Но Крам только поблагодарил друга за участие и заботу и заверил его в том, что беспокоиться совершенно не о чем.
— Не бойся, я не беспокоюсь!
Морвен от стыда покраснел. Надо же было так унижаться, и ради чего! Рана-то у Крама оказалась пустяковой. А он кричал: «Я умираю, Морви, умираю! Дай мне руку!» Пантомимическое представление продолжилось. Если бы монах сейчас увидел Морви, то перед ним предстал бы шедевр мимической выразительности.
Крам расхохотался.
— А знаешь, Джарди так выкручивался, бывало! У меня в руке, когда я кормил его. Я для него всегда приберегал кусочек сыру. Да что там — кусочек! Почти все ему оставлял. Но сначала нужно было сыр под подушкой держать, чтобы он позаплесневел как следует. И знаешь, ему так больше нравилось, честное слово! Морви, вот ты умный. Скажи, почему ему так больше нравилось, как ты думаешь?
Морвен замер.
— Крам! — с волнением прошептал он. — Я одну руку высвободил!
— Чего?
— Одну руку высвободил! Веревка сползла! Понимаешь, что это значит, Крам? Теперь нужно еще совсем немножко поработать, и все.
— Понимаю.
— Что?
— Да у меня-то руки давным-давно свободные, Морви. Дома-то, в Варле, мы сколько раз с Зони Райлем играли в «путаницу». У меня здорово получалось, но у Зони — еще лучше. Бедняга Зони... Я тебе не говорил, что с ним сталось?
Морвен промолчал.
— Хэл, — попросил Джем, — расскажи мне о моем дяде. Они возвращались в лагерь по узкой тропке между кустов.
Бэндо замыкал шествие. Рэггл и Тэггл мчались впереди.
— О Торе? Знаешь, для нас он был, пожалуй, такой же загадкой, как для тебя. Он часто говорил о тебе, о той судьбе, что тебя ожидает.
— Он все знал? Еще тогда, когда я был маленький?
— Он был великим мятежником, но ему было дано очень многое. Что-то он знал, чему-то научился. — Голос Хэла приобрел торжественность. — Он с самого начала был необычайно талантлив. Он не мог пережить измены отца во время Осады Ириона. Это стало для него раной, от которой он не мог оправиться. После того, как это случилось, он решил отречься от отца и от наследства. «Что мне проку, — говаривал он, — быть наследником продажного герцога?» Он отвернулся от своего прошлого и стал скитальцем. Как вышло, что он попал в ваганскую труппу, — этого я не знаю. Знаю только, что некоторое время он был учеником могущественного мага.
— Арлекина из «Серебряных масок»? — спросил Джем.
— Ты с ним знаком?
— Я его видел пару раз. Раджал тоже какое-то время прослужил в «Масках». Арлекин уже стар. Стар и болен. Даже не знаю, добрый он или злой. Сначала мне показалось... нет, не знаю.
— Джем?
— Хэл... А арлекин... ты видел его с тех пор? С тех пор, как казнили моего дядю?
Хэл смутился.
— Я «Масок» вообще ни разу не видел.
— Нет, я не о них...
Джем не договорил. Ну конечно. Он должен был догадаться сам. Хэл не мог видеть арлекина. Мог ли его видеть кто-либо, кроме Джема? Таинственный арлекин являлся Джему только в самые решающие моменты его жизни, только тогда, когда дело касалось его великой миссии. Кем же был арлекин? Призраком Тора? Или какой-то иной таинственной проекцией Тора, живущей, невзирая на смерть тела? Мог бы, интересно, старый арлекин, учитель Тора, объяснить эту загадку?
Джем нахмурился.
— Думаю, мой дядя обладал магическим даром, — сказал он. — И научился он магии у арлекина.
— Думаешь, это была черная магия?
— Хэл?
Хэл объяснять не стал. Как раз в это мгновение они услышали высокий голос среди деревьев. Голос был полон страдания и боли. Джем встревожился, бросил вопросительный взгляд на своих спутников. Хэл улыбнулся. Бэндо, усмехаясь, догнал их и приложил палец к губам.
