Во времена массового вымирания маленькие виды выживают лучше, а большие исчезают каждые несколько миллионов лет, эволюция снова устанавливает границу размеров, потом снова начинается рост – до следующего метеорита. Бух! Вот вам и план Божественного творения!
– Это фатализм.
– Нет, реализм, – сказала Оливейра. – Такие высокоспециализированные типы, как человек, при резких изменениях среды вымирают, потому что не могут приспособиться к новым условиям. Медведь коала – очень сложное творение и питается исключительно листьями эвкалипта. Что ему делать, если эвкалипты исчезнут? Придётся тоже помирать. А большинство одноклеточных, напротив, переживают оледенения и извержения вулканов, выбросы кислорода и метана, она могут тысячами лет пребывать в анабиозе и затем снова воскресать к жизни. Бактерии существуют в скалистой породе, в кипящих источниках, в ледниках. Мы не смогли бы выжить без них, но они без нас – легко. Даже сегодня кислород в воздухе – это продукт бактерий. Все элементы, которые определяют нашу жизнь, – кислород, азот, фосфор, сера, углерод – становятся доступны нам лишь благодаря активности микроорганизмов. Бактерии, грибок, одноклеточные, маленькие пожиратели падали, насекомые и черви перерабатывают отмершие растения и животных и снова возвращают их химические составные части в общую систему жизни. В океане – то же самое. Микроорганизмы – господствующая форма жизни моря. Это желе в нашем танке наверняка старше и, может быть, умнее нас, нравится вам это или нет.
– Вы не можете сравнивать человеческое существо с микробом, – прорычал Бьюкенен. – У человека – другое предназначение. Если вы этого не понимаете, то для чего вы вообще в этой команде?
– Для того, чтобы делать то, что нужно!
– Вы же в открытую предаёте дело человечества.
– Нет, это человек предаёт дело природы, проявляя непонимание форм жизни и их значения. Это единственный вид, который так поступает. Мы берём на себя право судить и оценивать: это, мол, полезные животные, а это вредные. Это важные, а это нет. Мы судим природу по тому, что видим, но видим мы лишь крошечный отрезок, которому придаём преувеличенное значение. Наше внимание устремлено на крупных животных и на позвоночных, главным образом на нас самих. Мы всюду видим позвоночных. На самом деле их число – 43 000, из которых 6000 рептилий, 10 000 птиц и 4000 млекопитающих. А беспозвоночных на сегодняшний день насчитывается почти миллион видов, из них одних жуков 290 000, то есть в семь раз больше, чем всех позвоночных.
Пик посмотрел на Бьюкенена.
– Она права, Крейг, – сказал он. – Прими к сведению. Они обе правы.
– Мы – не успешный вид, – сказала Кроув. – Если вы хотите видеть успех, посмотрите на акул. Они существуют в неизменной форме с девонского периода, 400 миллионов лет. Они в сто раз старше самого древнего предка человека, и их 350 видов. Но Ирр, может быть, ещё старше. Если они одноклеточные и если они умудряются коллективно думать, то они старше нас на вечность. При таком отрыве нам их никогда не догнать. Конечно, мы могли бы их убить. Но зачем нам рисковать? Мы же не знаем, какое значение они имеют для нашего собственного существования. Может, жить с таким врагом плохо, а без него вообще невозможно?
– Вы хотите защитить американские ценности, Джуд? – Йохансон покачал головой. – Тогда мы потерпим поражение.
– А что вы имеете против американских ценностей?
– Ничего. Но вы же слышали, что говорит Кроув: разумные формы жизни на других планетах, может быть, не похожи ни на человека, ни на млекопитающих и, может, базируются вовсе не на ДНК. То есть, их система ценностей может быть совсем иной, чем наша. Как вы думаете, какую моральную и социальную модель вы встретите там, внизу? У существ, культура которых основана, может быть, на делении клетки и на коллективном самопожертвовании. Как вы хотите достичь понимания с ними, если сами принимаете лишь те ценности, которые близки даже не всем людям?
– Вы неправильно меня поняли, – сказала Ли. – Мне уже ясно, что мы не собственники морали. Вопрос вот в чём: должны ли мы любой ценой входить в положение других и понимать их точку зрения? Или не лучше ли вложить все силы в попытку сосуществования?
– При которой каждый оставляет другого в покое?
– Да.
