Я в жизни не видел такой стрельбы!
— Нет, Крестоносцем я не был.
— Так ведь не… разбойником же?
Стейнер захохотал.
— Мог бы, сынок, да только не был. Мне повезло. А вот честолюбивая мечта у меня была, и очень необычная. Я мечтал стать тем, кто убьет Иерусалимца. Нестор даже рот разинул.
— Такое и выговорить страшно!
— Это теперь. А тогда он просто был человеком с большим, очень большим именем. Я работал у Эдрика Скейса, и он хотел, чтобы я отказался от этой мечты. Я сказал: «Ему со мной не потягаться, мистер Скейс». И знаешь, что он ответил? Он ответил мне: «Он не будет с тобой тягаться, Клем, он тебя убьет». И был прав. Когда Шэнноу отлили, форму разбили. Самый смертоносный человек из всех, кого я знал.
— Вы его знали? Господи, ну и везунчик же вы, мистер Стейнер!
— Везение, бесспорно, сыграло свою роль в моей жизни, — сказал Стейнер. — Ну а теперь мне пора.
— Вы едете искать Пастыря?
— Я найду его, сынок, — сказал Клем, неторопливо поднимаясь на ноги. И внезапно Нестор понял, что он хочет делать, понял с такой бесповоротной уверенностью, какой еще никогда не испытывал.
— Можно мне поехать с вами, мистер Стейнер? То есть если вы не против.
— У тебя здесь есть работа, малый, налаженная жизнь. А это может потребовать много времени.
— Мне все равно. Мои родители умерли, и я с тех пор работаю на моего дядю. Но, по-моему, от вас, мистер Стейнер, я могу научиться куда больше, чем от него. И мне до смерти надоело пересчитывать обменники и делать вычеты за простои. И пересчитывать бревна, и записывать заказы. По горло сыт. Вы позволите мне поехать с вами?
— Я заверну в город купить припасов, Нестор. Тебе понадобятся одеяло и теплый плащ. Ружье тоже не помешает.
— Да, сэр. — Нестор чуть не взвизгнул от радости. — Ружье у меня есть, а все остальное возьму у мистера Брума.
— Сколько тебе лет, сынок?
— Семнадцать, сэр. Клем Стейнер улыбнулся.
— Я еще не совсем забыл, как это бывает, когда тебе семнадцать. Ну, в путь!
Джозия Брум протянул босые ноги к очагу, стараясь сосредоточиться на тепле, исходящем от огня, и не замечать неиссякаемого потока слов, лившегося из кухни. А это было нелегко: Эльза Брум была не из тех женщин, которых не замечают. Брум уставился на огонь, его мысли были невеселыми. Когда-то он помогал созданию Долины Паломника и был одним из руководителей, когда город отстраивали заново после вторжения из Атлантиды. Джозия Брум уцелел во время нападения чешуйчатых рептилий-воинов, которые звались Кинжалами, и старался по мере сил, чтобы в Долине Паломника царили мир и порядок.
Он не терпел необузданных, готовых на всякое насилие выпивох, которыми прежде изобиловал этот край. И не выносил людей, подобных Йону Шэнноу, чье понятие о правосудии сводилось к тому, чтобы убивать каждого, кто оказывался у них на дороге. В нынешние просвещенные дни Йон Шэнноу слыл святым, посланцем Бога… Голос Эльзы звучал и звучал, но он вдруг уловил в нем вопросительную ноту.
— Прости, дорогая, я не расслышал, — сказал он. В двери кухни появилась дородная фигура Эльзы Брум.
— Я спросила, согласен ли ты, что апостола Савла надо бы пригласить на пикник.
— Да, дорогая, как считаешь лучше.
— Я как раз на днях говорила вдове Скейс… — Она удалилась на кухню, ни на миг не умолкая, и Брум снова перестал ее слышать.
Йон Шэнноу — святой!
Пастырь смеялся над этим. Брум вспомнил их последний вечер в маленькой ризнице за церковью.