— Она трудится, — прошептал он. — Ну а мы можем подглядеть, верно я говорю?
Перед ними простирались густые заросли. Осторожно, почти бесшумно Бэндо раздвинул ветки, все трое присели на корточки и увидели крошечную полянку посреди деревьев. Даже Рэггл и Тэггл притихли и прижались к отцу. Однако странный голос больше не звучал.
Кто же там был? Джем никого не видел. Слышалось только дыхание спутников и собственное дыхание, жужжание насекомых да постукивание капелек, падавших на опавшую листву с мокрой одежды Бэндо.
— Не понимаю, — прошептал Джем.
И тут же увидел... На земле, почти невидимая в своем зеленом платье посреди папоротников и трав, лежала, вытянувшись во весь рост, жрица Аджль. Ее длинные волосы разметались по траве, подобно медным лианам. Их пряди переплетались с корнями деревьев. Над головой жрицы распластались ветви могучего дуба.
Тир-лир-лир-ли!
Джем вздрогнул. Этот голосок, эту птичью трель Джем уже слышал раньше. Но на этот раз трель сорвалась с губ жрицы. Словно некое странное создание — получеловек-полуптица, — она подняла голову и устремила взгляд на кору дуба. Пальцы ее цепко сжались, вцепились в корни дерева. Затем она медленно поднялась с земли, провела длинными пальцами по коре дуба. Запрокинула голову, пристально посмотрела на ветки. Стала раскачиваться из стороны в сторону и начала говорить. Еле слышный шепот постепенно перерос в страстный речитатив.
— Дочь Орока, услышь ту, что молится тебе. Сестра Короса, услышь ее мольбу. Священная Виана, нежная, как листва, посети твою никчемную, грешную дочь. Виана, явись мне здесь, посреди леса, явись той, что живет в дивной гармонии с тобой и дала обет не приносить вреда твоей земной стихии. Оберни меня мантией зелени, укрой меня, защити меня. Но молю тебя, богиня, лиши твоей благодати тех, кто готов обидеть тебя, оскорбить и унизить. Пусть эти земли станут для них непроходимыми колючими зарослями!
Священная Виана, в безмерном милосердии твоем не забывай о том зле, которое приносят тебе те, что пытают и мучают тебя, о тех людях в синих одеждах, которые явились сюда с сердцами, полными ненависти! Как прокляла ты мужчин-жрецов, воздвигших в твою честь храмы и ставших пить в твою честь из золотых кубков, так прокляни же теперь мужчин в синих одеждах, которые затрепали имя Агониса, но у которых нет в сердце милости и жалости. А есть только злоба и насилие! Дочь Орока, услышь молящуюся тебе. Сестра Короса, внемли моей мольбе.
Жрица умолкла и, заливаясь слезами, обняла ствол дуба, прижалась к нему. Простояла так какое-то время, потом отстранилась, успокоилась, осенила себя крестным знамением, поклонилась и проговорила:
— Да не прозвучит звук топора в Рэкских холмах! Это было начало ритуального богослужения.
Джем взглянул на своих спутников. Мальчишки изменились до неузнаваемости. Один молчаливо сосал большой палец. Второй стыдливо потупился и разглядывал опавшую листву, словно ему было неловко смотреть на жрицу. Даже Бэндо, отбросив привычную насмешливость, застыл в почтительном молчании. Глаза его наполнились слезами, руки он прижал к сердцу. Казалось, зов веры предков пробудился в его душе.
— Истинная вера зензанцев, — прошептал Хэл.
— Истинная вера? — шепотом же отозвался Джем. — Но я слыхал о храмах, об иконах, об алтарях, украшенных золотыми лозами.
— Ты говоришь об идолопоклонничестве мужчин-жрецов. В древности существовали только женщины-жрицы. Их называли Дочерями Вианы. И только женщинам дозволялось присутствовать на ритуалах. Потом в Зензане появились малые и большие города, и мужчины стали завидовать Дочерям. Они перетянули народ на свою сторону, выстроив храмы в честь Вианы. В эти храмы стали ходить и мужчины, и женщины. А Дочери Вианы стали жрицами культа, стали скитаться по рэкским лесам и холмам.
