А потом он же меня оттуда исключил, когда узнал о том, что я сотворил.
— Он — старый маразматик, — с горечью проговорил Морвен. — Представляете, он до сих пор цитирует Сивиля — подумать только, Сивиля! — как главный авторитет по Великой Цезуре!
— Поразительно!
Крам мрачно слушал, как Морвен гордо хвастается своим прошлым, разглагольствует об эссе, за которое получил награду, и отнекивается от ответственности за то, что стал солдатом.
— Понимаете, сэр, у меня не было выбора! Я был первокурсником и занимался историей и филологией. Нашим властям показалось, что это не так уж важно, представляете! И когда в Зензане начались беспорядки, меня забрали в армию — так же беспардонно, грубо, как Крама выдернули с его фермы в Варле!
Проведя это сравнение, Морвен расхохотался. Крам тоскливо заморгал и вздрогнул. Его руки коснулась старуха ваганка.
— Бедный мальчик, не бойся. Ты будешь вознагражден за свою храбрость нынче ночью. Если не в этом мире, то в Вечности.
— В-в-в Вечности?
У Крама уже давно дрожали коленки. А теперь они едва не подкосились.
— Голлух.
— Казармы?
— Город.
— Вот не знал, что это город.
— Город, город. Ну... был город. Когда я мальцом был. Теперь уж там все не так. Как тогда было, в смысле. Но все равно — дом родной, как-никак. Был дом родной, в смысле.
— Тебе еще карту?
— Ха! Мы там маленько побыли. Сначала перлись из Тарна. Потом в Голлух обратно вернулись. То бишь как бы домой, да? Ну, вот я и думаю, на хрена меня отсюда забирали, а? Ерунда, правда?
— Все ерунда.
— Потом обратно погнали. Сюда.
— Много ты понимаешь, как я погляжу. Ну, дать тебе еще?
— Это смотря чего.
— Шутишь или как?
— Ха.
Собеседники умолкли. Разговор происходил в караульной комнатушке за городскими воротами Рэкса. Двое синемундирников резались в карты перед сменой караула. Скоро им нужно было выходить на пост. На обшарпанном столе валялись карты, монеты, стояли щербатые кружки. В комнатке было сине от табачного дыма, в окошко светила полная луна.
— А ежели честно, насчет Тарна я не жалею. В смысле, что там побывал.
— Да ну?
— Честно. Я ведь там с девушкой своей познакомился.
— Да ты что, Вигглер? У тебя девушка имеется?
— Еще карту?
— Беру. Надо же! Король мечей!
— Ну а ты, Роттси?
— Чего я?
— Тебе-то куда, охота было бы попасть? Где 6 ты был, если бы сюда не угодил?
— В Агондоне.
— В этой дырище? На хрена тебе туда? Рядовой Роттс осклабился.
— Слыхал там про местечко одно. Куда офицеры ходят.
— Что за местечко?
— Королева мечей пришла!
— Везет...
— Называется «У Чоки». Там дамочки — пальчики оближешь. Понимаешь, на что намекаю?
— Грязный развратник!
— А ты-то кто, Вигглер? Ты-то кто со своей девицей?
Капрал вспылил.
— Не смей плохо говорить про мою Нирри! Она девушка порядочная, запомни!
— Ладно, ладно, Вигглер, только не кипятись!
Хлопнула дверь. На пороге возник сержант Банч.
— Ольх, Роттс. На пост — шагом марш!
— Ох, — горько вздохнул Вигглер, вскинув на плечо мушкет. — Жалко, нету сейчас со мной моей Нирри!
* * *
— Пойдемте. Пора.
Атаман нервничал. Сгустилась ночная тьма. Лошади были готовы. Человек в маске должен был сопровождать маленький отряд на первом отрезке пути — до опушки леса, потом должен был указать им дорогу.
Джем обнял Бэндо, потом — Хэла.
— Вы были для меня героями из истории, которую мне рассказывал Тор.
Бэндо улыбнулся.
— Как и ты для нас, Джем, как и ты для нас. — На руках у Бэндо пошевелился спящий малыш. Отец бережно покачал его, убрал со лба курчавую прядку волос. — Как страстно Тор любил тебя! — покачал головой зензанец. — Он все время говорил про тебя, Джем.
