У Ирр это по-другому. Клетка учится и делится. Она удваивает геном вместе со всей информацией, как если бы мы могли продублировать наш мозг вместе со всеми его воспоминаниями. Новые клетки наследуют не абстрактную информацию, а непосредственный опыт так, как будто они получили его сами. С самого начала их существования Ирр способны к коллективному воспоминанию. – Йохансон посмотрел на Ли: – Понятно ли вам, кто стоит рядом с нами?
Ли медленно кивнула:
– Отнять у Ирр их знание можно, только уничтожив весь коллектив.
– Боюсь, для этого придётся уничтожить их всех, – сказал Йохансон, – а это, по разным причинам, невозможно. Мы не знаем, насколько густа их сеть. Может быть, они образуют клеточные цепи в сотни километров. Число их огромно. В отличие от нас, они живут не только в настоящий момент. Они не нуждаются в статистике, не нуждаются в средних величинах, ни в каких вспомогательных символах. В достаточно большом объединении они сами себе статистика, сумма всех значений, их собственная хроника. Они знают события тысячелетней давности, тогда как мы неспособны действовать на одно-два поколения вперёд, в интересах наших детей и внуков. Мы – вытесняем информацию. Ирр сопоставляют, анализируют, узнают, прогнозируют и действуют на основании постоянно присутствующих воспоминаний. Никакое творческое достижение не утрачивается, всё идёт в развитие новой стратегии и концепции! Никогда не кончающийся процесс отбора служит лучшим решениям. Вспомнить, модифицировать, усовершенствовать, научиться на ошибках, сравнить с новым, просчитать – и действовать.
– Какой холодный, омерзительный расчёт, – сказал Вандербильт.
– Вы думаете? – Ли помотала головой. – А я восхищена этими существами. Они за минуты вырабатывают стратегию, на которую у нас ушли бы годы. Одно то, что не приходится повторять ошибки!
– Поэтому Ирр в своём жизненном пространстве, наверное, управляются лучше, чем мы в нашем, – сказал Йохансон. – У них любое достижение – коллективное и укореняется в гены. Они живут сразу во всех временах. Тогда как люди забывают прошлое и игнорируют будущее. Всё наше существование фиксировано на частностях, на «здесь» и «сейчас». Высшие познания мы приносим в жертву личным целям. Мы не можем сохранить себя после смерти, поэтому стараемся увековечить себя в манифестах, книгах и операх. Мы стараемся вписать себя в историю, оставить после себя записки, чтобы их читали, перетолковывали, фальсифицировали, и вся эта идеологическая лавина продолжается и после нашей смерти. Мы так одержимы мыслью пережить самих себя, что наши духовные цели редко согласуются с тем, что было бы полезно человечеству. Наш дух форсирует эстетическое, индивидуальное, интеллектуальное, теоретическое. Мы не хотим быть животными. С одной стороны, тело – это наш храм, с другой стороны, мы пренебрегаем им как чисто функциональной единицей. Мы уже привыкли ставить дух выше тела и необходимость житейского выживания рассматриваем с отвращением и самопрезрением.
– А у Ирр этого разделения нет, – размышляла Ли. Она по необъяснимым причинам имела чрезвычайно довольный вид. – Тело и есть дух, дух и есть тело. Никакой Ирр не станет делать то, что противоречит общим интересам. Задача выживания – в интересах вида, а не индивидуума, и действие – всегда решение всех. Грандиозно! Ни один Ирр не получит орден за хорошую идею. Удовлетворяйся соучастием в результате. На большую славу не претендует ни один Ирр. Я спрашиваю себя, имеет ли отдельная клетка вообще что-то вроде индивидуального сознания?
– Не так, как мы себе это представляем, – сказал Эневек. – Я не знаю, можно ли говорить о сознании «я» отдельной клетки. Но каждая клетка наделена индивидуальной творческой силой, она преобразует опыт в творчество и обогащает им коллектив. Возможно, какая-то новая мысль принимается во внимание лишь тогда, когда импульс достаточно сильный, то есть когда эту мысль вводят одновременно достаточное количество Ирр. Её сопоставляют с другими идеями, и более сильная побеждает.
– Чистая эволюция, – кивнула Уивер. – Эволютивное мышление.
– Вот это противник! – Ли была в восторге. – Никакого тщеславия, никаких информационных потерь. Мы, люди, всегда видим лишь часть целого, а перед ними на виду пространство и время.