— Их что же, изгнали?
— Их осмеяли. Опорочили. Но люди чистые, простодушные до сих пор готовы прийти к ним. Такие по сей день верят, что только вера Дочерей Вианы истинная. А в городах всем заправляли жрецы-мужчины. Золото, серебро, драгоценные камни рекой текли в их сокровищницы, и тем, кто приносил им все это, жрецы дарили благословение. Какое-то время Рэкс процветал, королевство укрепилось. Но точно так же, как жрецы-мужчины завидовали Дочерям Вианы, так и западные соседи позавидовали богатству Зензана.
Джем бросил любопытный взгляд на полянку, где все еще стояла жрица и произносила свою одинокую молитву.
— А что стало с Дочерями Вианы?
Хэл печально посмотрел на него.
— Джем, подумай о словах этих молитв. Вспомним о том, что Виана — сестра и супруга Короса. Она — это плодородная почва и пышная листва, укрывающая и охраняющая его бессмертный мрак. Он — смерть, а она — жизнь. Потому Дочери Вианы — это тоже жизнь.
Но в этом заключена опасность. Эджландцы почти целиком истребили детей Короса, ваганов. Тем, кто поклоняется Виане, также нечего ждать милости от синемундирников. Некогда Аджль была окружена множеством жриц. Теперь, если бы она осталась без нас, ей было бы суждено одиночество.
— У нее нет преемниц?
Хэл улыбнулся.
— О нет. Одна есть.
Джем нахмурился. Он думал, что ритуал близок к концу, а оказалось, что он только начался.
— Но, Морви, зачем?
— Зачем?
— Да. Зачем?
Пауза.
— Крам, ты еще спрашиваешь, зачем?
За те луны, что Плез Морвен провел в обществе Крама, он мог бы и привыкнуть к тем глупостям, которые столь часто говорил варланин. Морвену сразу стало ясно, что у Крама нет никаких, ровным счетом никаких склонностей к абстрактному мышлению. Точно так же сразу стало Морвену понятно и то, почему его, человека интеллектуального и утонченного, назначили напарником к такому непроходимому кретину. Это было сделано для смирения. Поступив на службу в войско его императорского величества, любой должен был смириться с унижением, побороть гордыню, стать существом без собственных мыслей, существом, не задающим вопросов. Следовало признать, что сержант Банч был весьма коварен. Ведь он мог заставить Морвена драить сортиры. А он придумал нечто такое, что унижало Морвена куда сильнее. Это «нечто» и был Крам.
Бедолага Морвен! Неужели до прошлого сезона Короса он жил совсем другой жизнью? Неужели это его эссе под названием «О просодии в „Джеландросе“ с уделением особого внимания Великой Цезуре» получило приз имени короля Джегенема? Неужели еще совсем недавно он сиживал в кофейне «У Вебстера», забыв о чашке кофе, что стыла на столике перед ним, и взахлеб спорил с тем или иным ученым мужем о недостатках сатирических стихов Коппергейта, о ценности трудов Витония? Неужели так мало времени прошло с тех пор, как он слушал и мысленно подвергал жесточайшей критике речи какого-нибудь студента Школы Храмовников на тему о Коросовом Творении, о конечности или бесконечности Эпохи Искупления? Теперь даже скучнейшие лекции профессора Мерколя казались Морвену потерянным раем. Порой ему казалось, что его мозг начал загнивать. Порой ему казалось, что о жизни крестьян в Варле он уже знает чуть ли не больше, чем о Великой Цезуре. Ничто не могло заставить Крама помалкивать, а хуже всего было то, что сам Крам о своей глупости даже не догадывался. Неужели ему никогда в голову не приходило, что на свете есть нечто более высокое и утонченное, чем жизнь на варльской ферме? Нет, не приходило ему в голову ничего подобного! Крама приводило в восторг любое воспоминание о его вульгарном детстве. А Морвен от этого приходил в отчаяние. И как только любое разумное существо, поднявшееся выше уровня животного (даже варланин), могло страдать таким чудовищным недостатком творческого воображения — это лежало за пределами понимания Морвена.