— А правда, как странно, вот так встретиться, чтобы оказалось, что мы — настоящие? Дорогие друзья, я вас никогда не забуду! Когда-то вы шествовали по полям моего воображения подобно сказочным великанам. И тогда вы были для меня героями, героями останетесь и теперь.
— О Джем, мы всего лишь действующие лица пролога. А ты — герой всего, что нам теперь предстоит.
Джем пожал руку Хэла.
— Хэл, это не так. Тем, кем я стал, меня сделали магия и пророчество. Герои — это ты, Бэндо, Боб Багряный. И Орвик. Но не я.
Он обернулся к Ланде.
— О будущая королева! Очень может быть, что твой возлюбленный проявляет ненужную поспешность. Быть может, он ошибается, а быть может, и прав в том, что назначил сражение на завтра. Я знаю, что он борется за правое дело. Иначе как бы он мог заслужить твою любовь? — Смущенно и почтительно Джем поцеловал руку девушки. — Далеко отсюда, очень давно, жила та, которую я любил так же, как ты любишь Орвика. Теперь я понимаю, что любил ее не так верно, как надо было бы, и от этого сердце мое наполняется тоской. Но ты, будущая королева, показала мне верный путь любви. И за это я навсегда сберегу тебя в моем сердце.
Ксал растроганно слушала Джема. Она порывисто подошла к нему, обняла его, долго не выпускала из объятий. Отстранившись, она едва-едва, очень легко прикоснулась к тому месту на груди Джема, где он хранил кристалл Короса. В это же мгновение вспыхнул драгоценный камень на ее тюрбане.
— Корос пребудет с тобой, о благословенный. И скоро — о, я молюсь о том, чтобы это случилось поскорее! — скоро с тобой пребудет и его сестра, нежная, как весенняя листва.
— Великая Мать, — спросил Джем, — а что с Полти? Было время, когда я думал, что он мертв. Но... ему же не выстоять против Вичи, правда?
— Не спрашивай о судьбе рыжеволосого. У тебя — своя судьба, у него — своя. То, что все мы видели, — это часть его судьбы. Придет время, и ты узнаешь, последняя ли то была часть.
Слова Великой Матери прозвучали загадочно. Джем был готов попросить ее истолковать их, но она уже отошла к Раджалу.
— Ты храбрый мальчик, Раджал. Но почему я зову тебя мальчиком? За последние луны ты стал мужчиной.
Раджал бросился к Ксал, обвил руками ее шею.
— О Великая Мать! Боюсь, ты ошибаешься! Если я — мужчина, то почему слезы так легко набегают на мои глаза?
— Пусть слезы льются дождем. Все равно ты — мужчина, внук мой.
Раджал посмотрел на Дзади и понял, что Великая Мать права. И Ксал тоже утерла слезы.
— Как бы гордился тобой мой бедный сын — твой отец, Раджал! Я буду мечтать о дне, когда мы все свидимся снова, мой Раджал. Ты, я. Дзади, Джем.
— И Мила?
— О да. И Мила.
Как бы Раджалу хотелось, чтобы такой день настал! Но, увы, он понимал, что это станет возможно только в Вечности. Раджал не был наделен магическим даром, он не был ясновидцем, но в ту ночь, глядя на Великую Мать, он понял, что видит ее в последний раз. Она скоро умрет. Раджал думал о том, как это жестоко — умереть вдали от дома. Смешно... Где был дом Ксал? Всю жизнь она скиталась с места на место, она всюду была гонима, как и ее сородичи. А теперь, когда подошла к концу ее долгая жизнь, даже ее родни не было рядом с ней. Тоска разрывала сердце Раджала, готова была хлынуть наружу, как кровь из раны. Только чудовищным усилием воли, превозмогая боль, он сдержался. Джем оглядывался по сторонам.
— А где жрица Аджль?
Но атаман махнул рукой. Во время печальной сцены прощания никто не заметил, как ушла жрица. Искать ее теперь не было времени.
— Клецки? Среди ночи?
— Ладно тебе, повариха! Ребята топали весь день, от рассвета до заката!
— А я что, виновата, что им отдают такие глупые приказы? Нет, сержант, кухня закрыта, — глухо отозвалась Нирри и одарила сержанта суровым взглядом.
