Стражники загоготали. Дети собирали деньги. Уснувшая птица открыла сонные глазки и пискнула.
Сгорая от стыда, Раджал подал монетку привратнику.
— Гм-м-м... — протянул привратник.
На его ладонь легла вторая монетка.
Третья.
Наконец старик привратник неохотно пошевелился и выдвинул ящик конторки, стоявшей в будке. Там лежало разрешение, выписанное для бродячих актеров на вход в город. Он глянул на разрешение, отсчитал на счетах четыре костяшки и уронил бумагу — вернее, сделал вид, что уронил.
Стражники снова загоготали, глядя на то, как Раджал бросился за помятой бумажкой и подхватил ее, как только она коснулась осклизлых от дождя булыжников.
— Славно заработали, ваганское отродье? — осклабился тот стражник, у которого мундир был залит элем, в то мгновение, когда маленькая труппа уже готова была пройти через калитку.
Раджал опустил глаза. «Эта свинья испытывает меня, вот и все», — подумал он. В пределах Варби, внутри городских стен ваганам было запрещено разговаривать с эджландцами. Раджал знал, что, если он ответит, его оттаскают за волосы, выкрутят уши и наподдадут по заднице.
Не так — так по-другому поколотят.
— Я тебя спросил: «Славно заработали?» Мы видели, сколько у тебя денег. Надо бы поделиться.
Раджал еле сдержался. Он ведь уже дал привратнику денег. Неужели мало? Да и заработали они всего ничего, жалкую горстку бронзовых и медных монеток. Хорошо, если среди них было несколько крон, а уж об эпикронах и говорить не приходилось. За кого их принимал этот гад? За «Серебряных масок»? Они были бродячими актерами, их грабили по дороге, на их лагеря то и дело совершались набеги, закон их не защищал, и все до единого их безжалостно обирали. Где бы ни появились ваганские актеры, к ним сразу тянулись противные белые пальцы эджландцев, требовавших взяток, взяток... Но эджландцы, как знал Раджал, считали, что все ваганы сказочно богаты. Они думали, что у ваганов в рубахах зашиты монеты, что их потайные карманы набиты золотом и серебром — сверкающими эпикронами, соверенами, тиралями и узорчатыми Теронами... Раджал, услышь он такое от кого-нибудь, расхохотался бы. Единственный терон, который он видел в своей жизни, был сделан из глины и, когда он его попробовал на зуб, рассыпался в порошок...
Мальчик снова сунул руку в тощий кошель, но тут его поддел локтем Нова.
— Мы уже заплатили, — прошипел он.
— Что за дела, ваган? — с ухмылкой обратился к мальчику в алом костюме небритый. — Не хочет твой дружок раскошеливаться, а?
Раджал безмолвно помолился: «О Корос на скале, услышь дитя свое. Пусть Нова замолчит, молю тебя».
Нова не замолчал. Он, дерзко сверкнув глазами, ответил стражнику:
— Я сказал, что мы заплатили.
Стражник в испачканном мундире фыркнул:
— Да вы еще и не начали платить, отродье ваганское!
Он шагнул вперед и поднял к плечу мушкет, но в следующее мгновение захрипел и выронил оружие.
— Уберите его, уберите же его! — клокотал стражник.
Дело было в Дзади. Именно он решил вмешаться и, подскочив к стражнику со спины, обхватил его рукой за горло. Небритый изо всех сил стукнул дурачка прикладом мушкета. Никто не осмелился вмешаться.
Дзади упал.
Небритый ударил его ногой в висок.
— Ой, не надо, не надо! — закричала Мила. — Он просто дурачок, разве вы не видите? Не трогайте его!
— Заткнись! — рявкнул небритый.
Правда, трудно было понять, кому он адресует это слово — Миле или своему стонущему собрату стражнику. Он обвел ваганов мстительным взглядом.
Мила, стоя на коленях, уговаривала Дзади, пыталась помочь толстяку подняться. Над их головами, встревоженно чирикая, порхала птица-зазывала.
Неожиданно небритый осклабился. Они могли бы арестовать ваганов на месте и отправить в каталажку.
Но они не стали этого делать.
Небритый протянул руку. Раджал торопливо отвязал подвязанный шнурками под рубахой кошель и неуклюже бросил его стражнику.
Ваганы поспешно протискивались в калитку, а вслед им несся издевательский хохот. Только старик привратник, сидевший в будке, не хохотал. Он сидел мрачный и ковырял пальцем, похожим не клешню, в носу.
Наверняка он был готов потребовать свою долю барыша.
— Проклятие, проклятие! — Раджал в сердцах стукнул по камням городской стены. — Все, что мы заработали! Все псу под хвост! — Он обернулся к своему спутнику, своему собрату по драке на мечах. — Теперь ты доволен, эджландец? Довозмущался?