Но, но, но... В конце концов, Морвен ко всему этому привык. И когда речь шла о Краме, Морвен ничему не удивлялся.
А теперь удивился. Нет, это слабо сказано. Изумился до глубины души.
— Крам, я не в силах тебе поверить! Знаешь, как сказано у Витония? «Нет выше преступления, чем попытка лишить человека свободы, и нет порыва благороднее, чем желание вернуть свободу». Мышления ты лишен, это понятно, но разве ты также лишен и инстинктов? Ты задумайся: нас взяли в плен злобные и жестокие разбойники. Нас оскорбили, нас путали, нас связали. Кто их знает, что еще они задумали. И вот теперь, когда мы освободились от пут и когда часовой крепко спит, а я победно кричу тебе: «Крам, мы свободны! Крам, пойдем!» — ты что делаешь? Ты плюхаешься на ближайший пень, вгрызаешься в обглоданную куриную кость и спрашиваешь у меня: «Зачем?»
— Морви, тс-с-с! Монах!
Монах храпел еще громче. Свинячье хрюканье приобрело басовые обертоны. Крам сплюнул и с завистью обозрел могучие формы монаха. Похоже, эти разбойники совсем неплохо питались. Крам огляделся по сторонам. Мешки, седельные сумки, корзинки — все это было разбросано по поляне. Крам принялся ходить и заглядывать во все мешки и корзины.
— Крам, что ты делаешь?
Это был совсем простой вопрос. План у Морвена был грандиозным и неопределенным. Уйти в лес навстречу чему-то высокому и чистому под названием «свобода». До какой свободы можно было дойти в синих мундирах, об этом Морвен даже не задумывался.
У Крама рассуждения были попроще: быстренько обежать лагерь, пока никого не было, а часовой спал, налопаться объедками, а потом вернуться на место, сунуть руки в путы и сидеть, как ни в чем не бывало.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88
— Не бойся, я не беспокоюсь!
Морвен от стыда покраснел. Надо же было так унижаться, и ради чего! Рана-то у Крама оказалась пустяковой. А он кричал: «Я умираю, Морви, умираю! Дай мне руку!» Пантомимическое представление продолжилось. Если бы монах сейчас увидел Морви, то перед ним предстал бы шедевр мимической выразительности.
Крам расхохотался.
— А знаешь, Джарди так выкручивался, бывало! У меня в руке, когда я кормил его. Я для него всегда приберегал кусочек сыру. Да что там — кусочек! Почти все ему оставлял. Но сначала нужно было сыр под подушкой держать, чтобы он позаплесневел как следует. И знаешь, ему так больше нравилось, честное слово! Морви, вот ты умный. Скажи, почему ему так больше нравилось, как ты думаешь?
Морвен замер.
— Крам! — с волнением прошептал он. — Я одну руку высвободил!
— Чего?
— Одну руку высвободил! Веревка сползла! Понимаешь, что это значит, Крам? Теперь нужно еще совсем немножко поработать, и все.
— Понимаю.
— Что?
— Да у меня-то руки давным-давно свободные, Морви. Дома-то, в Варле, мы сколько раз с Зони Райлем играли в «путаницу». У меня здорово получалось, но у Зони — еще лучше. Бедняга Зони... Я тебе не говорил, что с ним сталось?
Морвен промолчал.
— Хэл, — попросил Джем, — расскажи мне о моем дяде. Они возвращались в лагерь по узкой тропке между кустов.
Бэндо замыкал шествие. Рэггл и Тэггл мчались впереди.
— О Торе? Знаешь, для нас он был, пожалуй, такой же загадкой, как для тебя. Он часто говорил о тебе, о той судьбе, что тебя ожидает.
— Он все знал? Еще тогда, когда я был маленький?