— Повариха, поимей жалость. Завтра сражение. Ирионские синие должны быть в форме.
— В форме! — фыркнула Нирри. — Если бы спросили меня, я бы сказала, что надо, чтобы парни были в форме. Наобещали с три короба! Теплые казармы! Как же! Сижу в шатре, который промокает, как решето, да еще того и гляди рухнет под ветром!
— Если ты замерзла, повариха, я мог бы тебя согреть! Сегодня Нирри даже не улыбнулась, отшвырнув руку сержанта.
— Хватит с меня твоих сальностей, сержант!
— Зато нам бы не повредило что-нибудь жирненькое! Неужто ты не слышишь, что по всему полю грохочут боевые барабаны? Утром моим ребятам потребуется сила, а сейчас им нужна еда! А где твои помощницы, девчонки?
— На спине валяются, где же еще!
— Глупости, повариха. Погоди, я разыщу их и велю разжечь костры.
Сержант, поняв, что пора брать дело в свои руки, выскользнул из шатра, где сидела дрожащая от холода Нирри, и принялся раздавать направо и налево оглушительно громкие приказы.
— Выпить они хотят, парни твои, Карни Флосс, а не поесть, — бормотала Нирри. — Вот и пусть пьют! Подумать только... Набить парню желудок вкусной едой, а потом чтобы его пристрелили? Пусть пьют, пусть так напьются, чтобы не видеть и не слышать ничего!
Нирри разрыдалась. Это было странно. За время пути от Ириона она очень изменилась. Слишком долго госпожа унижала ее. А теперь затравленная девчонка стала женщиной. Гордой женщиной. Вот только теперь Нирри поддалась слабости. Слишком долог был день, она ужасно устала, а окончательно доконало ее то, что кругом простиралось поле предстоящего боя.
Нирри многое знала о войне. Во время Осады Ириона она была ребенком и только-только начала прислуживать в замке, но она до сих пор помнила пушечную канонаду, крики раненых, падающие на головы людей камни. В те дни у нее на глазах гибли люди. Она видела простреленные, разорванные животы и раздавленные грудные клетки. Как-то раз на огороде возле кухни, ранним солнечным утром Нирри нашла молодого парня, совсем молоденького. Он валялся на грядке с редиской — неподвижный, как кукла. Наверное, он упал с крепостной стены и сломал позвоночник. Много лун потом перед глазами Нирри стояло его лицо — такое до странности спокойное и холодное.
Теперь, когда прошло столько лет, когда Нирри была так далеко от Ириона, она вдруг снова вспомнила того погибшего юношу, совсем мальчика. Воспоминание вернулось вместе с той, прежней тоской, с тем же, старым ужасом. Она снова увидела лицо мертвого юноши. Она стала думать про мисс Кату. Она стала думать про Вигглера. Она упала на расстеленное на земле одеяло, стала кататься по нему и стонать.
— Что такое, бедняжка повариха? — встревоженно спросил сержант, вернувшийся в шатер. Он сел рядом с Нирри, подсунул руку под ее плечи. — Вот не думал, что такая храбрая девушка испугается какого-то дурацкого сражения! — Он протянул Нирри фляжку. — На-ка, хлебни, полегчает.
Нирри фыркнула.
— Не надо.
— Ну, вот и молодец. Я этих дурацких сражений повидал... сотню, не меньше. У меня и шрамы имеются... только они в таких местах, какие девушкам я редко показываю. — Он усмехнулся. — Ну, уже улыбаешься? Вот и славненько. Я так и знал, что моя Нирри — молодчина!
— Я тебе не «твоя Нирри»! — буркнула Нирри, но не удержалась от улыбки и повернула голову к сержанту. В шатре горела только одна свечка, и при ее свете лицо сержанта казалось дружелюбным и родным.
— Карни? — проговорила Нирри.
— Нирри?
— Знаешь про пять золотых тиралей?
— Про пять золотых тиралей? Это что, сон какой-то?
— Да ты же сам говорил! Столько нужно парню, чтобы от армии откупиться. Как думаешь, многие бы откупились? Если бы такими деньжищами обзавелись?
— Если бы да кабы! У нас, поди, тогда и войска не было бы! Сержант усмехнулся, но тут же посерьезнел и печально опустил глаза.
