В отличие от Рубина, Йохансон выглядел действительно плохо. Взгляд его блуждал. Он озирался, будто каждые несколько минут ему нужно было удостовериться, что окружающие его люди настоящие, а не плод его воображения.
– Я хочу пояснить это на примере нормальной человеческой клетки, – сказала Оливейра. – В принципе это не более чем мешок, полный информации. Ядро содержит хромосомы, общность генов. Вместе они образуют геном, или ДНК; эту спиральную конструкцию все видели. Грубо говоря, это план нашего строения. Чем выше развит организм, тем дифференцированнее план. На основании анализа ДНК мы можем уличить убийцу или выявить родственные отношения. Однако в общем и целом план у всех людей одинаков: руки, ноги, торс и так далее. Анализ индивидуальной ДНК будет двоякий; в целом он скажет нам: это человек. А в особенностях выдаст, с какой личностью мы имеем дело.
На сей раз она увидела в лицах слушателей интерес и понимание. Начать с основ курса генетики оказалось плодотворной мыслью.
– Разумеется, два человека различаются между собой сильнее, чем два одноклеточных одного вида. Моя ДНК покажет статистически миллион отличий с любым из вас. Все 1200 базовых пар отличают человеческие существа друг от друга. Но если вы исследуете клетки одного и того же человека, отличия будут минимальны: биохимические отклонения в ДНК, возникающие через мутации. Соответственно, могут быть различия, если взять на анализ клетку моей левой руки и моей печени. Тем не менее, каждая из них однозначно скажет: это Сью Оливейра. – Она сделала паузу. – Перед одноклеточными такие вопросы не поставишь: там всего одна клетка. Она образует всё существо. Поэтому есть лишь один геном, а поскольку одноклеточное размножается делением, а не спариванием, нет и смешивания хромосом от мамы и папы, а просто существо удваивается вместе со своей генетической информацией.
– Тогда получается, что если знаешь ДНК одноклеточного, то знаешь всё, – подхватил Пик.
– Да. – Оливейра наградила его улыбкой. – Это было бы естественно. Популяция одноклеточных показывает идентичный геном. Небольшую норму мутаций можно не брать во внимание.
Она видела, что Рубин беспокойно заёрзал, открывая и закрывая рот. Обычно не позднее чем на этом месте он бы уже перевёл доклад и всё внимание на себя. Вот тебе, удовлетворённо подумала Оливейра, раз пролежал в постели с мигренью. Вот и не знаешь того, что знаем мы. Придётся закрыть пасть и слушать.
– Но как раз здесь и начинается наша проблема, – продолжила она. – Клетки желе на первый взгляд идентичны. Это амёбы из больших глубин. Ничего в них нет экзотического. Чтобы описать всю ДНК, несколько компьютеров должны считать два года подряд, поэтому мы ограничиваемся выборочной проверкой. Изолируем маленький кусочек ДНК и получаем часть генетического кода, так называемый ампликон. Каждый ампликон показывает нам ряд базовых пар, генетический словарь. Если мы проанализируем ампликоны из сходных отрезков ДНК различных индивидов и сопоставим их друг с другом, то получим интересную информацию. Ампликоны нескольких одноклеточных одной и той же популяции должны отразить следующую картину.
Она подняла вверх распечатку, увеличенную специально для этого доклада.
A1: AATGCCAATTCCATAGGATTAAATCGA
А2: AATGCCAATTCCATAGGATTAAATCGA
A3: AATGCCAATTCCATAGGATTAAATCGA
А4: AATGCCAATTCCATAGGATTAAATCGA
– Вы видите, анализируемые последовательности идентичны на всём отрезке. Четыре идентичных одноклеточных. – Она отложила листок в сторону и показала второй: – Вместо этого мы получили вот что.