– Поэтому мы разрушаем нашу планету, – сказала Кроув. – Поскольку сами не знаем, что разрушаем. А им это очевидно. Как и то, что мы не обладаем наследственной памятью.
– Да, всё имеет свой смысл. Почему они должны вступать с нами в переговоры? С вами или со мной? А завтра мы умрём. Тогда все переговоры насмарку? Если бы существовала наследственная память человеческой расы, она бы защитила нас от индивидуальной глупости, но её нет. Договориться с людьми – это иллюзия. Вот причина решения выступить против нас.
– И никакой враг не в состоянии уничтожить их знание, – сказала Оливейра. – В Ирр-коллективе каждый знает всё. Нет умных голов, нет генералов и вождей, которых можно было бы устранить, чтобы лишить остальных информационной основы. Можно уничтожить сколько угодно Ирр, – даже если уцелеет несколько, их общее знание выживет.
– Минуточку, – Ли повернулась к ней. – Но разве вы не говорили, что должны быть королевы?
– Да. Что-то вроде того. Может быть, коллективное знание – свойство всех Ирр, но коллективное действие должно быть инициировано централизованно. Я думаю, такие королевы существуют.
– Тоже одноклеточные?
– Они должны обладать той же биохимией, что и известное нам желе. Предположим, что это одноклеточные. Высокоорганизованный союз, который мы сможем постичь, только войдя с ними в контакт.
– Чтобы получать загадочные послания, – сказал Вандербильт. – Итак, они прислали нам картинку праисторической Земли. Для чего? Что они хотели нам тем самым поведать?
– Всё, – сказала Кроув.
– А нельзя ли поконкретнее?
– Они поведали нам, что это их планета. Что они владеют ею минимум 180 миллионов лет. Что они располагают единой памятью, ориентируются в магнитном поле и присутствуют всюду, где есть вода. Они говорят нам: вы здесь и сейчас. А мы – всегда и всюду. Таковы факты. Об этом говорит послание, и мне кажется, что это очень много.
Вандербильт поскрёб себе живот.
– И что мы им ответим? Чтобы они засунули своё превосходство себе в задницу?
– У них нет задницы, Джек.
– Тогда что же?
– Ну, я думаю, их логичному желанию уничтожить нас мы не можем противопоставить наше логичное желание выжить. Единственный наш шанс состоит в том, чтобы дать им понять, что мы признаём их господство…
– Господство одноклеточных?
– И убедить их в том, что мы больше не опасны для них.
– Но мы для них опасны, – сказала Уивер.
– Правильно, – поддакнул Йохансон. – Уговоры ничего не дадут. Мы должны подать им знак, что уходим из их владений. Мы должны прекратить загрязнять море ядами и шумом, причём как можно скорее. Чтобы они поняли, что и с нами можно жить.
– Это вам решать, Джуд, – сказала Кроув. – Мы можем только рекомендовать. А вы должны передать эти рекомендации дальше. Или отдать распоряжения.
Все вдруг посмотрели на Ли. Она кивнула:
– Я горячо за то, чтобы пойти этим путём. Но нам некуда спешить. Если мы устранимся из моря, мы должны послать им сообщение, сформулированное точно и убедительно. – Она обвела всех взглядом. – Я хочу, чтобы мы все поработали над этим. Без паники и спешки. Не надо пороть горячку. Несколько дней ничего не решат, гораздо важнее, чтобы послание было точным. Эти существа чужды нам до такой степени, какой мы и предположить не могли. Но если есть хоть малейший шанс достичь с ними мирного единства, мы должны его использовать. Итак, приложите все силы.
– Джуд, – улыбнулась Кроув. – Вы заставляете меня преклоняться перед американской армией.
Когда Ли, Пик и Вандербильт покинули помещение, Ли тихо спросила:
– У Рубина уже достаточно этого вещества?
– Достаточно, – сказал Вандербильт.
– Хорошо. Пусть заряжает «Дипфлайт». Всё равно, какой. Через два-три часа приступим к делу.
– К чему такая спешка? – спросил Пик.
– Йохансон. У него в глазах такое выражение, что его вот-вот озарит. Я не хочу объяснений, только и всего. А завтра пусть бушует, сколько хочет.
– Неужто мы действительно уже готовы к выполнению?
Ли посмотрела ему в глаза:
– Я доложила президенту Соединённых Штатов, что мы готовы. Поэтому мы готовы.
* * *
Нижняя палуба
– Эй! – Эневек подошёл к дельфинарию. Грейвольф мельком глянул на него и продолжил развинчивать видеокамеру. Два дельфина высунулись из воды, приветственно потрещали и посвистели. И подплыли за своей порцией ласки. – Я не помешал?