— Карни... — смущенно проговорила Нирри.
— Нирри?
— А если бы я захотела найти солдата...
— Послушай, дорогуша, ты же говорила, что у тебя уже есть солдат!
— У-у-у, злыдень! Я же не про то!
— Не про то? Ну, тогда надо знать, в какой он роте.
Нирри робко вымолвила:
— Это я знаю. В пятой.
— Ты опять про пятую!
— Я же говорила тебе, что собираюсь замуж, Карни.
Сержант хлебнул из фляги.
— А я тебе говорил, что парни в пятой роте никуда не годятся.
— Только не мой Вигглер.
— Не твой Вигглер? Ну что ж, похоже, ты что-то задумала, а? — Сержант глубокомысленно обозрел свои сапоги. Когда он снова посмотрел на Нирри, глаза его были подернуты слезами, но он старательно усмехнулся. — Пятая рота — в казармах, дорогуша. Они здесь с прошлого сезона.
— Правда? — Лицо Нирри озарилось радостью. — О Карни! Правда?
Плоховато соображая от радости, Нирри поцеловала сержанта в щеку.
Сержант рассмеялся.
— Ты поосторожнее с поцелуйчиками, дорогуша. А вдруг мне еще захочется?
— Ах ты!
— Ну, все, все! Только учти, дорогуша, если этот твой малый, что ушами шевелить умеет, будет с тобой плохо обходиться, то ты только приди и скажи старине Карни Флоссу. Можешь всегда рассчитывать на старину Карни.
Нирри снова залилась слезами.
— О Карни!
— Ты очень хорошая, Нирри Джабб. Лучше тебя я никого не встречал, это точно.
— Ты чего? Кто тебе сказал, что ты можешь меня называть «Нирри»?
— Ну, так ты же меня зовешь «Карни»!
Нирри хихикнула.
— Зову. Потому что имечко потешное.
— Чье-чье имя потешное?
— Твое! — И Нирри несколько раз повторила имя сержанта, всякий раз произнося его так, словно оно и вправду могло вызвать смех: — Карни Флосс! Карни Флосс!
— Ах ты, противная девчонка!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88
— Он — старый маразматик, — с горечью проговорил Морвен. — Представляете, он до сих пор цитирует Сивиля — подумать только, Сивиля! — как главный авторитет по Великой Цезуре!
— Поразительно!
Крам мрачно слушал, как Морвен гордо хвастается своим прошлым, разглагольствует об эссе, за которое получил награду, и отнекивается от ответственности за то, что стал солдатом.
— Понимаете, сэр, у меня не было выбора! Я был первокурсником и занимался историей и филологией. Нашим властям показалось, что это не так уж важно, представляете! И когда в Зензане начались беспорядки, меня забрали в армию — так же беспардонно, грубо, как Крама выдернули с его фермы в Варле!
Проведя это сравнение, Морвен расхохотался. Крам тоскливо заморгал и вздрогнул. Его руки коснулась старуха ваганка.
— Бедный мальчик, не бойся. Ты будешь вознагражден за свою храбрость нынче ночью. Если не в этом мире, то в Вечности.
— В-в-в Вечности?
У Крама уже давно дрожали коленки. А теперь они едва не подкосились.
— Голлух.
— Казармы?
— Город.
— Вот не знал, что это город.
— Город, город. Ну... был город. Когда я мальцом был. Теперь уж там все не так. Как тогда было, в смысле. Но все равно — дом родной, как-никак. Был дом родной, в смысле.
— Тебе еще карту?
— Ха! Мы там маленько побыли. Сначала перлись из Тарна. Потом в Голлух обратно вернулись. То бишь как бы домой, да? Ну, вот я и думаю, на хрена меня отсюда забирали, а? Ерунда, правда?
— Все ерунда.
— Потом обратно погнали. Сюда.
— Много ты понимаешь, как я погляжу. Ну, дать тебе еще?
— Это смотря чего.
— Шутишь или как?
— Ха.
Собеседники умолкли. Разговор происходил в караульной комнатушке за городскими воротами Рэкса. Двое синемундирников резались в карты перед сменой караула. Скоро им нужно было выходить на пост. На обшарпанном столе валялись карты, монеты, стояли щербатые кружки. В комнатке было сине от табачного дыма, в окошко светила полная луна.
