Что могло его удержать здесь? Что оставалось после того, как прервалось изучение китов?
Всё тщета.
Целые годы он провёл, пытаясь отвлечься. Ну, хорошо, остров дал ему научное звание доктора и принёс признание. И всё же он потерял это время. Одно дело не жить по-настоящему, и совсем другое – сталкиваться лицом к лицу со смертью, а за прошедшие дни он дважды чуть не погиб. После крушения гидроплана всё стало другим. Эневек спинным мозгом чувствовал угрозу. Некий преследователь из давно, казалось, забытых времён снова вышел на его след, учуяв его страх. Знобящий призрак, который давал ему последний шанс распорядиться жизнью и держал наготове одиночество и тоску на тот случай, если Эневек потерпит поражение. Послание было более чем прозрачно:
Разорви круг.
Старый добрый психологический приём.
Эневек шёл по просёлочной дороге к поляне как бы случайно и никуда не торопясь. И вот он очутился перед уродливой хижиной и спросил себя, какого чёрта ему тут надо. Поднялся на веранду и постучался в дверь.
Грейвольфа не было дома.
Он несколько раз обошёл вокруг лачуги, почему-то огорчённый. Конечно, он должен был предвидеть, что не застанет хозяина. Может, так оно и лучше. По крайней мере, попытку он сделал, хоть и безуспешную.
Но он всё медлил и не уходил. В голову ему пришло сравнение с человеком, у которого заболел зуб, он пришёл к зубному врачу, но быстро убежал прочь, потому что ему не открыли сразу.
Ноги снова подвели его к двери. Он нажал на ручку – и дверь открылась. В этих местах люди часто оставляют дверь незапертой. Его пронзило одно воспоминание: так живут не только здесь, но и в других местах. Жили когда-то. На мгновение он застыл в нерешительности, а потом ступил в дом.
Давно он здесь не был. Тем сильнее его удивило то, что он увидел. В его воспоминаниях Грейвольф жил в грязи и хаосе. Вместо этого Эневек увидел скромное, но уютно обставленное жилище, на стенах висели индейские маски и ковры. Вокруг низкого деревянного стола стояли плетёные кресла. Диван украшало индейское покрывало. Две полки были забиты предметами, какие ноотка используют в ритуальных церемониях. Телевизора не было. Плитка на две конфорки указывала на то, что тут иногда и готовят.
Эневек всё ещё спрашивал себя, какого чёрта ему здесь надо. Этот дом заманивал его в петлю времени. Он затягивал его в прошлое гораздо глубже, чем ему хотелось бы.
Взгляд его остановился на большой маске. Казалось, она озирает всё помещение.
Он подошёл ближе. Многие индейские маски, изображающие лица, символически преувеличивают отдельные признаки – делают большие глаза, взлетающие брови, крючковатый нос. Эта же представляла собой достоверный портрет человека.
В разных племенах маски делали из кедрового дерева, из коры и кожи. Они входили в основной ассортимент для туристов. Но эта маска выпадала из привычного ряда. В сувенирных лавках такую не купишь.
– Это маска пахедаат.
Эневек обернулся – Грейвольф стоял у него за спиной.
– Для индейца-любителя подкрадываешься ты классно.
– Спасибо. – Грейвольф ухмыльнулся. Казалось, его нисколько не рассердило вторжение непрошеного гостя. – Но я не могу ответить тебе таким же комплиментом. Для полного индейца ты абсолютный лох. Можно было тебя укокошить, ты бы даже не заметил.
– Давно ты уже тут стоишь?
– Только что вошёл. Я не играю в игрушки, тебе ли этого не знать. – Грейвольф отступил на шаг и оглядел Леона, как будто ему только сейчас пришло в голову, что он его не приглашал. – Кстати, что тебе нужно?
Хороший вопрос, подумал Эневек. Он снова повернулся к маске.
– Пахедаат, говоришь? Вид у неё настоящий. Не то что этот хлам, который продают туристам.
– Это копия. – Грейвольф встал рядом с ним. На сей раз вместо засаленного кожаного костюма на нём были джинсы и застиранная рубашка с едва различимым рисунком в клеточку. – Оригинал хранится в семье Квисто, в их Huupu Kanum. Надо ли тебе объяснять, что такое Huupu Kanum?