– Позднее прозрение, Джуд, – сказал Йохансон. – Я думаю, коренные жители Америки, Австралии, Африки и Арктики в своё время только приветствовали бы вашу точку зрения. Как и многие виды животных, которых мы истребили. Ясно, что ситуация гораздо сложнее. Вряд ли мы сможем понять, как думают другие. Но всё же надо попытаться, поскольку мы уже слишком далеко зашли в войне друг против друга. Наше общее жизненное пространство стало чересчур тесным, остаётся лишь сожительство. А это возможно только в том случае, если мы откажемся от своих чрезмерных притязаний.
– И как, по-вашему, это должно выглядеть? Мы должны перенять жизненные привычки одноклеточных?
– Естественно, нет. Для нас это было бы генетически невозможно. Даже то, что мы определяем как культуру, внедрено в наших генах. Культурная эволюция началась в доисторические времена, тогда всё и было предопределено. Культура – биологична. Или вы полагаете, что нам нужны какие-то новые гены для того, чтобы строить корабли? Мы конструируем самолёты, вертолёты и оперные театры, но мы делаем это, чтобы применить нашу древнюю активность на так называемом цивилизованном уровне. Это мало чем отличается от того состояния, когда мы впервые выменяли каменный топор на кусок мяса: войны, столкновения племён, торговля. Культура – часть нашей эволюции. Она служит тому, чтобы мы могли поддерживать стабильное состояние…
– …пока стабильное состояние не даст крен. Я понимаю, куда вы клоните, Сигур. В доисторические времена наследственный материал сформировал культуру и, соответственно, изменил нас генетически. Итак, нашим поведением управляют гены. Они принудили нас к этой беседе, как бы ни была для нас унизительна эта мысль. Вся наша интеллектуальная база, которой мы так гордимся, есть лишь результат генетического управления, а культура – не более чем репертуар социального поведения, пристёгнутый к борьбе за выживание.
Йохансон молчал.
– Я сказала что-то не то? – спросила Ли.
– Нет. Я заворожённо и взволнованно слушаю. Вы совершенно правы. Человеческая эволюция – это взаимовлияние генетических и культурных изменений. Были генетические изменения, которые привели к росту нашего мозга. Это была чистая биология, которая сделала возможной нашу речь, когда природа 500 тысяч лет назад перестроила нашу гортань и образовала центры речи в коре головного мозга. Но это генетическое изменение привело к культурному развитию. Язык формулировал познание, прошлое, будущее и воображение. Культура – результат биологического процесса, а биологические изменения следуют как реакция на дальнейшее развитие культуры. Хоть и очень медленно, но так.
Ли улыбнулась.
– Как хорошо, что я не спасовала перед вами.
– Ничего другого я и не ожидал, – галантно ответил Йохансон. – Но вы сами сказали, Джуд: наше хвалёное культурное многообразие упирается в генетические границы. А они проходят там, где начинается культура разумных нелюдей. Мы образовали множество культур, но все они базируются на необходимости защитить наш вид. Мы не можем перенять ценности другого вида, чья биология противостоит нашей и может оказаться нашим естественным противником в борьбе за жизненное пространство и ресурсы.
– Значит, я права! Нам не надо предпринимать попытку понять Ирр. Мы должны найти способ оставить друг друга в покое.
– Нет, вы неправы. Потому что они не оставят нас в покое.
– Тогда нам конец.
– Почему?
– Разве мы не пришли к согласию, что люди и не-люди не могут достичь консенсуса?
– Можно прийти к согласию и в том, что христиане и мусульмане не могут достичь консенсуса. Послушайте, Джуд: мы не можем и не обязаны понимать Ирр. Но мы должны дать место тому, чего мы не понимаем. Решение заключается в отступлении, и в настоящий момент отступить нужно нам. Этот путь должен сработать. Он ведёт не через эмоциональное понимание – его не будет. Но через изменённую точку зрения. Через понимание мира, который тем обширнее, чем дальше мы удаляемся от своего вида, ища дистанцию по отношению к самим себе. Без этой дистанции мы будем не в состоянии выработать у Ирр другой взгляд на нас, отличный от того, что у них уже есть.
– Разве мы как раз не пытаемся отступить? Уже одним тем, что ищем контакта с ними.
– И что из этого следует?
Ли молчала.
– Джуд, выдайте мне тайну. Почему я вас так ценю и так мало вам доверяю?
Они посмотрели друг на друга.