— А ежели честно, насчет Тарна я не жалею. В смысле, что там побывал.
— Да ну?
— Честно. Я ведь там с девушкой своей познакомился.
— Да ты что, Вигглер? У тебя девушка имеется?
— Еще карту?
— Беру. Надо же! Король мечей!
— Ну а ты, Роттси?
— Чего я?
— Тебе-то куда, охота было бы попасть? Где 6 ты был, если бы сюда не угодил?
— В Агондоне.
— В этой дырище? На хрена тебе туда? Рядовой Роттс осклабился.
— Слыхал там про местечко одно. Куда офицеры ходят.
— Что за местечко?
— Королева мечей пришла!
— Везет...
— Называется «У Чоки». Там дамочки — пальчики оближешь. Понимаешь, на что намекаю?
— Грязный развратник!
— А ты-то кто, Вигглер? Ты-то кто со своей девицей?
Капрал вспылил.
— Не смей плохо говорить про мою Нирри! Она девушка порядочная, запомни!
— Ладно, ладно, Вигглер, только не кипятись!
Хлопнула дверь. На пороге возник сержант Банч.
— Ольх, Роттс. На пост — шагом марш!
— Ох, — горько вздохнул Вигглер, вскинув на плечо мушкет. — Жалко, нету сейчас со мной моей Нирри!
* * *
— Пойдемте. Пора.
Атаман нервничал. Сгустилась ночная тьма. Лошади были готовы. Человек в маске должен был сопровождать маленький отряд на первом отрезке пути — до опушки леса, потом должен был указать им дорогу.
Джем обнял Бэндо, потом — Хэла.
— Вы были для меня героями из истории, которую мне рассказывал Тор.
Бэндо улыбнулся.
— Как и ты для нас, Джем, как и ты для нас. — На руках у Бэндо пошевелился спящий малыш. Отец бережно покачал его, убрал со лба курчавую прядку волос. — Как страстно Тор любил тебя! — покачал головой зензанец. — Он все время говорил про тебя, Джем.
— А правда, как странно, вот так встретиться, чтобы оказалось, что мы — настоящие? Дорогие друзья, я вас никогда не забуду! Когда-то вы шествовали по полям моего воображения подобно сказочным великанам. И тогда вы были для меня героями, героями останетесь и теперь.
— О Джем, мы всего лишь действующие лица пролога. А ты — герой всего, что нам теперь предстоит.
Джем пожал руку Хэла.
— Хэл, это не так. Тем, кем я стал, меня сделали магия и пророчество. Герои — это ты, Бэндо, Боб Багряный. И Орвик. Но не я.
Он обернулся к Ланде.
— О будущая королева! Очень может быть, что твой возлюбленный проявляет ненужную поспешность. Быть может, он ошибается, а быть может, и прав в том, что назначил сражение на завтра. Я знаю, что он борется за правое дело. Иначе как бы он мог заслужить твою любовь? — Смущенно и почтительно Джем поцеловал руку девушки. — Далеко отсюда, очень давно, жила та, которую я любил так же, как ты любишь Орвика. Теперь я понимаю, что любил ее не так верно, как надо было бы, и от этого сердце мое наполняется тоской. Но ты, будущая королева, показала мне верный путь любви. И за это я навсегда сберегу тебя в моем сердце.
Ксал растроганно слушала Джема. Она порывисто подошла к нему, обняла его, долго не выпускала из объятий. Отстранившись, она едва-едва, очень легко прикоснулась к тому месту на груди Джема, где он хранил кристалл Короса. В это же мгновение вспыхнул драгоценный камень на ее тюрбане.
— Корос пребудет с тобой, о благословенный. И скоро — о, я молюсь о том, чтобы это случилось поскорее! — скоро с тобой пребудет и его сестра, нежная, как весенняя листва.
— Великая Мать, — спросил Джем, — а что с Полти? Было время, когда я думал, что он мертв. Но... ему же не выстоять против Вичи, правда?
— Не спрашивай о судьбе рыжеволосого. У тебя — своя судьба, у него — своя. То, что все мы видели, — это часть его судьбы. Придет время, и ты узнаешь, последняя ли то была часть.