– Нет. – Хотя Эневек не был твёрдо уверен в значении слова. – Это подарок?
– Я сам её сделал, – Грейвольф отвернулся и пошёл к столу. – Хочешь чего-нибудь выпить?
– Ты её сам…
– Я в последнее время много занимался резьбой. Новое увлечение. Квисто ничего не имели против того, чтобы я сделал копию. Так хочешь чего-нибудь выпить или нет?
Эневек обернулся к нему.
– Нет.
– Ну ладно. Итак, что тебя привело сюда?
– Я хотел сказать тебе спасибо.
Грейвольф поднял брови. Он опустился на край дивана и застыл там, как зверь, готовый к прыжку.
– За что?
– За то, что ты спас мне жизнь.
– О! А я думал, ты этого даже не заметил. – Грейвольф пожал плечами. – Ну что ж, принято. Что-нибудь ещё?
Эневек беспомощно топтался посреди комнаты. В принципе, можно и уходить, всё сделал.
– А что у тебя есть выпить? – спросил он вместо этого.
– Холодное пиво и кока-кола. Холодильник на прошлой неделе испустил дух. Туго пришлось, но теперь ничего, снова работает.
– Хорошо. Кока-колу.
– Возьми сам. А для меня пиво.
Эневек открыл холодильник и достал две банки. Немного скованный, он сел в плетёное кресло напротив Грейвольфа, и они молча пили.
– Ну, а как вообще, Леон?
Эневек вертел в руках банку. Потом поставил её.
– Слушай, Джек, я ведь серьёзно. Мне давно надо было прийти. Ты выудил меня из воды, да… Ну, а что я думаю о твоих акциях и твоём индейском выпендрёже, ты и так знаешь. Не буду врать, я зол на тебя. Но это разные вещи. Если бы не ты, погибло бы несколько человек. Это гораздо важнее, и я пришёл, чтобы сказать тебе это. Они называют тебя героем Тофино, и в известном смысле так оно и есть.
– Ты это серьёзно?
– Да.
Снова зависло долгое молчание.
– То, что ты называешь индейским выпендрёжем, Леон, на самом деле моя вера. Объяснить?
В другой ситуации разговор бы на этом и кончился. Эневек бы нервно удалился, Грейвольф крикнул бы ему вдогонку что-нибудь обидное. Нет, даже не так. Уходя, Эневек сам бы сказал что-нибудь обидное.
– Хорошо. – Он вздохнул. – Объясни.
Грейвольф посмотрел на него долгим взглядом.
– У меня есть народ, к которому я принадлежу. Я его себе выбрал.
– О, здорово. Ты его выбрал.
– Да.
– А он тебя?
– Не знаю.
– Ты бегаешь, как ярмарочный шут твоего народа, если можно так сказать. Как персонаж из плохого вестерна. Что говорит про это твой народ? Неужто они считают, что ты оказываешь им услугу?
– Не моё дело оказывать кому-нибудь услуги.
– Почему же. Если ты хочешь принадлежать к какому-то народу, ты берёшь на себя ответственность за этот народ.
– Они принимают меня за своего. Больше мне ничего не нужно.
– Они над тобой смеются, Джек! – Эневек подался вперёд. – Неужто ты этого не понимаешь? Ты собрал вокруг себя толпу отбросов. Среди них, может, есть и пара индейцев, но таких, что с ними и свои не хотят иметь дела. И вот этого я не понимаю. Ты не индеец, в тебе только четверть индейской крови, а остальное – белое, да к тому же ещё ирландское. Почему бы тебе не почувствовать себя ирландцем? Хотя бы фамилии соответствует.
– Потому что я не хочу, – спокойно сказал Грейвольф.
– Ни один индеец больше не ходит с кличкой, какую ты себе изобрёл.
– А я хожу.
Всё зря, подумал Эневек. Ты пришёл сказать спасибо – и сказал, а всё остальное лишнее. Чего ты тут сидишь? Иди. Но он не уходил.