— Это не важно, Джозия, — сказал Йон Кейд. — Кем я был, теперь значения не имеет. Важно, чтобы Господне слово не искажалось. Книга говорит не только о карах, но и о любви. И я не верю, что волчецам в этой любви отказано.
— Я не спорю с тобой. Пастырь. Я ведь ни к кому не питаю такого уважения, как к тебе. Ты повернулся спиной к путям насилия и все эти годы являл великое мужество. Ты пример для меня. Но жители Долины Паломника совращены последним учением Диакона. И я боюсь за тебя и за церковь. Не мог бы ты служить для волчецов где-нибудь за городом? Ведь тогда злоба рассеялась бы?
— Думаю, что так. — согласился Кейд. — Но тогда невежественные и предубежденные вообразили бы, будто у них есть право запрещать моим прихожанам молиться в церкви. А этого я допустить не могу. Почему им так трудно понять простую истину: волчецы же не по своей воле такие, какие они есть? Даже Диакон согласен с этим. И зла в них не больше, чем в любой другой расе.
— Не знаю, что думает Диакон. Но я читал слова его апостола Савла, а он утверждает, что они не от Бога и, значит, от Дьявола. Чистая земля, говорит он, нуждается в чистых людях.
Кейд кивнул.
— Против этого я не возражаю, и есть много хорошего в том, что говорил Диакон раньше. Я уважаю его. Он явился из обезумевшего мира, мира развращенности и низких страстей, зачумленности и тела, и духа. И он стремится сделать этот мир лучше. Но я, как никто, знаю, насколько опасно жить по железным правилам.
— Послушай, друг мой, разве ты и теперь не живешь по этим правилам? Церковь — всего лишь здание. Коли Бог — если Бог вообще существует — и правда любит волчецов, он может любить их в горах точно так же. как здесь. Я боюсь, что дело дойдет до насилий.
— Тогда мы подставим другую щеку. Джозия. Кроткий ответ отвращает гнев. Ты давно не видел Бет?
— Она заходила в лавку с Быком Ковачем и двумя своими загонщиками. Выглядит она хорошо, Йон. Такая жалость, что между вами вышел разлад. Вы же с ней так подходили друг другу.
Кейд печально улыбнулся:
— Она была влюблена в Иерусалимца, а не в Пастыря. И ей было тяжело, особенно когда нападали разбойники, а я и не пытался их остановить. Она сказала мне, что я больше не мужчина.
— Такое услышать больно. Кейд кивнул.
— Я знавал боль и похуже, Джозия. Очень давно я убил ребенка. На меня напали. Я был окружен вооруженными людьми. Убил четверых и вдруг услышал шорох за спиной. Обернулся и выстрелил. А это был мальчик, который играл там. Он до сих пор меня преследует. Кем бы он мог стать? Врачом? Служителем Божьим? Любящим отцом и мужем? Но — да, потерять Бет было очень тяжело.
— Наверное, у тебя бывало искушение схватиться за пистолеты против разбойников?
— Ни разу. Иногда мне снится, что я снова езжу с пистолетами на поясе. И просыпаюсь в холодном поту. — Кейд встал, отошел к ларю в дальнем конце комнаты, открыл крышку и вынул пояс с пистолетами. — Оружие Громобоя.
Брум тоже встал и подошел к нему.
— Они выглядят совсем прежними.
— Да, иногда по ночам я сижу здесь и чищу их. Это помогает мне не забыть, кем я когда-то был. И кем по милости Божьей никогда больше не стану.
— Ты же меня не слушаешь! — сказала Эльза Брум, гневно входя в комнатушку.
— Что-что, любовь моя?
— Да что это с тобой? Я спрашивала, станешь ли ты поручителем Клятвы этой Мак-Адам?
— Конечно. Мы с Бет старые друзья.
— Ха! Смутьянка она, и для всех нас было бы куда лучше, если бы ее выгнали из Долины.
— Но почему ты считаешь ее смутьянкой?