От стоячих столиков до них доносился шум разговоров. Обрывки разговоров превращались в возгласы, в крики. В этот момент из громкоговорящей радиосвязи по палубе разнеслось:
– Тревога дельфинов! Внимание! Тревога дельфинов!
Ли первая прервала дуэль взглядов. Она повернула голову и глянула на сумрачное море.
– Боже мой, – прошептала она. Море больше не было сумрачным. Оно начало светиться.
* * *
Голубое Облако
Повсюду флюоресцировали волны. Тёмно-синие острова поднимались из глубины к поверхности воды, расширялись и сливались, и всё это выглядело, будто северное сияние пролилось в море.
«Независимость» покачивалась в море света.
– Если это ответ на твоё последнее послание, – сказал Грейвольф Кроув, не отводя взгляда от игры света, – то на кого-то ты произвела сильное впечатление.
– Какая красота, – прошептала Делавэр.
– Смотрите! – воскликнул Рубин.
Свет начал пульсировать. В нём возникали гигантские вихри, они вращались вначале медленно, потом всё быстрее, пока не закрутились спиральными галактиками, втягивая внутрь себя потоки синевы. Центры стали уплотняться. Тысячи сверкающих звёзд вспыхивали в них и снова угасали…
Сверкнула молния.
Кто-то на палубе вскрикнул.
Картина разом преобразилась. Воду пронизывали яркие разряды, разветвляясь между разбегающимися вихрями. Под поверхностью воды бушевала беззвучная гроза. В следующий момент вихри начали удаляться от корпуса «Независимости», разбегаясь во все стороны. Голубое Облако устремилось к горизонту с ошеломительной скоростью и исчезло из поля зрения.
Грейвольф первым вышел из оцепенения.
Он бросился бежать к «острову». Делавэр за ним. Остальные тоже. Грейвольф слетел вниз по лестнице, держась только за перила, и устремился в CIC, Пик и Ли за ним по пятам. Мониторы наружных камер не показывали ничего, кроме тёмно-зелёной воды, потом в поле зрения появились два дельфина.
– Что это? – крикнул Пик. – Что говорит эхолот?
Один из дежурных радистов повернулся:
– Там что-то большое, сэр. Что-то, я не знаю… трудно сказать… Будто бы…
– Что будто бы? – Ли тряхнула его за плечо. – Докладывайте, вы, идиот! Что тут происходит?
Радист побледнел.
– Это… это… на экране не было ничего, потом вдруг возникли какие-то плоскости. Они возникли из ничего, я клянусь, вода вдруг превратилась в материю. Они слились в стену… она повсюду…
– Немедленно поднять в воздух «Кобры». Обширный разведывательный полёт.
– А что поступило от дельфинов? – спросил Грейвольф.
– Неизвестная форма жизни, – ответила женщина-матрос. – Они первыми засекли.
– Локализация?
– Повсюду сразу. Удаляется. Сейчас в километре отсюда, но снова стягивается. Сонар показывает массивное присутствие по всем направлениям.
– А где сейчас дельфины?
– Под судном, сэр. Прибились к шлюзу. Я думаю, им страшно! Они хотят внутрь.
В CIC сбегалось всё больше народу.
– Выведите на большой монитор спутниковую картинку, – приказал Пик.
Большой экран показал «Независимость» из перспективы кихола. Судно лежало посреди тёмной воды. От голубого света и молний – никакого следа.
– Только что всё было светло, – сказал человек, контролирующий спутник.
– А мы можем получить картинку с другого спутника?
– Сейчас нет, сэр.
– О’кей. Тогда пусть кихол увеличит захват.
«Независимость» на мониторе съёжилась. Спутник увеличил поле видимости. Во все стороны от судна простиралось свинцовое Гренландское море. Из громкоговорителя послышались свист и кликанье дельфинов. Они всё ещё возвещали присутствие неизвестной формы жизни.
– Этого мало.
Кихол расширил картинку дальше. Теперь объектив захватывал участок в сто квадратных километров. «Независимость» с её 250 метрами длины казалась щепочкой.
Все, затаив дыхание, смотрели на монитор.
Теперь стало видно.
Судно было окружено громадным светящимся кольцом. В нём вспыхивали молнии.
– Как велика эта штука? – шёпотом спросил Пик.
– Четыре километра диаметром, – сказала женщина у монитора. – Даже больше. Это похоже на некий шланг. То, что мы видим на картинке, это отверстие, а сам этот шланг тянется в глубину. Мы, так сказать, находимся в его жерле…
– И что это?