– О’кей, объясни мне вот что: если для тебя так важно, чтобы избранный тобой народ принял тебя за своего, почему бы тебе для разнообразия не попытаться быть аутентичным?
– Как ты?
– Давай про меня не будем говорить.
В нём снова поднялась злость. Но на сей раз у него не было желания уносить её с собой, как это было всегда, удерживать её в себе, чтобы образовался нарыв. Поздно. Отступать некуда. Хотя каждую победу над Грейвольфом ему следовало бы считать своим поражением.
Грейвольф глянул на него из-под полуопущенных век.
– Ты пришёл не для того, чтобы сказать спасибо, Леон. – Он насмешливо скривил губы и скрестил руки. – Ну, валяй, говори. Что ты на самом деле хотел сказать?
– Только одно, Джек. Ты можешь хоть тысячу раз называть себя Грейвольфом, но всё равно останешься тем, что ты есть. Существуют правила, по которым индейцы получали свои имена, и ты не подпадаешь ни под одно из них. Вот у тебя на стене красивая маска, но она не оригинал. Подделка, как и твоё имя. И ещё: твоя дурацкая природозащитная организация, она тоже подделка. – Внезапно из него фонтаном вырвалось всё, чего он и не собирался говорить, но уже не мог остановиться. – Твой уровень – это тунеядцы и негодяи, которые удобно устроились на твоих плечах. Ты не видишь этого? У тебя детские представления об охране китов. Выбранный народ – что за чушь. Твой народ никогда не одобрит твоей придури.
– Кто бы говорил, только не ты.
– Ты лучше меня знаешь, что твой выбранный народ снова ведёт охоту на китов. Ты хочешь этому воспрепятствовать. Похвально, но наверняка ты не прислушался к собственному народу. Ты действуешь против народа, который ты якобы…
– Врёшь, Леон. Среди мака есть люди, которые того же мнения, что и я.
– Да, но…
– Старейшины племени, Леон! Не все индейцы считают, что их культура выражается через ритуальное убийство. Они говорят, мака тоже часть общества двадцать первого века, как и другие жители штата Вашингтон.
– Знакомый аргумент, – пренебрежительно ответил Эневек. – Исходит он не от тебя и не от старейшин племени, а из резюме Sea Shepherd Conservation Society, общества защиты животных, причём буквально. Ты ни разу не выставил собственных доводов, Джек. Боже мой, даже аргументы у тебя поддельные!
– Не поддельные, я…
– И разве это не смешно – брать на прицел именно Дэви!
– Ага! Вот мы уже ближе к делу. Вот для чего ты явился.
– Ведь ты же сам был одним из нас, Джек. Неужто ты ничего оттуда не вынес? Да наблюдения за китами впервые дали людям понять, что живые киты и дельфины дороже мёртвых. Они заставили общество взглянуть на проблему, которая без этого никогда не оказалась бы в центре внимания. Китовые станции – вот истинные защитники природы! Почти десять миллионов человек в год выходят в море, чтобы получить представление о том, насколько великолепны эти создания. Даже в Японии и Норвегии растёт протест против охоты на китов, потому что именно мы дали людям такую возможность. Доходит это до тебя или нет, десять миллионов человек, которые без нас видели бы китов только по телевизору! Если бы вообще видели. Наша научная работа, которая поневоле заставляет нас охранять китов в их жизненном пространстве, никогда бы не могла осуществиться без нашей станции наблюдения за китами. Так почему же ты борешься именно с нами? Только потому, что тебя тогда выгнали?
– Не выгнали, я сам ушёл!
– Тебя выперли! – крикнул Эневек. – Выкинули, выпихнули и наподдали. Ты подложил нам свинью, и Дэви выставил тебя на улицу. Твоя гнусная самоуверенность неспособна это переварить, так же, как она неспособна опознать Джека О’Бэннона, если его остричь и отнять у него кожаные лохмотья и придурочную кликуху. Вся твоя идеология зиждется на невежестве и на фальшивках. Всё в тебе подделка, Джек. Ты нуль, ты ничто. Ты производишь только говно! Ты наносишь вред делу защиты природы, ты наносишь вред ноотка, ты нигде не свой, нигде не дома, ты не ирландец и не индеец, вот в чём твоя беда, и мне больно, что мы рубимся из-за этого, как будто у нас нет других проблем!