— Он был великим мятежником, но ему было дано очень многое. Что-то он знал, чему-то научился. — Голос Хэла приобрел торжественность. — Он с самого начала был необычайно талантлив. Он не мог пережить измены отца во время Осады Ириона. Это стало для него раной, от которой он не мог оправиться. После того, как это случилось, он решил отречься от отца и от наследства. «Что мне проку, — говаривал он, — быть наследником продажного герцога?» Он отвернулся от своего прошлого и стал скитальцем. Как вышло, что он попал в ваганскую труппу, — этого я не знаю. Знаю только, что некоторое время он был учеником могущественного мага.
— Арлекина из «Серебряных масок»? — спросил Джем.
— Ты с ним знаком?
— Я его видел пару раз. Раджал тоже какое-то время прослужил в «Масках». Арлекин уже стар. Стар и болен. Даже не знаю, добрый он или злой. Сначала мне показалось... нет, не знаю.
— Джем?
— Хэл... А арлекин... ты видел его с тех пор? С тех пор, как казнили моего дядю?
Хэл смутился.
— Я «Масок» вообще ни разу не видел.
— Нет, я не о них...
Джем не договорил. Ну конечно. Он должен был догадаться сам. Хэл не мог видеть арлекина. Мог ли его видеть кто-либо, кроме Джема? Таинственный арлекин являлся Джему только в самые решающие моменты его жизни, только тогда, когда дело касалось его великой миссии. Кем же был арлекин? Призраком Тора? Или какой-то иной таинственной проекцией Тора, живущей, невзирая на смерть тела? Мог бы, интересно, старый арлекин, учитель Тора, объяснить эту загадку?
Джем нахмурился.
— Думаю, мой дядя обладал магическим даром, — сказал он. — И научился он магии у арлекина.
— Думаешь, это была черная магия?
— Хэл?
Хэл объяснять не стал. Как раз в это мгновение они услышали высокий голос среди деревьев. Голос был полон страдания и боли. Джем встревожился, бросил вопросительный взгляд на своих спутников. Хэл улыбнулся. Бэндо, усмехаясь, догнал их и приложил палец к губам.
— Она трудится, — прошептал он. — Ну а мы можем подглядеть, верно я говорю?
Перед ними простирались густые заросли. Осторожно, почти бесшумно Бэндо раздвинул ветки, все трое присели на корточки и увидели крошечную полянку посреди деревьев. Даже Рэггл и Тэггл притихли и прижались к отцу. Однако странный голос больше не звучал.
Кто же там был? Джем никого не видел. Слышалось только дыхание спутников и собственное дыхание, жужжание насекомых да постукивание капелек, падавших на опавшую листву с мокрой одежды Бэндо.
— Не понимаю, — прошептал Джем.
И тут же увидел... На земле, почти невидимая в своем зеленом платье посреди папоротников и трав, лежала, вытянувшись во весь рост, жрица Аджль. Ее длинные волосы разметались по траве, подобно медным лианам. Их пряди переплетались с корнями деревьев. Над головой жрицы распластались ветви могучего дуба.
Тир-лир-лир-ли!
Джем вздрогнул. Этот голосок, эту птичью трель Джем уже слышал раньше. Но на этот раз трель сорвалась с губ жрицы. Словно некое странное создание — получеловек-полуптица, — она подняла голову и устремила взгляд на кору дуба. Пальцы ее цепко сжались, вцепились в корни дерева. Затем она медленно поднялась с земли, провела длинными пальцами по коре дуба. Запрокинула голову, пристально посмотрела на ветки. Стала раскачиваться из стороны в сторону и начала говорить. Еле слышный шепот постепенно перерос в страстный речитатив.
— Дочь Орока, услышь ту, что молится тебе. Сестра Короса, услышь ее мольбу. Священная Виана, нежная, как листва, посети твою никчемную, грешную дочь. Виана, явись мне здесь, посреди леса, явись той, что живет в дивной гармонии с тобой и дала обет не приносить вреда твоей земной стихии. Оберни меня мантией зелени, укрой меня, защити меня. Но молю тебя, богиня, лиши твоей благодати тех, кто готов обидеть тебя, оскорбить и унизить. Пусть эти земли станут для них непроходимыми колючими зарослями!