— Радж, прости. Я понимаю, что был неправ. Просто эта свинья... он так смотрел на тебя, и я не выдержал. Я сделал это ради тебя...
— Ради меня! — фыркнул Раджал и ткнул Нову кулаком в грудь. Мальчик в красном покачнулся. — Слушай, эджландец, когда тебе в следующий раз захочется что-то сделать ради нас, лучше не делай ничего. Не делай, понял? Ты нам не нужен, мы без тебя обойдемся, и еще как...
Снова пошел дождь. Мила по-прежнему тревожилась за Дзади. После побоев толстяк шатался, ноги его подкашивались.
— Братец Радж, ну помоги же ему!
Но брат не слушал ее.
Раджал угрюмо шагал по раскисшей тропе, ведущей к лагерю. Весь мир за городской стеной представлял собой грязь и слякоть, смешение черного, зеленого, серого, коричневого, лилового и синего. Над холмами нависло зловещее грозовое небо. В низине недобро клокотала набухшая от дождя река Риэль. Бродячие актеры шли через рощу, которая отгораживала ваганский лагерь от городских стен Варби.
— Обойдетесь без меня? — Услышав эти слова, Раджал резко обернулся. Нова, не отстававший от него, схватил его за руку. — Ага. Точно так же, как тогда, когда вы напоролись на засаду возле Ярля. Или как тогда, когда на лагерь напали возле озера Лигар. Ты чего хочешь, Раджал? Хочешь, чтобы тебя всю жизнь колотили? Хочешь лизать этим гадам задницы, да еще и спасибо говорить за то, что позволили, да?
— Это не мне чуть физиономию не расквасили в...
— Это не я ползал по земле...
Мила закричала:
— Братец Радж, с Дзади что-то не так!
Но Раджал не спускал глаз с мальчика в алом костюме. Он язвительно рассмеялся:
— Да, я ползал по земле. Отвратительно, правда? Отвратительно и то, что мне неохота отдавать этим свиньям наш заработок, что я готов отдать только его часть, потому что от этого никуда не деться. Жуть, как отвратительно — не провести ночь в каталажке, где с утра тебя хорошенько выпорют. Еще как отвратительно — не лишиться разрешения, не быть высланным обратно на север в каторжный лагерь. Как все это отвратительно! Но как я мог забыть?! Тебе ведь никогда не случалось томиться в каторжном лагере, верно, эджландец?
— О Радж, Радж, — пробормотал мальчик в красном костюме, скрипнул зубами и запрокинул голову. Все время, пока Раджал распекал его, он медленно ходил по кругу и время от времени бил кулаком в ладонь другой руки. Он весь вымок. Скоро с волос его потечет черная краска.
Раджал не унимался:
— Вот уж не знаю, чего ты там натворил и от кого убегаешь. Но ты уж больно далеко зашел, а, эджландец? До Тарнских равнин всего-то тысяча йелей, так почему бы тебе не отмыться от бузинного сока и не отправиться к своим сородичам? Им еще как понравится твоя белая кожа, твои светлые патлы. И почему бы тебе в солдаты не податься, а? В синемундирники, а? Житуха у них легкая. Торчи себе весь день возле вонючей калитки да бормочи: «Раскошеливайся, раскошеливайся!»
Нова вдруг обернулся к товарищу и стукнул кулаком по лицу. В следующий миг мальчики сцепились, упали на землю и начали драться. Они били, щипали и пинали друг друга. А потом Нова откатился, вскочил и, не разбирая дороги, побежал под дождем куда глаза глядят. Он пробежал под густыми кронами вязов и скрылся из глаз.
Раджал без сил повернулся на спину. Из носа текла кровь, болела избитая грудь.
«Ох, Нова, Нова!»
На лицо мальчика падали крупные капли дождя.
Мила принялась трясти его за плечи:
— Братец Радж, ну посмотри же на Дзади! Он не может идти! Братец Радж! О братец Радж, помоги ему!
ГЛАВА 7
ИЗЛЕЧЕНИЕ
— Дзади... Милый Дзади...
Морщинистые сухие руки гладили залитые кровью волосы. Тяжело, с присвистом дыша, толстяк лежал на длинной лежанке у стенки видавшего виды фургона. Рана на его лбу была довольно глубокой.
— Он ведь не умирает, правда, Великая Мать?
— Нет, девочка, нет! — Великая Мать посмотрела на печку посреди фургона, на огне грелся маленький медный котелок. — Братца Дзади ударили по голове, вот и все. От такого удара кто хочешь лишился бы рассудка. А мой бедный двоюродный братец и так уже лишен разума, правда ведь? Ну вот...