– Леон… – сказал Грейвольф, сжав губы.
– Мне больно видеть тебя таким.
Грейвольф встал.
– Заткнись, Леон. Хватит.
– Нет, не хватит. Чёрт возьми, сколько бы ты мог сделать, ты же гора мускулов и не дурак, так что же…
– Леон, заткнись же наконец!
Сжав кулаки, Грейвольф двинулся к нему вокруг стола. Эневек смотрел на него снизу вверх и спрашивал себя, достаточно ли будет ему одного удара, чтобы отправиться на тот свет. Тогда туристу Грейвольф сломал челюсть. Наверняка резвый язык Эневека будет стоить ему нескольких зубов.
Но Грейвольф не двинул ему кулаком в зубы. Он обеими руками упёрся в подлокотники кресла Эневека и склонился над ним.
– Ты хочешь знать, почему я выбрал себе такую жизнь? Тебе это действительно интересно?
Эневек смотрел ему в глаза:
– Ну же, валяй!
– Нет, на самом деле тебе плевать на это, ты, самонадеянная мелкотравчатая жопа.
– Нет, не плевать. Просто тебе нечего сказать.
– Ты… – у Грейвольфа заходили желваки. – Проклятый идиот. Да, я в числе прочего ещё и ирландец, но в Ирландии я никогда не был. Моя мать наполовину сугуамиш. Её не принимали за свою ни белые, ни индейцы. И вот она вышла замуж за иммигранта, и тот тоже был всем чужой.
– Очень трогательная история, но ты мне её уже рассказывал. Расскажи что-нибудь новое.
– Нет, я буду рассказывать тебе только правду, а ты, будь добр, слушай! Ты прав, я не индеец, хоть и прикидываюсь им. Я бы и ирландцем не стал, даже если бы начал литрами жрать пойло, и никакой я не белый американец, хотя в нашей семье были и они. По-настоящему я никто, и изменить это я не в силах!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127
Всё тщета.
Целые годы он провёл, пытаясь отвлечься. Ну, хорошо, остров дал ему научное звание доктора и принёс признание. И всё же он потерял это время. Одно дело не жить по-настоящему, и совсем другое – сталкиваться лицом к лицу со смертью, а за прошедшие дни он дважды чуть не погиб. После крушения гидроплана всё стало другим. Эневек спинным мозгом чувствовал угрозу. Некий преследователь из давно, казалось, забытых времён снова вышел на его след, учуяв его страх. Знобящий призрак, который давал ему последний шанс распорядиться жизнью и держал наготове одиночество и тоску на тот случай, если Эневек потерпит поражение. Послание было более чем прозрачно:
Разорви круг.
Старый добрый психологический приём.
Эневек шёл по просёлочной дороге к поляне как бы случайно и никуда не торопясь. И вот он очутился перед уродливой хижиной и спросил себя, какого чёрта ему тут надо. Поднялся на веранду и постучался в дверь.
Грейвольфа не было дома.
Он несколько раз обошёл вокруг лачуги, почему-то огорчённый. Конечно, он должен был предвидеть, что не застанет хозяина. Может, так оно и лучше. По крайней мере, попытку он сделал, хоть и безуспешную.
Но он всё медлил и не уходил. В голову ему пришло сравнение с человеком, у которого заболел зуб, он пришёл к зубному врачу, но быстро убежал прочь, потому что ему не открыли сразу.
Ноги снова подвели его к двери. Он нажал на ручку – и дверь открылась. В этих местах люди часто оставляют дверь незапертой. Его пронзило одно воспоминание: так живут не только здесь, но и в других местах. Жили когда-то. На мгновение он застыл в нерешительности, а потом ступил в дом.
Давно он здесь не был. Тем сильнее его удивило то, что он увидел. В его воспоминаниях Грейвольф жил в грязи и хаосе. Вместо этого Эневек увидел скромное, но уютно обставленное жилище, на стенах висели индейские маски и ковры. Вокруг низкого деревянного стола стояли плетёные кресла. Диван украшало индейское покрывало. Две полки были забиты предметами, какие ноотка используют в ритуальных церемониях. Телевизора не было. Плитка на две конфорки указывала на то, что тут иногда и готовят.