Священная Виана, в безмерном милосердии твоем не забывай о том зле, которое приносят тебе те, что пытают и мучают тебя, о тех людях в синих одеждах, которые явились сюда с сердцами, полными ненависти! Как прокляла ты мужчин-жрецов, воздвигших в твою честь храмы и ставших пить в твою честь из золотых кубков, так прокляни же теперь мужчин в синих одеждах, которые затрепали имя Агониса, но у которых нет в сердце милости и жалости. А есть только злоба и насилие! Дочь Орока, услышь молящуюся тебе. Сестра Короса, внемли моей мольбе.
Жрица умолкла и, заливаясь слезами, обняла ствол дуба, прижалась к нему. Простояла так какое-то время, потом отстранилась, успокоилась, осенила себя крестным знамением, поклонилась и проговорила:
— Да не прозвучит звук топора в Рэкских холмах! Это было начало ритуального богослужения.
Джем взглянул на своих спутников. Мальчишки изменились до неузнаваемости. Один молчаливо сосал большой палец. Второй стыдливо потупился и разглядывал опавшую листву, словно ему было неловко смотреть на жрицу. Даже Бэндо, отбросив привычную насмешливость, застыл в почтительном молчании. Глаза его наполнились слезами, руки он прижал к сердцу. Казалось, зов веры предков пробудился в его душе.
— Истинная вера зензанцев, — прошептал Хэл.
— Истинная вера? — шепотом же отозвался Джем. — Но я слыхал о храмах, об иконах, об алтарях, украшенных золотыми лозами.
— Ты говоришь об идолопоклонничестве мужчин-жрецов. В древности существовали только женщины-жрицы. Их называли Дочерями Вианы. И только женщинам дозволялось присутствовать на ритуалах. Потом в Зензане появились малые и большие города, и мужчины стали завидовать Дочерям. Они перетянули народ на свою сторону, выстроив храмы в честь Вианы. В эти храмы стали ходить и мужчины, и женщины. А Дочери Вианы стали жрицами культа, стали скитаться по рэкским лесам и холмам.
— Их что же, изгнали?
— Их осмеяли. Опорочили. Но люди чистые, простодушные до сих пор готовы прийти к ним. Такие по сей день верят, что только вера Дочерей Вианы истинная. А в городах всем заправляли жрецы-мужчины. Золото, серебро, драгоценные камни рекой текли в их сокровищницы, и тем, кто приносил им все это, жрецы дарили благословение. Какое-то время Рэкс процветал, королевство укрепилось. Но точно так же, как жрецы-мужчины завидовали Дочерям Вианы, так и западные соседи позавидовали богатству Зензана.
Джем бросил любопытный взгляд на полянку, где все еще стояла жрица и произносила свою одинокую молитву.
— А что стало с Дочерями Вианы?
Хэл печально посмотрел на него.
— Джем, подумай о словах этих молитв. Вспомним о том, что Виана — сестра и супруга Короса. Она — это плодородная почва и пышная листва, укрывающая и охраняющая его бессмертный мрак. Он — смерть, а она — жизнь. Потому Дочери Вианы — это тоже жизнь.
Но в этом заключена опасность. Эджландцы почти целиком истребили детей Короса, ваганов. Тем, кто поклоняется Виане, также нечего ждать милости от синемундирников. Некогда Аджль была окружена множеством жриц. Теперь, если бы она осталась без нас, ей было бы суждено одиночество.
— У нее нет преемниц?
Хэл улыбнулся.
— О нет. Одна есть.
Джем нахмурился. Он думал, что ритуал близок к концу, а оказалось, что он только начался.
— Но, Морви, зачем?
— Зачем?
— Да. Зачем?
Пауза.
— Крам, ты еще спрашиваешь, зачем?