A1: AATGCCACGATGCTACCTGAAATCGA
А2: AATGCCAATTCCATAGGATTAAATCGA
A3: AATGCCAGGAAATTACCCGTAAATCGA
А4: AATGCCATTTGGAACAAATTAAATCGA
– Это базовые последовательности ампликонов четырёх экземпляров нашего желе. ДНК идентичны – кроме одной небольшой гипервариабельной области, в которой всё идёт наперекосяк. Ничего общего. Мы исследовали дюжины клеток. Некоторые лишь слегка дифференцированы внутри гипервариабельной зоны, другие различаются полностью. Естественными мутациями это не объяснить. Другими словами: это не может быть случайностью.
– Может, всё же разные виды, – сказал Эневек.
– Нет. Это определённо один и тот же вид. И определённо, что никакое существо не может в ходе жизни изменить генетический код. План строения всегда предшествует. По нему существо строится. И то, что построено, соответствует только этому плану и никакому другому.
Долгое время все молчали.
– Если эти клетки, тем не менее, различаются, – сказал Эневек, – значит, они нашли способ изменить свою ДНК уже после того, как разделились.
– Но для чего? – спросила Делавэр.
– Это человек, – сказал Вандербильт.
– Что человек?
– Вы что, слепые? Природа такого не сделает, говорит нам доктор Оливейра, она это хорошо знает, и со стороны доктора Йохансона я не слышу возражений. Итак, у кого хватит смекалки выдумать такое, а? Эта штука – биологическое оружие. Только человеку это по силам.
– Возражение, – объявил Йохансон. – Это не имеет смысла, Джек. Преимущество биологического оружия в том, что требуется лишь базовый рецепт. Всё остальное – репродукция…
– Очень даже может быть преимуществом, если вирусы мутируют, разве нет? Вирус СПИДа постоянно мутирует. Только подумают, что поймали его, – глядь, а он снова изменился.
– Это совсем другое. Мы имеем здесь суперорганизм, а не вирологическую инфекцию. Должна быть какая-то причина, по которой они различаются. Что-то происходит с их ДНК после деления. Они кодируются иначе, по-другому. Нас не интересует, кто это сделал. Мы должны выяснить, какой в этом смысл.
– Смысл – всех нас уничтожить! – с раздражением сказал Вандербильт. – Эта штука здесь для того, чтобы уничтожить свободный мир.
– Хорошо, – прорычал Йохансон. – Тогда расстреляйте её. Может, нам проверить, не мусульманские ли это клетки? Может, их ДНК – исламская и фундаменталистская.
Вандербильт воззрился на него:
– На чьей вы, собственно, стороне?
– На стороне науки.
– А вы понимаете, почему вчера ночью упали и ударились головой? – Вандербильт высокомерно усмехнулся. – После бутылки бордо, кстати сказать. Как ваше самочувствие, доктор? Голова не болит? Почему бы вам не попридержать язык?
– Тогда и вы меньше распускайте свой.
Вандербильт запыхтел. Ли окинула его насмешливым взглядом и подалась вперёд:
– Вы сказали, речь идёт о различной кодировке, правильно?
– Правильно, – кивнула Оливейра.
– Я не учёный. Но не может ли быть так, что кодировка выполняет ту же задачу, что и коды у людей? Военный код, например.
– Да, – кивнула Оливейра. – Вполне возможно.
– Код, чтобы узнавать друг друга.
Уивер что-то нацарапала на листочке и протянула Эневеку. Он прочитал и коротко кивнул.
– А для чего им друг друга узнавать? – спросил Рубин. – И почему таким сложным способом?
– Я думаю, это лежит на поверхности, – сказала Кроув. Какое-то время был слышен шорох целлофана, который она снимала с пачки сигарет.
– Что именно? – спросила Ли.
– Я думаю, это служит коммуникации, – сказала Кроув. – Эти клетки связываются друг с другом. Это форма беседы.
– Вы считаете, эта штука… – Грейвольф уставился на неё. Кроув закурила, затянулась и выпустила дым:
– Они общаются друг с другом. Да.
* * *
Пандус
– Что случилось ночью? – спросила Оливейра, когда они спускались вниз, к лаборатории.
Йохансон пожал плечами:
– Ни малейшего представления не имею.