— Или ты в уме повредился? — совсем взбесилась Эльза. — Она же стреляла в охотников на волчецов. Поносит Диакона, и даже ее собственный сын говорит, что ее соблазнил Сатана. Эта женщина — позор для нашего города!
— Она добрая христианка, Эльза. Такая же, как ты.
— Ты меня не оскорбляй! — отрезала Эльза Брум, и ее многочисленные подбородки затряслись. — Тебе надо о лавке подумать: вряд ли соседи одобрят, если ты вступишься за такую смутьянку. И начнут покупать у Эзры Ферда, вот увидишь. Не понимаю, почему ты вообще должен быть поручителем ее Клятвы. Пусть поищет кого-то, кто не боится стать посмешищем.
Брум снова уставился на огонь.
— И еще одно… — начала Эльза Брум. Но муж ее не слушал. Он думал о пяти убитых налетчиках на дороге и об истерзанном духе того, кто их убил.
4
Миру не требуется больше людей, обладающих харизмой. Миру не требуется больше людей, обладающих интеллектом. Да и миру больше не требуются люди с сердцем. Он вопиет о том, чтобы стало больше святых людей.
«Мудрость Диакона», глава II
Сиф Уилер натянул одеяло поверх ушей и опустил голову на подложенное под нее седло. Ночной воздух был очень холодный, а он уже два года как не спал под открытым небом. Одеяло было тонким. «А может, просто я начинаю стареть», — подумал он. Нет, все дело в чертовом одеяле! Сиф приподнялся, поплотнее завернулся в одеяло и перекатился поближе к костру. Но костер почти догорел — над раскаленными углями приплясывали лишь крохотные язычки пламени. Рядом лежали всего четыре хворостины, чтобы было чем разжечь его утром. Опасливо оглянувшись на четырех своих спящих спутников, Сиф бросил хворостины на угли. Они сразу же запылали, и он вздрогнул, когда его обдал жар огня. Черт, он совсем забыл, какое это блаженство — согреться.
В ночном небе не было ни единого облачка, и на траве посверкивали серебром блестки огня. Ветер задувал порывами, усыпая сапоги Сифа хлопьями пепла. Он смотрел на палки: ну почему они сгорают так быстро?
Здесь, высоко в горах, хвороста было мало, и его подчиненные собрали весь, валявшийся вокруг. И Сифу оставалось либо вернуться на свое холодное ложе, либо пойти собрать еще хвороста. Он поднялся на ноги, шепотом выругался, перешагнул через спящего и зашагал к чахлой рощице.
Поиски убийцы оказались долгими. Его следы они отыскали скоро и последовали за ним в горы. Но там дважды теряли след, потратив четыре дня на бесплодные Поиски. Затем наткнулись на тот след и нагнали старика на муле. Странный такой старикан, подумал Сиф. Глаза какие-то пронзительные, будто видят тебя насквозь.
«Мы ищем одного человека, — сообщил ему Сиф. — Мы Крестоносцы из Чистоты».
«Знаю, — ответил старый хрыч. — Я переночевал вон там в пещерке с тем, кого вы разыскиваете». «Куда он поехал?» «На север. В дикие земли». «Мы его разыщем», — сказал Сиф. «Уповаю, что нет, сынок. Сдается мне, вы хорошие люди. Горько видеть, когда такие погибают». «Он что, твой друг?»— спросил Сиф. Старик покачал головой.
«Мы в первый раз увидели друг друга вчера ночью. Но должен сказать — он мне понравился. Поостерегись, Крестоносец. Люди вроде него второго шанса не предоставляют»; — Старикан ухмыльнулся им и погнал мула дальше.
Крестоносцы, которые остались почти без припасов и с каждым днем все больше мерзли, в конце концов отыскали след убийцы. Завтра он будет у них в руках.
Сиф набрал охапку хвороста, прихватил толстый обломившийся сук и зашагал назад к костру. Что-то холодное прикоснулось к его шее, и еще более холодный голос произнес:
— Вы совершаете ошибку, которая приведет вас к смерти.