Слова Великой Матери прозвучали загадочно. Джем был готов попросить ее истолковать их, но она уже отошла к Раджалу.
— Ты храбрый мальчик, Раджал. Но почему я зову тебя мальчиком? За последние луны ты стал мужчиной.
Раджал бросился к Ксал, обвил руками ее шею.
— О Великая Мать! Боюсь, ты ошибаешься! Если я — мужчина, то почему слезы так легко набегают на мои глаза?
— Пусть слезы льются дождем. Все равно ты — мужчина, внук мой.
Раджал посмотрел на Дзади и понял, что Великая Мать права. И Ксал тоже утерла слезы.
— Как бы гордился тобой мой бедный сын — твой отец, Раджал! Я буду мечтать о дне, когда мы все свидимся снова, мой Раджал. Ты, я. Дзади, Джем.
— И Мила?
— О да. И Мила.
Как бы Раджалу хотелось, чтобы такой день настал! Но, увы, он понимал, что это станет возможно только в Вечности. Раджал не был наделен магическим даром, он не был ясновидцем, но в ту ночь, глядя на Великую Мать, он понял, что видит ее в последний раз. Она скоро умрет. Раджал думал о том, как это жестоко — умереть вдали от дома. Смешно... Где был дом Ксал? Всю жизнь она скиталась с места на место, она всюду была гонима, как и ее сородичи. А теперь, когда подошла к концу ее долгая жизнь, даже ее родни не было рядом с ней. Тоска разрывала сердце Раджала, готова была хлынуть наружу, как кровь из раны. Только чудовищным усилием воли, превозмогая боль, он сдержался. Джем оглядывался по сторонам.
— А где жрица Аджль?
Но атаман махнул рукой. Во время печальной сцены прощания никто не заметил, как ушла жрица. Искать ее теперь не было времени.
— Клецки? Среди ночи?
— Ладно тебе, повариха! Ребята топали весь день, от рассвета до заката!
— А я что, виновата, что им отдают такие глупые приказы? Нет, сержант, кухня закрыта, — глухо отозвалась Нирри и одарила сержанта суровым взглядом.
— Повариха, поимей жалость. Завтра сражение. Ирионские синие должны быть в форме.
— В форме! — фыркнула Нирри. — Если бы спросили меня, я бы сказала, что надо, чтобы парни были в форме. Наобещали с три короба! Теплые казармы! Как же! Сижу в шатре, который промокает, как решето, да еще того и гляди рухнет под ветром!
— Если ты замерзла, повариха, я мог бы тебя согреть! Сегодня Нирри даже не улыбнулась, отшвырнув руку сержанта.
— Хватит с меня твоих сальностей, сержант!
— Зато нам бы не повредило что-нибудь жирненькое! Неужто ты не слышишь, что по всему полю грохочут боевые барабаны? Утром моим ребятам потребуется сила, а сейчас им нужна еда! А где твои помощницы, девчонки?
— На спине валяются, где же еще!
— Глупости, повариха. Погоди, я разыщу их и велю разжечь костры.
Сержант, поняв, что пора брать дело в свои руки, выскользнул из шатра, где сидела дрожащая от холода Нирри, и принялся раздавать направо и налево оглушительно громкие приказы.
— Выпить они хотят, парни твои, Карни Флосс, а не поесть, — бормотала Нирри. — Вот и пусть пьют! Подумать только... Набить парню желудок вкусной едой, а потом чтобы его пристрелили? Пусть пьют, пусть так напьются, чтобы не видеть и не слышать ничего!
Нирри разрыдалась. Это было странно. За время пути от Ириона она очень изменилась. Слишком долго госпожа унижала ее. А теперь затравленная девчонка стала женщиной. Гордой женщиной. Вот только теперь Нирри поддалась слабости. Слишком долог был день, она ужасно устала, а окончательно доконало ее то, что кругом простиралось поле предстоящего боя.
Нирри многое знала о войне. Во время Осады Ириона она была ребенком и только-только начала прислуживать в замке, но она до сих пор помнила пушечную канонаду, крики раненых, падающие на головы людей камни. В те дни у нее на глазах гибли люди. Она видела простреленные, разорванные животы и раздавленные грудные клетки. Как-то раз на огороде возле кухни, ранним солнечным утром Нирри нашла молодого парня, совсем молоденького. Он валялся на грядке с редиской — неподвижный, как кукла. Наверное, он упал с крепостной стены и сломал позвоночник. Много лун потом перед глазами Нирри стояло его лицо — такое до странности спокойное и холодное.
