Неужели?!
Арлекин протянул руку с платком к рассеченной щеке Джема. Джем схватил его за запястье. «Обними меня, дитя мое, — эти слова он слышал однажды. — Минуют долгие сезоны, много воды утечет до тех пор, когда ты вновь увидишь меня».
Завороженный, Джем еле слышно пробормотал:
По судьбе мы пойдем, как по краю кольца.
У кольца нет начала, не видно конца.
У него закружилась голова. Рука арлекина качалась перед его глазами как мертвая. Свет лампы падал на нее, и Джем хорошо рассмотрел дряблую, тонкую кожу, испещренную старческими пятнышками.
Волшебный миг очарования миновал.
Арлекин резко отдернул руку.
— Ты решил подурачить меня, мальчик? Ты ведь такой же, как мы? Разве ты не знаешь, что эту песню поет арлекин, и только арлекин?
— Я подумал...
Больше Джем не смог выдавить ни слова. Он сглупил. Ошибся. Это был не арлекин, не его арлекин. Это был арлекин из «Серебряных масок».
Джем закрыл глаза. Нужно было взять себя в руки и думать о том, что происходит сейчас.
Ему нужно было вернуться в ваганский лагерь.
И притом немедленно.
— Именем короля! — прозвучало несколько приглушенных, почтительных голосов. Карета въезжала в ворота Варби. Стоявшие по стойке «смирно» часовые приветствовали, как полагалось, карету с королевским гербом. Нужно было выпрыгнуть и как можно скорее убежать, пока карета не миновала арку ворот.
Арлекин схватил Джема за рукав. Пальцы у него оказались крепкими и цепкими, словно когти.
— Будет тебе, ваган, куда это ты вдруг заспешил?
— А пропуска у меня...
— Пропуск? За кого ты нас принимаешь? Для нас никакие пропуска не нужны, а также разрешения. И взяток мы никому не даем.
Джем попытался вырваться.
— Что вам нужно от меня?
Арлекин расхохотался.
— Ведь ты простой бродяга, верно? Скитаешься, так сказать, с какой-то грошовой труппой? Собираете жалкие медяки на уличных представлениях? Оставь эту жизнь, дитя! С нами ты попадешь в совсем иной мир! Скоро мы приедем в роскошный квартал, поужинаем варбийскими угрями и телятиной, а ужин нам подадут услужливые эджландцы-официанты. Мы будем пить тончайшие варльские вина и сладчайшие тиралосские. Быть может, даже паяц улыбнется, ну а ты, мальчик-ваган, улыбнешься непременно! Нынче ночью ты будешь спать на шелковых простынях...
— Я должен вернуться...
— Вот неразумное дитя! Став нашим другом, ты будешь носить прекрасное платье, будешь ездить в таких же роскошных экипажах, ты научишься хорошим манерам! У нас с паяцем было много таких приятелей, верно, паяц? О дитя, подумай о том, какой мир откроется перед тобой!
— Я же сказал: мне нужно идти! — воскликнул Джем, извиваясь и пытаясь вырвать руку. Наконец это ему удалось. Он дернулся и пнул арлекина в пах.
— Ох! — застонал арлекин и крикнул: — Эй, кучер! Он потянулся к колокольчику.
Динь-дон!
Но он опоздал. В следующее мгновение Джем распахнул золоченую дверцу и выпрыгнул из кареты на мостовую. А в тот миг, когда кучер остановил лошадей, Джем уже исчез во мраке дождливой ночи.
Паяц: — Холодная выдалась в этом году смена сезона.
Маска (морщась от боли): — Да и сами сезоны теперь уж не те, какими были когда-то, паяц.
Паяц: — Угу. И даже голодные бродяги стали не те, что прежде.
Маска (со стариковским вздохом): — А я возлагал такие надежды на этого мальчика.
Паяц: — О да, от него можно было ожидать многого. Быть может, он напомнил тебе другого мальчика, который некогда попался нам в пути?
Маска: — Ты говоришь о совершенно определенном мальчике?
Пауза.
Паяц: — О нашем любимце, об отраде наших очей, о нашем маленьком пропавшем ученике...
Маска: — Старина, ты знаешь меня слишком хорошо. (Снова вздох.) Но разве нам может снова встретиться мальчик, похожий на Тора?..
Карета, грохоча колесами по мостовой, въехала в фешенебельный квартал.
ГЛАВА 9
УТОНЧЕННАЯ ЖЕНЩИНА
«Мало что, — говаривала, бывало, Умбекка, — возмущает меня сильнее, нежели дуэньи. Разве это не возмутительно, когда нежная, невинная девушка, с трепетом стоящая на пороге совершеннолетия, поручена заботам нанятой прислуги?! Разве я в течение многих циклов не наблюдала за духовным, моральным и физическим состоянием моей бедной племянницы Элы? Разве я позволила бы кому-нибудь оторвать ее от моей груди? И теперь, когда моим заботам поручен другой сосуд добродетели, разве я рискну отдать его в чьи-то незаботливые, равнодушные руки? О нет, самая мысль об этом повергает меня в дрожь!»
Умбекка могла бы и больше распространяться на эту тему, и частенько так и делала. Однако, с какой бы жестокой критикой она ни обрушивалась на дуэний, была одна персона, для которой она делала исключение.
«Вы же понимаете, милочка, — говорила она, — что мои высказывания к вам отношения не имеют».
Что характерно — именно эта дуэнья и была главной и почти единственной слушательницей гневных тирад Умбекки. Это была ее давняя подруга из Ириона, вдова Воксвелл. После трагической гибели супруга несколько лун вдова прожила в Цветочном Домике, где за ней присматривала только одна-единственная старушка служанка. Но можно было не сомневаться (Умбекка, по крайней мере, не сомневалась) в том, что Бертен была несчастна. Разве могла она быть счастлива в опустевшем доме, когда на свете теперь не было ее драгоценного супруга?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88