Крестоносец судорожно сглотнул. Ноги еле его держали, дуло пистолета леденило кожу. Но Сиф не был трусом и сумел взять себя в руки.
— Ты богохульник и убийца, — сказал он.
— Забери своих людей назад в Чистоту, — произнес холодный голос. — У меня нет желания убивать вас, но если с рассветом вы продолжите меня выслеживать, никто из вас не свидится со своими близкими. Я ведь мог сегодня ночью прийти на ваш привал и перебить вас всех. А теперь иди!
Холодное прикосновение исчезло. Сиф смигнул пот, заливавший ему глаза. Как ни странно, он сразу согрелся. Сделал шаг, потом второй. Сбросил одеяло, выхватил пистолет и вихрем обернулся.
Никого.
Минуту-другую он простоял там. И вновь промерз до костей. Убрав пистолет в кобуру, он подобрал хворост, вернулся к костру и развел такое пламя, что жар заставил его попятиться. Он вернулся к своему ложу, думая об Элизабет, Джоше и Пэде, их двух сыновьях.
Один из спящих проснулся с воплем:
— Сто чертей, Сиф! Ты что, хочешь нас всех поджарить? — Край его одеяла уже тлел, и он начал бить по нему ладонью.
Его крик разбудил остальных.
— Возвращаемся домой, — сказал Сиф. — Припасы у нас закончились, а за отрогом начинаются дикие земли.
— Ты не заболел, Сиф? — спросил Сэм Дрю, его лейтенант.
— Нет. Но этот человек, ребята, нам не по зубам, уж поверьте мне. Отправим донесение апостолу Савлу в Долину Паломника. Он может отрядить в погоню за ним Иерусалимских Конников. Пусть им займутся они.
— Это на тебя не похоже, Сиф. Почему ты передумал?
— Странная вещь, Сэм. Совсем недавно я мерзнул и очень на это злился. А теперь радуюсь. Это ведь значит, что я жив. И предпочту, чтобы так было и дальше.
Близилась полночь, и главная улица Долины Паломника почти обезлюдела, когда пятеро всадников подъехали к дому за казармами Крестоносцев. Первый всадник — высокий, широкоплечий, в длинном пальто с накладными плечами — спешился и обернулся к остальным.
— Присмотрите, чтобы коней отвели в конюшню, и отдыхайте, — сказал он.
Сняв широкополую кожаную шляпу, он поднялся по трем ступенькам на крыльцо дома и. постучал в дверь. Ее открыла молодая женщина в длинном белом платье. Она сделала книксен.
— Добро пожаловать с Божьим благословением, брат, — сказала она. — Ты будешь Иаков Мун?
— Да. Где апостол?
— Я вас провожу, сэр. Темноволосая проводница прошла по коридору и открыла дверь справа. Мун шагнул мимо нее в кабинет, где апостол Савл сидел в широком кожаном кресле, читая большую золотообрезную Библию.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45
— Нет, Крестоносцем я не был.
— Так ведь не… разбойником же?
Стейнер захохотал.
— Мог бы, сынок, да только не был. Мне повезло. А вот честолюбивая мечта у меня была, и очень необычная. Я мечтал стать тем, кто убьет Иерусалимца. Нестор даже рот разинул.
— Такое и выговорить страшно!
— Это теперь. А тогда он просто был человеком с большим, очень большим именем. Я работал у Эдрика Скейса, и он хотел, чтобы я отказался от этой мечты. Я сказал: «Ему со мной не потягаться, мистер Скейс». И знаешь, что он ответил? Он ответил мне: «Он не будет с тобой тягаться, Клем, он тебя убьет». И был прав. Когда Шэнноу отлили, форму разбили. Самый смертоносный человек из всех, кого я знал.
— Вы его знали? Господи, ну и везунчик же вы, мистер Стейнер!
— Везение, бесспорно, сыграло свою роль в моей жизни, — сказал Стейнер. — Ну а теперь мне пора.
— Вы едете искать Пастыря?