Теперь, когда прошло столько лет, когда Нирри была так далеко от Ириона, она вдруг снова вспомнила того погибшего юношу, совсем мальчика. Воспоминание вернулось вместе с той, прежней тоской, с тем же, старым ужасом. Она снова увидела лицо мертвого юноши. Она стала думать про мисс Кату. Она стала думать про Вигглера. Она упала на расстеленное на земле одеяло, стала кататься по нему и стонать.
— Что такое, бедняжка повариха? — встревоженно спросил сержант, вернувшийся в шатер. Он сел рядом с Нирри, подсунул руку под ее плечи. — Вот не думал, что такая храбрая девушка испугается какого-то дурацкого сражения! — Он протянул Нирри фляжку. — На-ка, хлебни, полегчает.
Нирри фыркнула.
— Не надо.
— Ну, вот и молодец. Я этих дурацких сражений повидал... сотню, не меньше. У меня и шрамы имеются... только они в таких местах, какие девушкам я редко показываю. — Он усмехнулся. — Ну, уже улыбаешься? Вот и славненько. Я так и знал, что моя Нирри — молодчина!
— Я тебе не «твоя Нирри»! — буркнула Нирри, но не удержалась от улыбки и повернула голову к сержанту. В шатре горела только одна свечка, и при ее свете лицо сержанта казалось дружелюбным и родным.
— Карни? — проговорила Нирри.
— Нирри?
— Знаешь про пять золотых тиралей?
— Про пять золотых тиралей? Это что, сон какой-то?
— Да ты же сам говорил! Столько нужно парню, чтобы от армии откупиться. Как думаешь, многие бы откупились? Если бы такими деньжищами обзавелись?
— Если бы да кабы! У нас, поди, тогда и войска не было бы! Сержант усмехнулся, но тут же посерьезнел и печально опустил глаза.
— Карни... — смущенно проговорила Нирри.
— Нирри?
— А если бы я захотела найти солдата...
— Послушай, дорогуша, ты же говорила, что у тебя уже есть солдат!
— У-у-у, злыдень! Я же не про то!
— Не про то? Ну, тогда надо знать, в какой он роте.
Нирри робко вымолвила:
— Это я знаю. В пятой.
— Ты опять про пятую!
— Я же говорила тебе, что собираюсь замуж, Карни.
Сержант хлебнул из фляги.
— А я тебе говорил, что парни в пятой роте никуда не годятся.
— Только не мой Вигглер.
— Не твой Вигглер? Ну что ж, похоже, ты что-то задумала, а? — Сержант глубокомысленно обозрел свои сапоги. Когда он снова посмотрел на Нирри, глаза его были подернуты слезами, но он старательно усмехнулся. — Пятая рота — в казармах, дорогуша. Они здесь с прошлого сезона.
— Правда? — Лицо Нирри озарилось радостью. — О Карни! Правда?
Плоховато соображая от радости, Нирри поцеловала сержанта в щеку.
Сержант рассмеялся.
— Ты поосторожнее с поцелуйчиками, дорогуша. А вдруг мне еще захочется?
— Ах ты!
— Ну, все, все! Только учти, дорогуша, если этот твой малый, что ушами шевелить умеет, будет с тобой плохо обходиться, то ты только приди и скажи старине Карни Флоссу. Можешь всегда рассчитывать на старину Карни.
Нирри снова залилась слезами.
— О Карни!
— Ты очень хорошая, Нирри Джабб. Лучше тебя я никого не встречал, это точно.
— Ты чего? Кто тебе сказал, что ты можешь меня называть «Нирри»?
— Ну, так ты же меня зовешь «Карни»!
Нирри хихикнула.
— Зову. Потому что имечко потешное.
— Чье-чье имя потешное?
— Твое! — И Нирри несколько раз повторила имя сержанта, всякий раз произнося его так, словно оно и вправду могло вызвать смех: — Карни Флосс! Карни Флосс!
— Ах ты, противная девчонка!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88