Эневек всё ещё спрашивал себя, какого чёрта ему здесь надо. Этот дом заманивал его в петлю времени. Он затягивал его в прошлое гораздо глубже, чем ему хотелось бы.
Взгляд его остановился на большой маске. Казалось, она озирает всё помещение.
Он подошёл ближе. Многие индейские маски, изображающие лица, символически преувеличивают отдельные признаки – делают большие глаза, взлетающие брови, крючковатый нос. Эта же представляла собой достоверный портрет человека.
В разных племенах маски делали из кедрового дерева, из коры и кожи. Они входили в основной ассортимент для туристов. Но эта маска выпадала из привычного ряда. В сувенирных лавках такую не купишь.
– Это маска пахедаат.
Эневек обернулся – Грейвольф стоял у него за спиной.
– Для индейца-любителя подкрадываешься ты классно.
– Спасибо. – Грейвольф ухмыльнулся. Казалось, его нисколько не рассердило вторжение непрошеного гостя. – Но я не могу ответить тебе таким же комплиментом. Для полного индейца ты абсолютный лох. Можно было тебя укокошить, ты бы даже не заметил.
– Давно ты уже тут стоишь?
– Только что вошёл. Я не играю в игрушки, тебе ли этого не знать. – Грейвольф отступил на шаг и оглядел Леона, как будто ему только сейчас пришло в голову, что он его не приглашал. – Кстати, что тебе нужно?
Хороший вопрос, подумал Эневек. Он снова повернулся к маске.
– Пахедаат, говоришь? Вид у неё настоящий. Не то что этот хлам, который продают туристам.
– Это копия. – Грейвольф встал рядом с ним. На сей раз вместо засаленного кожаного костюма на нём были джинсы и застиранная рубашка с едва различимым рисунком в клеточку. – Оригинал хранится в семье Квисто, в их Huupu Kanum. Надо ли тебе объяснять, что такое Huupu Kanum?
– Нет. – Хотя Эневек не был твёрдо уверен в значении слова. – Это подарок?
– Я сам её сделал, – Грейвольф отвернулся и пошёл к столу. – Хочешь чего-нибудь выпить?
– Ты её сам…
– Я в последнее время много занимался резьбой. Новое увлечение. Квисто ничего не имели против того, чтобы я сделал копию. Так хочешь чего-нибудь выпить или нет?
Эневек обернулся к нему.
– Нет.
– Ну ладно. Итак, что тебя привело сюда?
– Я хотел сказать тебе спасибо.
Грейвольф поднял брови. Он опустился на край дивана и застыл там, как зверь, готовый к прыжку.
– За что?
– За то, что ты спас мне жизнь.
– О! А я думал, ты этого даже не заметил. – Грейвольф пожал плечами. – Ну что ж, принято. Что-нибудь ещё?
Эневек беспомощно топтался посреди комнаты. В принципе, можно и уходить, всё сделал.
– А что у тебя есть выпить? – спросил он вместо этого.
– Холодное пиво и кока-кола. Холодильник на прошлой неделе испустил дух. Туго пришлось, но теперь ничего, снова работает.
– Хорошо. Кока-колу.
– Возьми сам. А для меня пиво.
Эневек открыл холодильник и достал две банки. Немного скованный, он сел в плетёное кресло напротив Грейвольфа, и они молча пили.
– Ну, а как вообще, Леон?
Эневек вертел в руках банку. Потом поставил её.
– Слушай, Джек, я ведь серьёзно. Мне давно надо было прийти. Ты выудил меня из воды, да… Ну, а что я думаю о твоих акциях и твоём индейском выпендрёже, ты и так знаешь. Не буду врать, я зол на тебя. Но это разные вещи. Если бы не ты, погибло бы несколько человек. Это гораздо важнее, и я пришёл, чтобы сказать тебе это. Они называют тебя героем Тофино, и в известном смысле так оно и есть.