– А как чувствуете себя теперь?
– Странно. Головная боль уходит, но в моих воспоминаниях провал величиной с ангар.
– Какой нелепый случай, а? – Рубин повернулся на ходу и блеснул зубами. – Теперь мы оба с головной болью. Бог мой, я лежал пластом.
Оливейра разглядывала Рубина с неопределённым выражением лица:
– Мигрень, говорите?
– Да. Ужасная! Случается нечасто, но когда случается, помогает только одно: принять снотворное и выключить свет.
– Проспали до утра?
– Конечно. – Вид у Рубина был виноватый: – Мне очень жаль. Но тут теряешь всякий контроль, серьёзно. Иначе бы я показался.
– А разве вы не показались?
Её вопрос прозвучал как-то странно. Рубин растерянно улыбнулся:
– Нет.
– Точно нет?
– Мне же лучше знать.
В голове Йохансона что-то щёлкнуло. Как сломанный диапроектор. Направляющие полозья пытаются захватить картинку и соскальзывают.
Почему Оливейра спросила его об этом?
Они остановились перед дверью лаборатории, и Рубин набрал цифровой код. Когда он вошёл, Оливейра тихо сказала Йохансону:
– Эй, в чём дело? Вы же были твёрдо уверены, что вчера ночью видели его.
Йохансон уставился на неё:
– В чём я был уверен?
– Когда мы с вами сидели на ящике, – шепнула Оливейра. – Вы сказали, что видели его.
Щёлк. Полозья снова попытались захватить картинку. Щёлк.
Его голова была набита ватой. Они пили вино, это он помнил. И потом он… что видел? Щёлк. Оливейра подняла брови.
– Ну… – сказала она, входя. – Кажется, вспомнили?!
* * *
Нейронный компьютер
Они сидели в JIC перед компьютером Уивер.
– Смотри, – объясняла она. – Это дело с кодировкой даёт нам новую исходную точку.
Эневек кивнул:
– Клетки не все одинаковы. Они не как нейроны.
– И дело не только в способе, как они связаны друг с другом. Может, в кодировке ДНК и лежит ключ к слиянию клеток.
– Нет. Слияние вызвано чем-то другим. Чем-то дальнодействующим.
– Вчера мы договорились до запаха.
– О’кей, – сказал Эневек. – Попробуй. Программируй так, что они производят некое пахучее вещество, которое сигнализирует о слиянии.
Уивер задумалась. Потом позвонила по местному телефону в лабораторию:
– Сигур? Привет! Мы сидим над симуляцией. Не возникло ли у вас за это время идеи, как клетки сплавляются между собой? – Некоторое время она выслушивала ответ. – Вот именно. Мы попробуем. Держи меня в курсе.
– Что он сказал? – спросил Эневек.
– Они пробуют фазовый тест. Хотят заставить желе распасться, а потом снова слиться.
– Значит, они тоже думают, что клетки издают запах?
– Да. – Уивер наморщила лоб. – Вопрос в том, какая клетка начинает процесс? И почему? Кто-то же должен вызвать цепную реакцию.
– Генетическая программа. Лишь определённые клетки могут запускать процесс слияния.
– Часть мозга, которая может больше, чем все остальные… – размышляла Уивер. – Хм, это подкупает. И всё же этого как-то недостаточно.
– Погоди! Может, мы на неверном пути. Мы исходим из того, что эти клетки вместе образуют большой мозг.
– Я убеждена, что так и есть.
– Я тоже. Но я только что подумал, что… – Эневек лихорадочно соображал. – Тебе не кажется странным, что они отличаются друг от друга? Мне пришла в голову возможная причина для такого кодирования. Кто-то программирует их ДНК, чтобы они могли выполнять специфические задания. Но если это так – тогда каждая из этих клеток сама себе мозг. – Он продолжал размышлять, но не имел ни малейшего представления, как это может происходить. – Это означало бы, что ДНК каждой клетки и есть её мозг.
– ДНК, которая может думать?
– Вроде того.