Рядом с Пиком возник Йохансон:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127
– Это фатализм.
– Нет, реализм, – сказала Оливейра. – Такие высокоспециализированные типы, как человек, при резких изменениях среды вымирают, потому что не могут приспособиться к новым условиям. Медведь коала – очень сложное творение и питается исключительно листьями эвкалипта. Что ему делать, если эвкалипты исчезнут? Придётся тоже помирать. А большинство одноклеточных, напротив, переживают оледенения и извержения вулканов, выбросы кислорода и метана, она могут тысячами лет пребывать в анабиозе и затем снова воскресать к жизни. Бактерии существуют в скалистой породе, в кипящих источниках, в ледниках. Мы не смогли бы выжить без них, но они без нас – легко. Даже сегодня кислород в воздухе – это продукт бактерий. Все элементы, которые определяют нашу жизнь, – кислород, азот, фосфор, сера, углерод – становятся доступны нам лишь благодаря активности микроорганизмов. Бактерии, грибок, одноклеточные, маленькие пожиратели падали, насекомые и черви перерабатывают отмершие растения и животных и снова возвращают их химические составные части в общую систему жизни. В океане – то же самое. Микроорганизмы – господствующая форма жизни моря. Это желе в нашем танке наверняка старше и, может быть, умнее нас, нравится вам это или нет.
– Вы не можете сравнивать человеческое существо с микробом, – прорычал Бьюкенен. – У человека – другое предназначение. Если вы этого не понимаете, то для чего вы вообще в этой команде?
– Для того, чтобы делать то, что нужно!
– Вы же в открытую предаёте дело человечества.
– Нет, это человек предаёт дело природы, проявляя непонимание форм жизни и их значения. Это единственный вид, который так поступает. Мы берём на себя право судить и оценивать: это, мол, полезные животные, а это вредные. Это важные, а это нет. Мы судим природу по тому, что видим, но видим мы лишь крошечный отрезок, которому придаём преувеличенное значение. Наше внимание устремлено на крупных животных и на позвоночных, главным образом на нас самих. Мы всюду видим позвоночных. На самом деле их число – 43 000, из которых 6000 рептилий, 10 000 птиц и 4000 млекопитающих. А беспозвоночных на сегодняшний день насчитывается почти миллион видов, из них одних жуков 290 000, то есть в семь раз больше, чем всех позвоночных.
Пик посмотрел на Бьюкенена.
– Она права, Крейг, – сказал он. – Прими к сведению. Они обе правы.
– Мы – не успешный вид, – сказала Кроув. – Если вы хотите видеть успех, посмотрите на акул. Они существуют в неизменной форме с девонского периода, 400 миллионов лет. Они в сто раз старше самого древнего предка человека, и их 350 видов. Но Ирр, может быть, ещё старше. Если они одноклеточные и если они умудряются коллективно думать, то они старше нас на вечность. При таком отрыве нам их никогда не догнать. Конечно, мы могли бы их убить. Но зачем нам рисковать? Мы же не знаем, какое значение они имеют для нашего собственного существования. Может, жить с таким врагом плохо, а без него вообще невозможно?
– Вы хотите защитить американские ценности, Джуд? – Йохансон покачал головой. – Тогда мы потерпим поражение.
– А что вы имеете против американских ценностей?
– Ничего. Но вы же слышали, что говорит Кроув: разумные формы жизни на других планетах, может быть, не похожи ни на человека, ни на млекопитающих и, может, базируются вовсе не на ДНК. То есть, их система ценностей может быть совсем иной, чем наша. Как вы думаете, какую моральную и социальную модель вы встретите там, внизу? У существ, культура которых основана, может быть, на делении клетки и на коллективном самопожертвовании. Как вы хотите достичь понимания с ними, если сами принимаете лишь те ценности, которые близки даже не всем людям?
– Вы неправильно меня поняли, – сказала Ли. – Мне уже ясно, что мы не собственники морали. Вопрос вот в чём: должны ли мы любой ценой входить в положение других и понимать их точку зрения? Или не лучше ли вложить все силы в попытку сосуществования?
– При которой каждый оставляет другого в покое?
– Да.