– Нет.
Эневек потрепал дельфинов. Он приходил сюда уже не в первый раз после нападения. Но его попытки разговорить Грейвольфа ничем не кончались. Тот весь ушёл в себя. Он больше не участвовал в общих собраниях, лишь снабжал видеозаписи дельфинов короткими письменными комментариями. Но ничего особенного в этих записях не было. Снимки приближавшегося желе разочаровывали. Голубое свечение, которое терялось в темноте, да несколько косаток. После чего дельфины в страхе ринулись под корпус судна и снимали уже только стальное днище. Грейвольф продолжал использовать уцелевших животных в качестве биологической системы оповещения. Эневек сомневался в пользе отряда, но ни словом не высказался против дельфиньего патрулирования. Он догадывался, что Грейвольф продолжал привычное дело только для того, чтобы не ухнуть в пустоту бездействия.
Они молча постояли рядом. Вверх по пандусу уходила группа военных и техников. Они только что закончили демонтаж разрушенных стеклянных переборок. Шлюза как такового больше не было, от него остались лишь нижние стальные переборки. Один из техников подошёл к пульту и включил насосы.
– Пошли, – сказал Грейвольф. – Сейчас затопят. Дельфинов проще выпускать, когда палуба затоплена.
Они поднялись по искусственному берегу.
– Не хочешь прерваться? Пошли бы чего-нибудь попить. Надо же и отдыхать.
– Я не устал, Леон. Все мои дела – таскать экипировку да следить, чтобы с дельфинами всё было хорошо. Это отдых без перерыва на работу.
– Тогда пойдём на обсуждение. Нельзя же настолько изолироваться. Мы много чего сделали за последние сутки.
– Я всё знаю.
– Откуда?
– Сью заглядывала. Пик приходил посмотреть, всё ли на месте. Каждый что-нибудь рассказывает, даже спрашивать не приходится.
Эневек неожиданно надулся:
– Ну, тогда я тебе не нужен.
Грейвольф не ответил.
– Ну что, так и будешь здесь киснуть?
– Ты же знаешь, я предпочитаю общество животных.
– Я точно так же, как и ты, лишился Лисии, – напомнил ему Эневек.
– Что тебе надо, Леон?
Эневек злился всё больше. Это было нечестно со стороны Грейвольфа. При всём, что ему пришлось вынести, нечестно.
– Не знаю, Джек. Признаться, я и сам себя об этом спрашиваю.
Он повернулся, чтобы уйти.
Когда он был уже в туннеле, Грейвольф окликнул его:
– Погоди, Леон.
* * *
Воспоминание
Йохансон впал в полузабытьё.
Он сидел за пультом перед мониторами, а Оливейра в стерильной лаборатории производила новые порции концентрированного феромона. Часть его они решили поместить в симулятор. От массы внутри симулятора мало чего осталось, зато вода помутнела от огромного количества одноклеточных. Желе растаяло, и свечение прекратилось. Если ввести феромон, они, возможно, опять сольются и выдержат следующий тест.
Может, думал Йохансон, послать сообщение Кроув внутрь танка и посмотреть, ответит ли этот коллектив.
У него болела голова, и он знал, отчего. Не от обилия работы и не от недостатка сна. Болела зажатая мысль. Застрявшие воспоминания.
После заседания ему стало хуже. Одно выражение Ли снова привело в действие его внутренний сломанный диапроектор. Всего несколько слов, но они заняли все его мысли и не давали ему сосредоточиться на работе. Йохансон запрокинул голову на спинку кресла и впал в лёгкую дремоту.
Не надо пороть горячку. Не надо пороть горячку.
Управилась ли Оливейра со своими синтезированными феромонами?
Не надо пороть горячку.
Сумерки. Ангар.
Металлический шорох. Йохансон вскидывается. Вначале не соображает, где он. Потом ощущает металлический ящик под собой. Встаёт и смотрит на дальнюю стену. В ней светится проём.
Открыты ворота, изнутри идёт свет. У Йохансона болят кости. Слишком долго просидел на железном ящике. Старик. Он медленно плетётся к освещённому квадрату. За квадратом – коридор с голыми стенами. Вдоль потолка – неоновые трубки. Через несколько метров коридор поворачивает.
Йохансон заглядывает за угол и прислушивается.
Голоса и шум. Можно ли ему туда?
Йохансон колеблется.