– Ты это серьёзно?
– Да.
Снова зависло долгое молчание.
– То, что ты называешь индейским выпендрёжем, Леон, на самом деле моя вера. Объяснить?
В другой ситуации разговор бы на этом и кончился. Эневек бы нервно удалился, Грейвольф крикнул бы ему вдогонку что-нибудь обидное. Нет, даже не так. Уходя, Эневек сам бы сказал что-нибудь обидное.
– Хорошо. – Он вздохнул. – Объясни.
Грейвольф посмотрел на него долгим взглядом.
– У меня есть народ, к которому я принадлежу. Я его себе выбрал.
– О, здорово. Ты его выбрал.
– Да.
– А он тебя?
– Не знаю.
– Ты бегаешь, как ярмарочный шут твоего народа, если можно так сказать. Как персонаж из плохого вестерна. Что говорит про это твой народ? Неужто они считают, что ты оказываешь им услугу?
– Не моё дело оказывать кому-нибудь услуги.
– Почему же. Если ты хочешь принадлежать к какому-то народу, ты берёшь на себя ответственность за этот народ.
– Они принимают меня за своего. Больше мне ничего не нужно.
– Они над тобой смеются, Джек! – Эневек подался вперёд. – Неужто ты этого не понимаешь? Ты собрал вокруг себя толпу отбросов. Среди них, может, есть и пара индейцев, но таких, что с ними и свои не хотят иметь дела. И вот этого я не понимаю. Ты не индеец, в тебе только четверть индейской крови, а остальное – белое, да к тому же ещё ирландское. Почему бы тебе не почувствовать себя ирландцем? Хотя бы фамилии соответствует.
– Потому что я не хочу, – спокойно сказал Грейвольф.
– Ни один индеец больше не ходит с кличкой, какую ты себе изобрёл.
– А я хожу.
Всё зря, подумал Эневек. Ты пришёл сказать спасибо – и сказал, а всё остальное лишнее. Чего ты тут сидишь? Иди. Но он не уходил.
– О’кей, объясни мне вот что: если для тебя так важно, чтобы избранный тобой народ принял тебя за своего, почему бы тебе для разнообразия не попытаться быть аутентичным?
– Как ты?
– Давай про меня не будем говорить.
В нём снова поднялась злость. Но на сей раз у него не было желания уносить её с собой, как это было всегда, удерживать её в себе, чтобы образовался нарыв. Поздно. Отступать некуда. Хотя каждую победу над Грейвольфом ему следовало бы считать своим поражением.
Грейвольф глянул на него из-под полуопущенных век.
– Ты пришёл не для того, чтобы сказать спасибо, Леон. – Он насмешливо скривил губы и скрестил руки. – Ну, валяй, говори. Что ты на самом деле хотел сказать?
– Только одно, Джек. Ты можешь хоть тысячу раз называть себя Грейвольфом, но всё равно останешься тем, что ты есть. Существуют правила, по которым индейцы получали свои имена, и ты не подпадаешь ни под одно из них. Вот у тебя на стене красивая маска, но она не оригинал. Подделка, как и твоё имя. И ещё: твоя дурацкая природозащитная организация, она тоже подделка. – Внезапно из него фонтаном вырвалось всё, чего он и не собирался говорить, но уже не мог остановиться. – Твой уровень – это тунеядцы и негодяи, которые удобно устроились на твоих плечах. Ты не видишь этого? У тебя детские представления об охране китов. Выбранный народ – что за чушь. Твой народ никогда не одобрит твоей придури.
– Кто бы говорил, только не ты.
– Ты лучше меня знаешь, что твой выбранный народ снова ведёт охоту на китов. Ты хочешь этому воспрепятствовать. Похвально, но наверняка ты не прислушался к собственному народу. Ты действуешь против народа, который ты якобы…
– Врёшь, Леон. Среди мака есть люди, которые того же мнения, что и я.
– Да, но…
– Старейшины племени, Леон! Не все индейцы считают, что их культура выражается через ритуальное убийство. Они говорят, мака тоже часть общества двадцать первого века, как и другие жители штата Вашингтон.