Старуха с улыбкой сняла с огня котелок, поднесла к носу и глубоко вдохнула. Собственно, могла бы и не вдыхать — крепчайший аромат уже успел распространиться по фургону — смесь запахов трав и специй, снадобий и настоек, которые Великая Мать, сохранявшая спокойствие и присутствие духа даже в самых трагических обстоятельствах, быстро собрала из многочисленных таинственных бутылочек, мешочков, коробочек и флакончиков. Смесь была горячей, очень горячей, но Великая Мать, не поморщившись, зачерпнула ее ладонью и нанесла на рану на лбу Дзади.
Птица, восседавшая на плече Милы, выжидательно моргала — похоже, она нисколько не сомневалась в целительском даре Великой Матери. Не сомневалась и сама Мила. Глаза ее были широко раскрыты, взгляд полон любви и восторга. «А вдруг когда-нибудь, — думала девочка, — и я обрету дар, как у Великой Матери? Стану ли я Великой Матерью?» Этого вопроса девочка ни за что не задала бы вслух, но как она надеялась на то, что это будет так!
Ей и в голову не приходило, что, наверное, к тому времени, когда такое сможет произойти, Великой Матери Ксал уже не будет рядом с нею. Мила была ребенком, которому открывались многие взрослые тайны, но эта тайна была слишком велика. Как бы она смогла жить без Великой Матери? Как бы смогли жить без нее все остальные? Мила знала о том, что для ваганов старуха Ксал была кем-то очень особенным, она несла в себе ключ к судьбе всего народа.
Поначалу, когда бродячие ваганы с величайшим почтением и даже страхом отзывались о старухе Ксал и говорили о ней как о «той, что нанесла удар», Мила не понимала, о чем речь. «День Ириона», которому суждено было запечатлеться в ваганских мифах, в памяти девочки остался как в тумане. Если она и помнила об этом, то лишь как об истории, которую ей кто-то рассказал. Неужели и вправду эта худощавая старушка, такая тихая и добрая, могла начать великую битву? Как бы то ни было, рассказывали эту историю именно так, и те ваганы, которые никогда и близко к Тарну не подходили, об «Ирионском Дне» говорили шепотом и почтительно склоняли головы перед Великой Матерью. Как же Миле хотелось стать такой же! Но старуха только ворчала на нее и просила не думать о глупостях.
Птица взъерошила перышки. Дзади застонал. В любое мгновение он мог открыть глаза.
Раджал сидел в углу. Вид у него был унылый и испуганный. Закутавшись в яркое лоскутное одеяло, он стал почти неотличим от прочего тряпья и утвари, которыми был набит фургон. Тут ступить было негде из-за обилия всевозможных сковородок, половников, ложек и ножей, рулонов ярких тканей, лент и занавесок, ваз и бутылок, сундуков и мешочков, и все это стонало и звякало, скрипело и клацало.
Вечер выдался жуткий. Все ваганы сидели по фургонам. Сегодня нечего и думать о ярмарке. Никто из эджландцев не потащился бы в такую погоду за тем, чтобы им погадали, или за тем, чтобы приобрести странные снадобья и послушать предсказания судьбы, или поглазеть на ритуалы, которых никогда не увидишь в храме Агониса. Нет, сегодня не будет блеска монет, передаваемых из рук в руки, ни костров, ни плясок, ни кувшинов с джарвельским эликсиром, ходящих по кругу под тихий шелест ветра в листве.
Казалось, словно все они находятся на море, глубоко в корабельном трюме. Дождь безжалостно стучал по деревянной крыше фургона, доносился вой ветра, раскачивающего вязы и рокот волн разбушевавшейся реки, которая стремительно мчалась по равнине. Да, ночь выдалась ненастная, и Раджал гадал, куда же подался Нова. Злость на Нову смешалась с тревогой за него. Неужто он опять бродит под проливным дождем с зажженным фонарем в руке и хриплым голосом зовет на помощь?
Но Великая Мать сказала: «Нет, не тревожься о нем. Не бойся за своего брата».
«Моего брата!» — подумал Раджал возмущенно и тут же устыдился, потому что понял, что злится не только на Нову, но и на Великую Мать. В конце концов, сказанное ею могло быть правдой. Но как порой трудно поверить в правду!
Это случилось ясным утром на опушке Диколесья, далеко на севере Тарнских равнин. Там-то Раджал и увидел впервые мальчика, которого они потом стали называть Новой. С тех пор миновал не один сезон, но Раджал до сих пор помнил тот день. Тогда их было всего четверо — Раджал, Мила, Дзади и Ксал. Они бежали из Ириона и пробирались по стране тайком.
В ночь перед появлением Новы они обосновались в заброшенном крестьянском доме, одном из многих, разбросанных по равнине, словно раковины на берегу после отлива.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88