— Я найду его, сынок, — сказал Клем, неторопливо поднимаясь на ноги. И внезапно Нестор понял, что он хочет делать, понял с такой бесповоротной уверенностью, какой еще никогда не испытывал.
— Можно мне поехать с вами, мистер Стейнер? То есть если вы не против.
— У тебя здесь есть работа, малый, налаженная жизнь. А это может потребовать много времени.
— Мне все равно. Мои родители умерли, и я с тех пор работаю на моего дядю. Но, по-моему, от вас, мистер Стейнер, я могу научиться куда больше, чем от него. И мне до смерти надоело пересчитывать обменники и делать вычеты за простои. И пересчитывать бревна, и записывать заказы. По горло сыт. Вы позволите мне поехать с вами?
— Я заверну в город купить припасов, Нестор. Тебе понадобятся одеяло и теплый плащ. Ружье тоже не помешает.
— Да, сэр. — Нестор чуть не взвизгнул от радости. — Ружье у меня есть, а все остальное возьму у мистера Брума.
— Сколько тебе лет, сынок?
— Семнадцать, сэр. Клем Стейнер улыбнулся.
— Я еще не совсем забыл, как это бывает, когда тебе семнадцать. Ну, в путь!
Джозия Брум протянул босые ноги к очагу, стараясь сосредоточиться на тепле, исходящем от огня, и не замечать неиссякаемого потока слов, лившегося из кухни. А это было нелегко: Эльза Брум была не из тех женщин, которых не замечают. Брум уставился на огонь, его мысли были невеселыми. Когда-то он помогал созданию Долины Паломника и был одним из руководителей, когда город отстраивали заново после вторжения из Атлантиды. Джозия Брум уцелел во время нападения чешуйчатых рептилий-воинов, которые звались Кинжалами, и старался по мере сил, чтобы в Долине Паломника царили мир и порядок.
Он не терпел необузданных, готовых на всякое насилие выпивох, которыми прежде изобиловал этот край. И не выносил людей, подобных Йону Шэнноу, чье понятие о правосудии сводилось к тому, чтобы убивать каждого, кто оказывался у них на дороге. В нынешние просвещенные дни Йон Шэнноу слыл святым, посланцем Бога… Голос Эльзы звучал и звучал, но он вдруг уловил в нем вопросительную ноту.
— Прости, дорогая, я не расслышал, — сказал он. В двери кухни появилась дородная фигура Эльзы Брум.
— Я спросила, согласен ли ты, что апостола Савла надо бы пригласить на пикник.
— Да, дорогая, как считаешь лучше.
— Я как раз на днях говорила вдове Скейс… — Она удалилась на кухню, ни на миг не умолкая, и Брум снова перестал ее слышать.
Йон Шэнноу — святой!
Пастырь смеялся над этим. Брум вспомнил их последний вечер в маленькой ризнице за церковью.
— Это не важно, Джозия, — сказал Йон Кейд. — Кем я был, теперь значения не имеет. Важно, чтобы Господне слово не искажалось. Книга говорит не только о карах, но и о любви. И я не верю, что волчецам в этой любви отказано.
— Я не спорю с тобой. Пастырь. Я ведь ни к кому не питаю такого уважения, как к тебе. Ты повернулся спиной к путям насилия и все эти годы являл великое мужество. Ты пример для меня. Но жители Долины Паломника совращены последним учением Диакона. И я боюсь за тебя и за церковь. Не мог бы ты служить для волчецов где-нибудь за городом? Ведь тогда злоба рассеялась бы?
— Думаю, что так. — согласился Кейд. — Но тогда невежественные и предубежденные вообразили бы, будто у них есть право запрещать моим прихожанам молиться в церкви. А этого я допустить не могу. Почему им так трудно понять простую истину: волчецы же не по своей воле такие, какие они есть? Даже Диакон согласен с этим. И зла в них не больше, чем в любой другой расе.
— Не знаю, что думает Диакон. Но я читал слова его апостола Савла, а он утверждает, что они не от Бога и, значит, от Дьявола. Чистая земля, говорит он, нуждается в чистых людях.