За те луны, что Плез Морвен провел в обществе Крама, он мог бы и привыкнуть к тем глупостям, которые столь часто говорил варланин. Морвену сразу стало ясно, что у Крама нет никаких, ровным счетом никаких склонностей к абстрактному мышлению. Точно так же сразу стало Морвену понятно и то, почему его, человека интеллектуального и утонченного, назначили напарником к такому непроходимому кретину. Это было сделано для смирения. Поступив на службу в войско его императорского величества, любой должен был смириться с унижением, побороть гордыню, стать существом без собственных мыслей, существом, не задающим вопросов. Следовало признать, что сержант Банч был весьма коварен. Ведь он мог заставить Морвена драить сортиры. А он придумал нечто такое, что унижало Морвена куда сильнее. Это «нечто» и был Крам.
Бедолага Морвен! Неужели до прошлого сезона Короса он жил совсем другой жизнью? Неужели это его эссе под названием «О просодии в „Джеландросе“ с уделением особого внимания Великой Цезуре» получило приз имени короля Джегенема? Неужели еще совсем недавно он сиживал в кофейне «У Вебстера», забыв о чашке кофе, что стыла на столике перед ним, и взахлеб спорил с тем или иным ученым мужем о недостатках сатирических стихов Коппергейта, о ценности трудов Витония? Неужели так мало времени прошло с тех пор, как он слушал и мысленно подвергал жесточайшей критике речи какого-нибудь студента Школы Храмовников на тему о Коросовом Творении, о конечности или бесконечности Эпохи Искупления? Теперь даже скучнейшие лекции профессора Мерколя казались Морвену потерянным раем. Порой ему казалось, что его мозг начал загнивать. Порой ему казалось, что о жизни крестьян в Варле он уже знает чуть ли не больше, чем о Великой Цезуре. Ничто не могло заставить Крама помалкивать, а хуже всего было то, что сам Крам о своей глупости даже не догадывался. Неужели ему никогда в голову не приходило, что на свете есть нечто более высокое и утонченное, чем жизнь на варльской ферме? Нет, не приходило ему в голову ничего подобного! Крама приводило в восторг любое воспоминание о его вульгарном детстве. А Морвен от этого приходил в отчаяние. И как только любое разумное существо, поднявшееся выше уровня животного (даже варланин), могло страдать таким чудовищным недостатком творческого воображения — это лежало за пределами понимания Морвена.
Но, но, но... В конце концов, Морвен ко всему этому привык. И когда речь шла о Краме, Морвен ничему не удивлялся.
А теперь удивился. Нет, это слабо сказано. Изумился до глубины души.
— Крам, я не в силах тебе поверить! Знаешь, как сказано у Витония? «Нет выше преступления, чем попытка лишить человека свободы, и нет порыва благороднее, чем желание вернуть свободу». Мышления ты лишен, это понятно, но разве ты также лишен и инстинктов? Ты задумайся: нас взяли в плен злобные и жестокие разбойники. Нас оскорбили, нас путали, нас связали. Кто их знает, что еще они задумали. И вот теперь, когда мы освободились от пут и когда часовой крепко спит, а я победно кричу тебе: «Крам, мы свободны! Крам, пойдем!» — ты что делаешь? Ты плюхаешься на ближайший пень, вгрызаешься в обглоданную куриную кость и спрашиваешь у меня: «Зачем?»
— Морви, тс-с-с! Монах!
Монах храпел еще громче. Свинячье хрюканье приобрело басовые обертоны. Крам сплюнул и с завистью обозрел могучие формы монаха. Похоже, эти разбойники совсем неплохо питались. Крам огляделся по сторонам. Мешки, седельные сумки, корзинки — все это было разбросано по поляне. Крам принялся ходить и заглядывать во все мешки и корзины.
— Крам, что ты делаешь?
Это был совсем простой вопрос. План у Морвена был грандиозным и неопределенным. Уйти в лес навстречу чему-то высокому и чистому под названием «свобода». До какой свободы можно было дойти в синих мундирах, об этом Морвен даже не задумывался.
У Крама рассуждения были попроще: быстренько обежать лагерь, пока никого не было, а часовой спал, налопаться объедками, а потом вернуться на место, сунуть руки в путы и сидеть, как ни в чем не бывало.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88