Не надо пороть горячку.
Потом вдруг барьер сломлен. Он входит в тот коридор. Опять по обе стороны голые стены. Снова поворот, теперь в другую сторону. Просторно, можно проехать на машине.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127
Ли медленно кивнула:
– Отнять у Ирр их знание можно, только уничтожив весь коллектив.
– Боюсь, для этого придётся уничтожить их всех, – сказал Йохансон, – а это, по разным причинам, невозможно. Мы не знаем, насколько густа их сеть. Может быть, они образуют клеточные цепи в сотни километров. Число их огромно. В отличие от нас, они живут не только в настоящий момент. Они не нуждаются в статистике, не нуждаются в средних величинах, ни в каких вспомогательных символах. В достаточно большом объединении они сами себе статистика, сумма всех значений, их собственная хроника. Они знают события тысячелетней давности, тогда как мы неспособны действовать на одно-два поколения вперёд, в интересах наших детей и внуков. Мы – вытесняем информацию. Ирр сопоставляют, анализируют, узнают, прогнозируют и действуют на основании постоянно присутствующих воспоминаний. Никакое творческое достижение не утрачивается, всё идёт в развитие новой стратегии и концепции! Никогда не кончающийся процесс отбора служит лучшим решениям. Вспомнить, модифицировать, усовершенствовать, научиться на ошибках, сравнить с новым, просчитать – и действовать.
– Какой холодный, омерзительный расчёт, – сказал Вандербильт.
– Вы думаете? – Ли помотала головой. – А я восхищена этими существами. Они за минуты вырабатывают стратегию, на которую у нас ушли бы годы. Одно то, что не приходится повторять ошибки!
– Поэтому Ирр в своём жизненном пространстве, наверное, управляются лучше, чем мы в нашем, – сказал Йохансон. – У них любое достижение – коллективное и укореняется в гены. Они живут сразу во всех временах. Тогда как люди забывают прошлое и игнорируют будущее. Всё наше существование фиксировано на частностях, на «здесь» и «сейчас». Высшие познания мы приносим в жертву личным целям. Мы не можем сохранить себя после смерти, поэтому стараемся увековечить себя в манифестах, книгах и операх. Мы стараемся вписать себя в историю, оставить после себя записки, чтобы их читали, перетолковывали, фальсифицировали, и вся эта идеологическая лавина продолжается и после нашей смерти. Мы так одержимы мыслью пережить самих себя, что наши духовные цели редко согласуются с тем, что было бы полезно человечеству. Наш дух форсирует эстетическое, индивидуальное, интеллектуальное, теоретическое. Мы не хотим быть животными. С одной стороны, тело – это наш храм, с другой стороны, мы пренебрегаем им как чисто функциональной единицей. Мы уже привыкли ставить дух выше тела и необходимость житейского выживания рассматриваем с отвращением и самопрезрением.
– А у Ирр этого разделения нет, – размышляла Ли. Она по необъяснимым причинам имела чрезвычайно довольный вид. – Тело и есть дух, дух и есть тело. Никакой Ирр не станет делать то, что противоречит общим интересам. Задача выживания – в интересах вида, а не индивидуума, и действие – всегда решение всех. Грандиозно! Ни один Ирр не получит орден за хорошую идею. Удовлетворяйся соучастием в результате. На большую славу не претендует ни один Ирр. Я спрашиваю себя, имеет ли отдельная клетка вообще что-то вроде индивидуального сознания?
– Не так, как мы себе это представляем, – сказал Эневек. – Я не знаю, можно ли говорить о сознании «я» отдельной клетки. Но каждая клетка наделена индивидуальной творческой силой, она преобразует опыт в творчество и обогащает им коллектив. Возможно, какая-то новая мысль принимается во внимание лишь тогда, когда импульс достаточно сильный, то есть когда эту мысль вводят одновременно достаточное количество Ирр. Её сопоставляют с другими идеями, и более сильная побеждает.
– Чистая эволюция, – кивнула Уивер. – Эволютивное мышление.
– Вот это противник! – Ли была в восторге. – Никакого тщеславия, никаких информационных потерь. Мы, люди, всегда видим лишь часть целого, а перед ними на виду пространство и время.
– Поэтому мы разрушаем нашу планету, – сказала Кроув. – Поскольку сами не знаем, что разрушаем. А им это очевидно. Как и то, что мы не обладаем наследственной памятью.