– Позднее прозрение, Джуд, – сказал Йохансон. – Я думаю, коренные жители Америки, Австралии, Африки и Арктики в своё время только приветствовали бы вашу точку зрения. Как и многие виды животных, которых мы истребили. Ясно, что ситуация гораздо сложнее. Вряд ли мы сможем понять, как думают другие. Но всё же надо попытаться, поскольку мы уже слишком далеко зашли в войне друг против друга. Наше общее жизненное пространство стало чересчур тесным, остаётся лишь сожительство. А это возможно только в том случае, если мы откажемся от своих чрезмерных притязаний.
– И как, по-вашему, это должно выглядеть? Мы должны перенять жизненные привычки одноклеточных?
– Естественно, нет. Для нас это было бы генетически невозможно. Даже то, что мы определяем как культуру, внедрено в наших генах. Культурная эволюция началась в доисторические времена, тогда всё и было предопределено. Культура – биологична. Или вы полагаете, что нам нужны какие-то новые гены для того, чтобы строить корабли? Мы конструируем самолёты, вертолёты и оперные театры, но мы делаем это, чтобы применить нашу древнюю активность на так называемом цивилизованном уровне. Это мало чем отличается от того состояния, когда мы впервые выменяли каменный топор на кусок мяса: войны, столкновения племён, торговля. Культура – часть нашей эволюции. Она служит тому, чтобы мы могли поддерживать стабильное состояние…
– …пока стабильное состояние не даст крен. Я понимаю, куда вы клоните, Сигур. В доисторические времена наследственный материал сформировал культуру и, соответственно, изменил нас генетически. Итак, нашим поведением управляют гены. Они принудили нас к этой беседе, как бы ни была для нас унизительна эта мысль. Вся наша интеллектуальная база, которой мы так гордимся, есть лишь результат генетического управления, а культура – не более чем репертуар социального поведения, пристёгнутый к борьбе за выживание.
Йохансон молчал.
– Я сказала что-то не то? – спросила Ли.
– Нет. Я заворожённо и взволнованно слушаю. Вы совершенно правы. Человеческая эволюция – это взаимовлияние генетических и культурных изменений. Были генетические изменения, которые привели к росту нашего мозга. Это была чистая биология, которая сделала возможной нашу речь, когда природа 500 тысяч лет назад перестроила нашу гортань и образовала центры речи в коре головного мозга. Но это генетическое изменение привело к культурному развитию. Язык формулировал познание, прошлое, будущее и воображение. Культура – результат биологического процесса, а биологические изменения следуют как реакция на дальнейшее развитие культуры. Хоть и очень медленно, но так.
Ли улыбнулась.
– Как хорошо, что я не спасовала перед вами.
– Ничего другого я и не ожидал, – галантно ответил Йохансон. – Но вы сами сказали, Джуд: наше хвалёное культурное многообразие упирается в генетические границы. А они проходят там, где начинается культура разумных нелюдей. Мы образовали множество культур, но все они базируются на необходимости защитить наш вид. Мы не можем перенять ценности другого вида, чья биология противостоит нашей и может оказаться нашим естественным противником в борьбе за жизненное пространство и ресурсы.
– Значит, я права! Нам не надо предпринимать попытку понять Ирр. Мы должны найти способ оставить друг друга в покое.
– Нет, вы неправы. Потому что они не оставят нас в покое.
– Тогда нам конец.
– Почему?
– Разве мы не пришли к согласию, что люди и не-люди не могут достичь консенсуса?
– Можно прийти к согласию и в том, что христиане и мусульмане не могут достичь консенсуса. Послушайте, Джуд: мы не можем и не обязаны понимать Ирр. Но мы должны дать место тому, чего мы не понимаем. Решение заключается в отступлении, и в настоящий момент отступить нужно нам. Этот путь должен сработать. Он ведёт не через эмоциональное понимание – его не будет. Но через изменённую точку зрения. Через понимание мира, который тем обширнее, чем дальше мы удаляемся от своего вида, ища дистанцию по отношению к самим себе. Без этой дистанции мы будем не в состоянии выработать у Ирр другой взгляд на нас, отличный от того, что у них уже есть.
– Разве мы как раз не пытаемся отступить? Уже одним тем, что ищем контакта с ними.
– И что из этого следует?
Ли молчала.
– Джуд, выдайте мне тайну. Почему я вас так ценю и так мало вам доверяю?
Они посмотрели друг на друга.
От стоячих столиков до них доносился шум разговоров. Обрывки разговоров превращались в возгласы, в крики. В этот момент из громкоговорящей радиосвязи по палубе разнеслось:
– Тревога дельфинов! Внимание! Тревога дельфинов!