– Тогда она должна быть обучаемой. – Она взглянула на него, полная сомнений. – Я готова поверить многому, но этому?
Она была права. Это ересь. Потребовалась бы совершенно новая биохимия. Чего не могло быть.
Но если бы всё-таки это функционировало… Фантастика!
– Ещё раз, как обучается нейронный компьютер? – спросил он.
– Посредством всё более сложных одновременных вычислений. С опытом растёт число альтернатив действия.
– И как он всё это запоминает?
– Да сохраняет и всё.
– Для этого каждая единица должна иметь в своём распоряжении площадку памяти. В сплетении площадок памяти возникает искусственный разум.
– Куда ты клонишь?
Эневек стал объяснять. Она слушала, время от времени отрицательно мотала головой и просила объяснить ещё раз.
– Ты заново переписываешь биологию, насколько я понимаю.
– Правильно. Тем не менее, могла бы ты запрограммировать процесс, который протекал бы подобным образом? Хотя бы кусочек процесса.
– Кусочек – всё равно много. Ну ты даёшь, Леон! Что за сумасшедшая теория! Но хорошо. О’кей. Я попробую.
Она потянулась. Засветились золотые волоски на её загорелых руках. Под тканью майки обозначились мышцы. Эневек подумал, как ему нравится эта широкоплечая, компактная девушка.
В ту же минуту она взглянула на него.
– Но тебе это будет кой-чего стоить, – угрожающе сказала она.
– Ну, говори, чего.
– Спины и плеч. Расслабляющий массаж. – Она ухмыльнулась. – Причём плата – вперёд. Пока я программирую.
Эневек был потрясён. Имела его теория какой-то смысл или нет – было уже не так важно. Главное, она себя окупала.
* * *
Рубин
К обеду все собрались в офицерской кают-компании. Состояние Йохансона между тем улучшилось. Они с Оливейра очень хорошо понимали друг друга и не особенно огорчились, когда Рубин отказался идти на обед, заявив, что не чувствует голода после мигрени.
– Пойду прогуляюсь по «крыше», – сказал он, стараясь всем своим видом вызвать сострадание.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127
– Я хочу пояснить это на примере нормальной человеческой клетки, – сказала Оливейра. – В принципе это не более чем мешок, полный информации. Ядро содержит хромосомы, общность генов. Вместе они образуют геном, или ДНК; эту спиральную конструкцию все видели. Грубо говоря, это план нашего строения. Чем выше развит организм, тем дифференцированнее план. На основании анализа ДНК мы можем уличить убийцу или выявить родственные отношения. Однако в общем и целом план у всех людей одинаков: руки, ноги, торс и так далее. Анализ индивидуальной ДНК будет двоякий; в целом он скажет нам: это человек. А в особенностях выдаст, с какой личностью мы имеем дело.
На сей раз она увидела в лицах слушателей интерес и понимание. Начать с основ курса генетики оказалось плодотворной мыслью.
– Разумеется, два человека различаются между собой сильнее, чем два одноклеточных одного вида. Моя ДНК покажет статистически миллион отличий с любым из вас. Все 1200 базовых пар отличают человеческие существа друг от друга. Но если вы исследуете клетки одного и того же человека, отличия будут минимальны: биохимические отклонения в ДНК, возникающие через мутации. Соответственно, могут быть различия, если взять на анализ клетку моей левой руки и моей печени. Тем не менее, каждая из них однозначно скажет: это Сью Оливейра. – Она сделала паузу. – Перед одноклеточными такие вопросы не поставишь: там всего одна клетка. Она образует всё существо. Поэтому есть лишь один геном, а поскольку одноклеточное размножается делением, а не спариванием, нет и смешивания хромосом от мамы и папы, а просто существо удваивается вместе со своей генетической информацией.
– Тогда получается, что если знаешь ДНК одноклеточного, то знаешь всё, – подхватил Пик.
– Да. – Оливейра наградила его улыбкой. – Это было бы естественно. Популяция одноклеточных показывает идентичный геном. Небольшую норму мутаций можно не брать во внимание.