– Да, всё имеет свой смысл. Почему они должны вступать с нами в переговоры? С вами или со мной? А завтра мы умрём. Тогда все переговоры насмарку? Если бы существовала наследственная память человеческой расы, она бы защитила нас от индивидуальной глупости, но её нет. Договориться с людьми – это иллюзия. Вот причина решения выступить против нас.
– И никакой враг не в состоянии уничтожить их знание, – сказала Оливейра. – В Ирр-коллективе каждый знает всё. Нет умных голов, нет генералов и вождей, которых можно было бы устранить, чтобы лишить остальных информационной основы. Можно уничтожить сколько угодно Ирр, – даже если уцелеет несколько, их общее знание выживет.
– Минуточку, – Ли повернулась к ней. – Но разве вы не говорили, что должны быть королевы?
– Да. Что-то вроде того. Может быть, коллективное знание – свойство всех Ирр, но коллективное действие должно быть инициировано централизованно. Я думаю, такие королевы существуют.
– Тоже одноклеточные?
– Они должны обладать той же биохимией, что и известное нам желе. Предположим, что это одноклеточные. Высокоорганизованный союз, который мы сможем постичь, только войдя с ними в контакт.
– Чтобы получать загадочные послания, – сказал Вандербильт. – Итак, они прислали нам картинку праисторической Земли. Для чего? Что они хотели нам тем самым поведать?
– Всё, – сказала Кроув.
– А нельзя ли поконкретнее?
– Они поведали нам, что это их планета. Что они владеют ею минимум 180 миллионов лет. Что они располагают единой памятью, ориентируются в магнитном поле и присутствуют всюду, где есть вода. Они говорят нам: вы здесь и сейчас. А мы – всегда и всюду. Таковы факты. Об этом говорит послание, и мне кажется, что это очень много.
Вандербильт поскрёб себе живот.
– И что мы им ответим? Чтобы они засунули своё превосходство себе в задницу?
– У них нет задницы, Джек.
– Тогда что же?
– Ну, я думаю, их логичному желанию уничтожить нас мы не можем противопоставить наше логичное желание выжить. Единственный наш шанс состоит в том, чтобы дать им понять, что мы признаём их господство…
– Господство одноклеточных?
– И убедить их в том, что мы больше не опасны для них.
– Но мы для них опасны, – сказала Уивер.
– Правильно, – поддакнул Йохансон. – Уговоры ничего не дадут. Мы должны подать им знак, что уходим из их владений. Мы должны прекратить загрязнять море ядами и шумом, причём как можно скорее. Чтобы они поняли, что и с нами можно жить.
– Это вам решать, Джуд, – сказала Кроув. – Мы можем только рекомендовать. А вы должны передать эти рекомендации дальше. Или отдать распоряжения.
Все вдруг посмотрели на Ли. Она кивнула:
– Я горячо за то, чтобы пойти этим путём. Но нам некуда спешить. Если мы устранимся из моря, мы должны послать им сообщение, сформулированное точно и убедительно. – Она обвела всех взглядом. – Я хочу, чтобы мы все поработали над этим. Без паники и спешки. Не надо пороть горячку. Несколько дней ничего не решат, гораздо важнее, чтобы послание было точным. Эти существа чужды нам до такой степени, какой мы и предположить не могли. Но если есть хоть малейший шанс достичь с ними мирного единства, мы должны его использовать. Итак, приложите все силы.
– Джуд, – улыбнулась Кроув. – Вы заставляете меня преклоняться перед американской армией.
Когда Ли, Пик и Вандербильт покинули помещение, Ли тихо спросила:
– У Рубина уже достаточно этого вещества?
– Достаточно, – сказал Вандербильт.
– Хорошо. Пусть заряжает «Дипфлайт». Всё равно, какой. Через два-три часа приступим к делу.
– К чему такая спешка? – спросил Пик.
– Йохансон. У него в глазах такое выражение, что его вот-вот озарит. Я не хочу объяснений, только и всего. А завтра пусть бушует, сколько хочет.
– Неужто мы действительно уже готовы к выполнению?
Ли посмотрела ему в глаза:
– Я доложила президенту Соединённых Штатов, что мы готовы. Поэтому мы готовы.
* * *
Нижняя палуба
– Эй! – Эневек подошёл к дельфинарию. Грейвольф мельком глянул на него и продолжил развинчивать видеокамеру. Два дельфина высунулись из воды, приветственно потрещали и посвистели. И подплыли за своей порцией ласки. – Я не помешал?
– Нет.