Ли первая прервала дуэль взглядов. Она повернула голову и глянула на сумрачное море.
– Боже мой, – прошептала она. Море больше не было сумрачным. Оно начало светиться.
* * *
Голубое Облако
Повсюду флюоресцировали волны. Тёмно-синие острова поднимались из глубины к поверхности воды, расширялись и сливались, и всё это выглядело, будто северное сияние пролилось в море.
«Независимость» покачивалась в море света.
– Если это ответ на твоё последнее послание, – сказал Грейвольф Кроув, не отводя взгляда от игры света, – то на кого-то ты произвела сильное впечатление.
– Какая красота, – прошептала Делавэр.
– Смотрите! – воскликнул Рубин.
Свет начал пульсировать. В нём возникали гигантские вихри, они вращались вначале медленно, потом всё быстрее, пока не закрутились спиральными галактиками, втягивая внутрь себя потоки синевы. Центры стали уплотняться. Тысячи сверкающих звёзд вспыхивали в них и снова угасали…
Сверкнула молния.
Кто-то на палубе вскрикнул.
Картина разом преобразилась. Воду пронизывали яркие разряды, разветвляясь между разбегающимися вихрями. Под поверхностью воды бушевала беззвучная гроза. В следующий момент вихри начали удаляться от корпуса «Независимости», разбегаясь во все стороны. Голубое Облако устремилось к горизонту с ошеломительной скоростью и исчезло из поля зрения.
Грейвольф первым вышел из оцепенения.
Он бросился бежать к «острову». Делавэр за ним. Остальные тоже. Грейвольф слетел вниз по лестнице, держась только за перила, и устремился в CIC, Пик и Ли за ним по пятам. Мониторы наружных камер не показывали ничего, кроме тёмно-зелёной воды, потом в поле зрения появились два дельфина.
– Что это? – крикнул Пик. – Что говорит эхолот?
Один из дежурных радистов повернулся:
– Там что-то большое, сэр. Что-то, я не знаю… трудно сказать… Будто бы…
– Что будто бы? – Ли тряхнула его за плечо. – Докладывайте, вы, идиот! Что тут происходит?
Радист побледнел.
– Это… это… на экране не было ничего, потом вдруг возникли какие-то плоскости. Они возникли из ничего, я клянусь, вода вдруг превратилась в материю. Они слились в стену… она повсюду…
– Немедленно поднять в воздух «Кобры». Обширный разведывательный полёт.
– А что поступило от дельфинов? – спросил Грейвольф.
– Неизвестная форма жизни, – ответила женщина-матрос. – Они первыми засекли.
– Локализация?
– Повсюду сразу. Удаляется. Сейчас в километре отсюда, но снова стягивается. Сонар показывает массивное присутствие по всем направлениям.
– А где сейчас дельфины?
– Под судном, сэр. Прибились к шлюзу. Я думаю, им страшно! Они хотят внутрь.
В CIC сбегалось всё больше народу.
– Выведите на большой монитор спутниковую картинку, – приказал Пик.
Большой экран показал «Независимость» из перспективы кихола. Судно лежало посреди тёмной воды. От голубого света и молний – никакого следа.
– Только что всё было светло, – сказал человек, контролирующий спутник.
– А мы можем получить картинку с другого спутника?
– Сейчас нет, сэр.
– О’кей. Тогда пусть кихол увеличит захват.
«Независимость» на мониторе съёжилась. Спутник увеличил поле видимости. Во все стороны от судна простиралось свинцовое Гренландское море. Из громкоговорителя послышались свист и кликанье дельфинов. Они всё ещё возвещали присутствие неизвестной формы жизни.
– Этого мало.
Кихол расширил картинку дальше. Теперь объектив захватывал участок в сто квадратных километров. «Независимость» с её 250 метрами длины казалась щепочкой.
Все, затаив дыхание, смотрели на монитор.
Теперь стало видно.
Судно было окружено громадным светящимся кольцом. В нём вспыхивали молнии.
– Как велика эта штука? – шёпотом спросил Пик.
– Четыре километра диаметром, – сказала женщина у монитора. – Даже больше. Это похоже на некий шланг. То, что мы видим на картинке, это отверстие, а сам этот шланг тянется в глубину. Мы, так сказать, находимся в его жерле…
– И что это?
Рядом с Пиком возник Йохансон:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127