Она видела, что Рубин беспокойно заёрзал, открывая и закрывая рот. Обычно не позднее чем на этом месте он бы уже перевёл доклад и всё внимание на себя. Вот тебе, удовлетворённо подумала Оливейра, раз пролежал в постели с мигренью. Вот и не знаешь того, что знаем мы. Придётся закрыть пасть и слушать.
– Но как раз здесь и начинается наша проблема, – продолжила она. – Клетки желе на первый взгляд идентичны. Это амёбы из больших глубин. Ничего в них нет экзотического. Чтобы описать всю ДНК, несколько компьютеров должны считать два года подряд, поэтому мы ограничиваемся выборочной проверкой. Изолируем маленький кусочек ДНК и получаем часть генетического кода, так называемый ампликон. Каждый ампликон показывает нам ряд базовых пар, генетический словарь. Если мы проанализируем ампликоны из сходных отрезков ДНК различных индивидов и сопоставим их друг с другом, то получим интересную информацию. Ампликоны нескольких одноклеточных одной и той же популяции должны отразить следующую картину.
Она подняла вверх распечатку, увеличенную специально для этого доклада.
A1: AATGCCAATTCCATAGGATTAAATCGA
А2: AATGCCAATTCCATAGGATTAAATCGA
A3: AATGCCAATTCCATAGGATTAAATCGA
А4: AATGCCAATTCCATAGGATTAAATCGA
– Вы видите, анализируемые последовательности идентичны на всём отрезке. Четыре идентичных одноклеточных. – Она отложила листок в сторону и показала второй: – Вместо этого мы получили вот что.
A1: AATGCCACGATGCTACCTGAAATCGA
А2: AATGCCAATTCCATAGGATTAAATCGA
A3: AATGCCAGGAAATTACCCGTAAATCGA
А4: AATGCCATTTGGAACAAATTAAATCGA
– Это базовые последовательности ампликонов четырёх экземпляров нашего желе. ДНК идентичны – кроме одной небольшой гипервариабельной области, в которой всё идёт наперекосяк. Ничего общего. Мы исследовали дюжины клеток. Некоторые лишь слегка дифференцированы внутри гипервариабельной зоны, другие различаются полностью. Естественными мутациями это не объяснить. Другими словами: это не может быть случайностью.
– Может, всё же разные виды, – сказал Эневек.
– Нет. Это определённо один и тот же вид. И определённо, что никакое существо не может в ходе жизни изменить генетический код. План строения всегда предшествует. По нему существо строится. И то, что построено, соответствует только этому плану и никакому другому.
Долгое время все молчали.
– Если эти клетки, тем не менее, различаются, – сказал Эневек, – значит, они нашли способ изменить свою ДНК уже после того, как разделились.
– Но для чего? – спросила Делавэр.
– Это человек, – сказал Вандербильт.
– Что человек?
– Вы что, слепые? Природа такого не сделает, говорит нам доктор Оливейра, она это хорошо знает, и со стороны доктора Йохансона я не слышу возражений. Итак, у кого хватит смекалки выдумать такое, а? Эта штука – биологическое оружие. Только человеку это по силам.
– Возражение, – объявил Йохансон. – Это не имеет смысла, Джек. Преимущество биологического оружия в том, что требуется лишь базовый рецепт. Всё остальное – репродукция…
– Очень даже может быть преимуществом, если вирусы мутируют, разве нет? Вирус СПИДа постоянно мутирует. Только подумают, что поймали его, – глядь, а он снова изменился.
– Это совсем другое. Мы имеем здесь суперорганизм, а не вирологическую инфекцию. Должна быть какая-то причина, по которой они различаются. Что-то происходит с их ДНК после деления. Они кодируются иначе, по-другому. Нас не интересует, кто это сделал. Мы должны выяснить, какой в этом смысл.
– Смысл – всех нас уничтожить! – с раздражением сказал Вандербильт. – Эта штука здесь для того, чтобы уничтожить свободный мир.