– Знакомый аргумент, – пренебрежительно ответил Эневек. – Исходит он не от тебя и не от старейшин племени, а из резюме Sea Shepherd Conservation Society, общества защиты животных, причём буквально. Ты ни разу не выставил собственных доводов, Джек. Боже мой, даже аргументы у тебя поддельные!
– Не поддельные, я…
– И разве это не смешно – брать на прицел именно Дэви!
– Ага! Вот мы уже ближе к делу. Вот для чего ты явился.
– Ведь ты же сам был одним из нас, Джек. Неужто ты ничего оттуда не вынес? Да наблюдения за китами впервые дали людям понять, что живые киты и дельфины дороже мёртвых. Они заставили общество взглянуть на проблему, которая без этого никогда не оказалась бы в центре внимания. Китовые станции – вот истинные защитники природы! Почти десять миллионов человек в год выходят в море, чтобы получить представление о том, насколько великолепны эти создания. Даже в Японии и Норвегии растёт протест против охоты на китов, потому что именно мы дали людям такую возможность. Доходит это до тебя или нет, десять миллионов человек, которые без нас видели бы китов только по телевизору! Если бы вообще видели. Наша научная работа, которая поневоле заставляет нас охранять китов в их жизненном пространстве, никогда бы не могла осуществиться без нашей станции наблюдения за китами. Так почему же ты борешься именно с нами? Только потому, что тебя тогда выгнали?
– Не выгнали, я сам ушёл!
– Тебя выперли! – крикнул Эневек. – Выкинули, выпихнули и наподдали. Ты подложил нам свинью, и Дэви выставил тебя на улицу. Твоя гнусная самоуверенность неспособна это переварить, так же, как она неспособна опознать Джека О’Бэннона, если его остричь и отнять у него кожаные лохмотья и придурочную кликуху. Вся твоя идеология зиждется на невежестве и на фальшивках. Всё в тебе подделка, Джек. Ты нуль, ты ничто. Ты производишь только говно! Ты наносишь вред делу защиты природы, ты наносишь вред ноотка, ты нигде не свой, нигде не дома, ты не ирландец и не индеец, вот в чём твоя беда, и мне больно, что мы рубимся из-за этого, как будто у нас нет других проблем!
– Леон… – сказал Грейвольф, сжав губы.
– Мне больно видеть тебя таким.
Грейвольф встал.
– Заткнись, Леон. Хватит.
– Нет, не хватит. Чёрт возьми, сколько бы ты мог сделать, ты же гора мускулов и не дурак, так что же…
– Леон, заткнись же наконец!
Сжав кулаки, Грейвольф двинулся к нему вокруг стола. Эневек смотрел на него снизу вверх и спрашивал себя, достаточно ли будет ему одного удара, чтобы отправиться на тот свет. Тогда туристу Грейвольф сломал челюсть. Наверняка резвый язык Эневека будет стоить ему нескольких зубов.
Но Грейвольф не двинул ему кулаком в зубы. Он обеими руками упёрся в подлокотники кресла Эневека и склонился над ним.
– Ты хочешь знать, почему я выбрал себе такую жизнь? Тебе это действительно интересно?
Эневек смотрел ему в глаза:
– Ну же, валяй!
– Нет, на самом деле тебе плевать на это, ты, самонадеянная мелкотравчатая жопа.
– Нет, не плевать. Просто тебе нечего сказать.
– Ты… – у Грейвольфа заходили желваки. – Проклятый идиот. Да, я в числе прочего ещё и ирландец, но в Ирландии я никогда не был. Моя мать наполовину сугуамиш. Её не принимали за свою ни белые, ни индейцы. И вот она вышла замуж за иммигранта, и тот тоже был всем чужой.
– Очень трогательная история, но ты мне её уже рассказывал. Расскажи что-нибудь новое.
– Нет, я буду рассказывать тебе только правду, а ты, будь добр, слушай! Ты прав, я не индеец, хоть и прикидываюсь им. Я бы и ирландцем не стал, даже если бы начал литрами жрать пойло, и никакой я не белый американец, хотя в нашей семье были и они. По-настоящему я никто, и изменить это я не в силах!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127