Эневек потрепал дельфинов. Он приходил сюда уже не в первый раз после нападения. Но его попытки разговорить Грейвольфа ничем не кончались. Тот весь ушёл в себя. Он больше не участвовал в общих собраниях, лишь снабжал видеозаписи дельфинов короткими письменными комментариями. Но ничего особенного в этих записях не было. Снимки приближавшегося желе разочаровывали. Голубое свечение, которое терялось в темноте, да несколько косаток. После чего дельфины в страхе ринулись под корпус судна и снимали уже только стальное днище. Грейвольф продолжал использовать уцелевших животных в качестве биологической системы оповещения. Эневек сомневался в пользе отряда, но ни словом не высказался против дельфиньего патрулирования. Он догадывался, что Грейвольф продолжал привычное дело только для того, чтобы не ухнуть в пустоту бездействия.
Они молча постояли рядом. Вверх по пандусу уходила группа военных и техников. Они только что закончили демонтаж разрушенных стеклянных переборок. Шлюза как такового больше не было, от него остались лишь нижние стальные переборки. Один из техников подошёл к пульту и включил насосы.
– Пошли, – сказал Грейвольф. – Сейчас затопят. Дельфинов проще выпускать, когда палуба затоплена.
Они поднялись по искусственному берегу.
– Не хочешь прерваться? Пошли бы чего-нибудь попить. Надо же и отдыхать.
– Я не устал, Леон. Все мои дела – таскать экипировку да следить, чтобы с дельфинами всё было хорошо. Это отдых без перерыва на работу.
– Тогда пойдём на обсуждение. Нельзя же настолько изолироваться. Мы много чего сделали за последние сутки.
– Я всё знаю.
– Откуда?
– Сью заглядывала. Пик приходил посмотреть, всё ли на месте. Каждый что-нибудь рассказывает, даже спрашивать не приходится.
Эневек неожиданно надулся:
– Ну, тогда я тебе не нужен.
Грейвольф не ответил.
– Ну что, так и будешь здесь киснуть?
– Ты же знаешь, я предпочитаю общество животных.
– Я точно так же, как и ты, лишился Лисии, – напомнил ему Эневек.
– Что тебе надо, Леон?
Эневек злился всё больше. Это было нечестно со стороны Грейвольфа. При всём, что ему пришлось вынести, нечестно.
– Не знаю, Джек. Признаться, я и сам себя об этом спрашиваю.
Он повернулся, чтобы уйти.
Когда он был уже в туннеле, Грейвольф окликнул его:
– Погоди, Леон.
* * *
Воспоминание
Йохансон впал в полузабытьё.
Он сидел за пультом перед мониторами, а Оливейра в стерильной лаборатории производила новые порции концентрированного феромона. Часть его они решили поместить в симулятор. От массы внутри симулятора мало чего осталось, зато вода помутнела от огромного количества одноклеточных. Желе растаяло, и свечение прекратилось. Если ввести феромон, они, возможно, опять сольются и выдержат следующий тест.
Может, думал Йохансон, послать сообщение Кроув внутрь танка и посмотреть, ответит ли этот коллектив.
У него болела голова, и он знал, отчего. Не от обилия работы и не от недостатка сна. Болела зажатая мысль. Застрявшие воспоминания.
После заседания ему стало хуже. Одно выражение Ли снова привело в действие его внутренний сломанный диапроектор. Всего несколько слов, но они заняли все его мысли и не давали ему сосредоточиться на работе. Йохансон запрокинул голову на спинку кресла и впал в лёгкую дремоту.
Не надо пороть горячку. Не надо пороть горячку.
Управилась ли Оливейра со своими синтезированными феромонами?
Не надо пороть горячку.
Сумерки. Ангар.
Металлический шорох. Йохансон вскидывается. Вначале не соображает, где он. Потом ощущает металлический ящик под собой. Встаёт и смотрит на дальнюю стену. В ней светится проём.
Открыты ворота, изнутри идёт свет. У Йохансона болят кости. Слишком долго просидел на железном ящике. Старик. Он медленно плетётся к освещённому квадрату. За квадратом – коридор с голыми стенами. Вдоль потолка – неоновые трубки. Через несколько метров коридор поворачивает.
Йохансон заглядывает за угол и прислушивается.
Голоса и шум. Можно ли ему туда?
Йохансон колеблется.
Не надо пороть горячку.
Потом вдруг барьер сломлен. Он входит в тот коридор. Опять по обе стороны голые стены. Снова поворот, теперь в другую сторону. Просторно, можно проехать на машине.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127