– Хорошо, – прорычал Йохансон. – Тогда расстреляйте её. Может, нам проверить, не мусульманские ли это клетки? Может, их ДНК – исламская и фундаменталистская.
Вандербильт воззрился на него:
– На чьей вы, собственно, стороне?
– На стороне науки.
– А вы понимаете, почему вчера ночью упали и ударились головой? – Вандербильт высокомерно усмехнулся. – После бутылки бордо, кстати сказать. Как ваше самочувствие, доктор? Голова не болит? Почему бы вам не попридержать язык?
– Тогда и вы меньше распускайте свой.
Вандербильт запыхтел. Ли окинула его насмешливым взглядом и подалась вперёд:
– Вы сказали, речь идёт о различной кодировке, правильно?
– Правильно, – кивнула Оливейра.
– Я не учёный. Но не может ли быть так, что кодировка выполняет ту же задачу, что и коды у людей? Военный код, например.
– Да, – кивнула Оливейра. – Вполне возможно.
– Код, чтобы узнавать друг друга.
Уивер что-то нацарапала на листочке и протянула Эневеку. Он прочитал и коротко кивнул.
– А для чего им друг друга узнавать? – спросил Рубин. – И почему таким сложным способом?
– Я думаю, это лежит на поверхности, – сказала Кроув. Какое-то время был слышен шорох целлофана, который она снимала с пачки сигарет.
– Что именно? – спросила Ли.
– Я думаю, это служит коммуникации, – сказала Кроув. – Эти клетки связываются друг с другом. Это форма беседы.
– Вы считаете, эта штука… – Грейвольф уставился на неё. Кроув закурила, затянулась и выпустила дым:
– Они общаются друг с другом. Да.
* * *
Пандус
– Что случилось ночью? – спросила Оливейра, когда они спускались вниз, к лаборатории.
Йохансон пожал плечами:
– Ни малейшего представления не имею.
– А как чувствуете себя теперь?
– Странно. Головная боль уходит, но в моих воспоминаниях провал величиной с ангар.
– Какой нелепый случай, а? – Рубин повернулся на ходу и блеснул зубами. – Теперь мы оба с головной болью. Бог мой, я лежал пластом.
Оливейра разглядывала Рубина с неопределённым выражением лица:
– Мигрень, говорите?
– Да. Ужасная! Случается нечасто, но когда случается, помогает только одно: принять снотворное и выключить свет.
– Проспали до утра?
– Конечно. – Вид у Рубина был виноватый: – Мне очень жаль. Но тут теряешь всякий контроль, серьёзно. Иначе бы я показался.
– А разве вы не показались?
Её вопрос прозвучал как-то странно. Рубин растерянно улыбнулся:
– Нет.
– Точно нет?
– Мне же лучше знать.
В голове Йохансона что-то щёлкнуло. Как сломанный диапроектор. Направляющие полозья пытаются захватить картинку и соскальзывают.
Почему Оливейра спросила его об этом?
Они остановились перед дверью лаборатории, и Рубин набрал цифровой код. Когда он вошёл, Оливейра тихо сказала Йохансону:
– Эй, в чём дело? Вы же были твёрдо уверены, что вчера ночью видели его.
Йохансон уставился на неё:
– В чём я был уверен?
– Когда мы с вами сидели на ящике, – шепнула Оливейра. – Вы сказали, что видели его.
Щёлк. Полозья снова попытались захватить картинку. Щёлк.
Его голова была набита ватой. Они пили вино, это он помнил. И потом он… что видел? Щёлк. Оливейра подняла брови.
– Ну… – сказала она, входя. – Кажется, вспомнили?!
* * *
Нейронный компьютер
Они сидели в JIC перед компьютером Уивер.
– Смотри, – объясняла она. – Это дело с кодировкой даёт нам новую исходную точку.
Эневек кивнул:
– Клетки не все одинаковы. Они не как нейроны.
– И дело не только в способе, как они связаны друг с другом. Может, в кодировке ДНК и лежит ключ к слиянию клеток.