Кейд кивнул.
— Против этого я не возражаю, и есть много хорошего в том, что говорил Диакон раньше. Я уважаю его. Он явился из обезумевшего мира, мира развращенности и низких страстей, зачумленности и тела, и духа. И он стремится сделать этот мир лучше. Но я, как никто, знаю, насколько опасно жить по железным правилам.
— Послушай, друг мой, разве ты и теперь не живешь по этим правилам? Церковь — всего лишь здание. Коли Бог — если Бог вообще существует — и правда любит волчецов, он может любить их в горах точно так же. как здесь. Я боюсь, что дело дойдет до насилий.
— Тогда мы подставим другую щеку. Джозия. Кроткий ответ отвращает гнев. Ты давно не видел Бет?
— Она заходила в лавку с Быком Ковачем и двумя своими загонщиками. Выглядит она хорошо, Йон. Такая жалость, что между вами вышел разлад. Вы же с ней так подходили друг другу.
Кейд печально улыбнулся:
— Она была влюблена в Иерусалимца, а не в Пастыря. И ей было тяжело, особенно когда нападали разбойники, а я и не пытался их остановить. Она сказала мне, что я больше не мужчина.
— Такое услышать больно. Кейд кивнул.
— Я знавал боль и похуже, Джозия. Очень давно я убил ребенка. На меня напали. Я был окружен вооруженными людьми. Убил четверых и вдруг услышал шорох за спиной. Обернулся и выстрелил. А это был мальчик, который играл там. Он до сих пор меня преследует. Кем бы он мог стать? Врачом? Служителем Божьим? Любящим отцом и мужем? Но — да, потерять Бет было очень тяжело.
— Наверное, у тебя бывало искушение схватиться за пистолеты против разбойников?
— Ни разу. Иногда мне снится, что я снова езжу с пистолетами на поясе. И просыпаюсь в холодном поту. — Кейд встал, отошел к ларю в дальнем конце комнаты, открыл крышку и вынул пояс с пистолетами. — Оружие Громобоя.
Брум тоже встал и подошел к нему.
— Они выглядят совсем прежними.
— Да, иногда по ночам я сижу здесь и чищу их. Это помогает мне не забыть, кем я когда-то был. И кем по милости Божьей никогда больше не стану.
— Ты же меня не слушаешь! — сказала Эльза Брум, гневно входя в комнатушку.
— Что-что, любовь моя?
— Да что это с тобой? Я спрашивала, станешь ли ты поручителем Клятвы этой Мак-Адам?
— Конечно. Мы с Бет старые друзья.
— Ха! Смутьянка она, и для всех нас было бы куда лучше, если бы ее выгнали из Долины.
— Но почему ты считаешь ее смутьянкой?
— Или ты в уме повредился? — совсем взбесилась Эльза. — Она же стреляла в охотников на волчецов. Поносит Диакона, и даже ее собственный сын говорит, что ее соблазнил Сатана. Эта женщина — позор для нашего города!
— Она добрая христианка, Эльза. Такая же, как ты.
— Ты меня не оскорбляй! — отрезала Эльза Брум, и ее многочисленные подбородки затряслись. — Тебе надо о лавке подумать: вряд ли соседи одобрят, если ты вступишься за такую смутьянку. И начнут покупать у Эзры Ферда, вот увидишь. Не понимаю, почему ты вообще должен быть поручителем ее Клятвы. Пусть поищет кого-то, кто не боится стать посмешищем.
Брум снова уставился на огонь.
— И еще одно… — начала Эльза Брум. Но муж ее не слушал. Он думал о пяти убитых налетчиках на дороге и об истерзанном духе того, кто их убил.
4
Миру не требуется больше людей, обладающих харизмой. Миру не требуется больше людей, обладающих интеллектом. Да и миру больше не требуются люди с сердцем. Он вопиет о том, чтобы стало больше святых людей.