– Нет. Слияние вызвано чем-то другим. Чем-то дальнодействующим.
– Вчера мы договорились до запаха.
– О’кей, – сказал Эневек. – Попробуй. Программируй так, что они производят некое пахучее вещество, которое сигнализирует о слиянии.
Уивер задумалась. Потом позвонила по местному телефону в лабораторию:
– Сигур? Привет! Мы сидим над симуляцией. Не возникло ли у вас за это время идеи, как клетки сплавляются между собой? – Некоторое время она выслушивала ответ. – Вот именно. Мы попробуем. Держи меня в курсе.
– Что он сказал? – спросил Эневек.
– Они пробуют фазовый тест. Хотят заставить желе распасться, а потом снова слиться.
– Значит, они тоже думают, что клетки издают запах?
– Да. – Уивер наморщила лоб. – Вопрос в том, какая клетка начинает процесс? И почему? Кто-то же должен вызвать цепную реакцию.
– Генетическая программа. Лишь определённые клетки могут запускать процесс слияния.
– Часть мозга, которая может больше, чем все остальные… – размышляла Уивер. – Хм, это подкупает. И всё же этого как-то недостаточно.
– Погоди! Может, мы на неверном пути. Мы исходим из того, что эти клетки вместе образуют большой мозг.
– Я убеждена, что так и есть.
– Я тоже. Но я только что подумал, что… – Эневек лихорадочно соображал. – Тебе не кажется странным, что они отличаются друг от друга? Мне пришла в голову возможная причина для такого кодирования. Кто-то программирует их ДНК, чтобы они могли выполнять специфические задания. Но если это так – тогда каждая из этих клеток сама себе мозг. – Он продолжал размышлять, но не имел ни малейшего представления, как это может происходить. – Это означало бы, что ДНК каждой клетки и есть её мозг.
– ДНК, которая может думать?
– Вроде того.
– Тогда она должна быть обучаемой. – Она взглянула на него, полная сомнений. – Я готова поверить многому, но этому?
Она была права. Это ересь. Потребовалась бы совершенно новая биохимия. Чего не могло быть.
Но если бы всё-таки это функционировало… Фантастика!
– Ещё раз, как обучается нейронный компьютер? – спросил он.
– Посредством всё более сложных одновременных вычислений. С опытом растёт число альтернатив действия.
– И как он всё это запоминает?
– Да сохраняет и всё.
– Для этого каждая единица должна иметь в своём распоряжении площадку памяти. В сплетении площадок памяти возникает искусственный разум.
– Куда ты клонишь?
Эневек стал объяснять. Она слушала, время от времени отрицательно мотала головой и просила объяснить ещё раз.
– Ты заново переписываешь биологию, насколько я понимаю.
– Правильно. Тем не менее, могла бы ты запрограммировать процесс, который протекал бы подобным образом? Хотя бы кусочек процесса.
– Кусочек – всё равно много. Ну ты даёшь, Леон! Что за сумасшедшая теория! Но хорошо. О’кей. Я попробую.
Она потянулась. Засветились золотые волоски на её загорелых руках. Под тканью майки обозначились мышцы. Эневек подумал, как ему нравится эта широкоплечая, компактная девушка.
В ту же минуту она взглянула на него.
– Но тебе это будет кой-чего стоить, – угрожающе сказала она.
– Ну, говори, чего.
– Спины и плеч. Расслабляющий массаж. – Она ухмыльнулась. – Причём плата – вперёд. Пока я программирую.
Эневек был потрясён. Имела его теория какой-то смысл или нет – было уже не так важно. Главное, она себя окупала.
* * *
Рубин
К обеду все собрались в офицерской кают-компании. Состояние Йохансона между тем улучшилось. Они с Оливейра очень хорошо понимали друг друга и не особенно огорчились, когда Рубин отказался идти на обед, заявив, что не чувствует голода после мигрени.
– Пойду прогуляюсь по «крыше», – сказал он, стараясь всем своим видом вызвать сострадание.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127