«Мудрость Диакона», глава II
Сиф Уилер натянул одеяло поверх ушей и опустил голову на подложенное под нее седло. Ночной воздух был очень холодный, а он уже два года как не спал под открытым небом. Одеяло было тонким. «А может, просто я начинаю стареть», — подумал он. Нет, все дело в чертовом одеяле! Сиф приподнялся, поплотнее завернулся в одеяло и перекатился поближе к костру. Но костер почти догорел — над раскаленными углями приплясывали лишь крохотные язычки пламени. Рядом лежали всего четыре хворостины, чтобы было чем разжечь его утром. Опасливо оглянувшись на четырех своих спящих спутников, Сиф бросил хворостины на угли. Они сразу же запылали, и он вздрогнул, когда его обдал жар огня. Черт, он совсем забыл, какое это блаженство — согреться.
В ночном небе не было ни единого облачка, и на траве посверкивали серебром блестки огня. Ветер задувал порывами, усыпая сапоги Сифа хлопьями пепла. Он смотрел на палки: ну почему они сгорают так быстро?
Здесь, высоко в горах, хвороста было мало, и его подчиненные собрали весь, валявшийся вокруг. И Сифу оставалось либо вернуться на свое холодное ложе, либо пойти собрать еще хвороста. Он поднялся на ноги, шепотом выругался, перешагнул через спящего и зашагал к чахлой рощице.
Поиски убийцы оказались долгими. Его следы они отыскали скоро и последовали за ним в горы. Но там дважды теряли след, потратив четыре дня на бесплодные Поиски. Затем наткнулись на тот след и нагнали старика на муле. Странный такой старикан, подумал Сиф. Глаза какие-то пронзительные, будто видят тебя насквозь.
«Мы ищем одного человека, — сообщил ему Сиф. — Мы Крестоносцы из Чистоты».
«Знаю, — ответил старый хрыч. — Я переночевал вон там в пещерке с тем, кого вы разыскиваете». «Куда он поехал?» «На север. В дикие земли». «Мы его разыщем», — сказал Сиф. «Уповаю, что нет, сынок. Сдается мне, вы хорошие люди. Горько видеть, когда такие погибают». «Он что, твой друг?»— спросил Сиф. Старик покачал головой.
«Мы в первый раз увидели друг друга вчера ночью. Но должен сказать — он мне понравился. Поостерегись, Крестоносец. Люди вроде него второго шанса не предоставляют»; — Старикан ухмыльнулся им и погнал мула дальше.
Крестоносцы, которые остались почти без припасов и с каждым днем все больше мерзли, в конце концов отыскали след убийцы. Завтра он будет у них в руках.
Сиф набрал охапку хвороста, прихватил толстый обломившийся сук и зашагал назад к костру. Что-то холодное прикоснулось к его шее, и еще более холодный голос произнес:
— Вы совершаете ошибку, которая приведет вас к смерти.
Крестоносец судорожно сглотнул. Ноги еле его держали, дуло пистолета леденило кожу. Но Сиф не был трусом и сумел взять себя в руки.
— Ты богохульник и убийца, — сказал он.
— Забери своих людей назад в Чистоту, — произнес холодный голос. — У меня нет желания убивать вас, но если с рассветом вы продолжите меня выслеживать, никто из вас не свидится со своими близкими. Я ведь мог сегодня ночью прийти на ваш привал и перебить вас всех. А теперь иди!
Холодное прикосновение исчезло. Сиф смигнул пот, заливавший ему глаза. Как ни странно, он сразу согрелся. Сделал шаг, потом второй. Сбросил одеяло, выхватил пистолет и вихрем обернулся.
Никого.
Минуту-другую он простоял там. И вновь промерз до костей. Убрав пистолет в кобуру, он подобрал хворост, вернулся к костру и развел такое пламя, что жар заставил его попятиться. Он вернулся к своему ложу, думая об Элизабет, Джоше и Пэде, их двух сыновьях.
Один из спящих проснулся с воплем:
— Сто чертей, Сиф! Ты что, хочешь нас всех поджарить? — Край его одеяла уже тлел, и он начал бить по нему ладонью.
Его крик разбудил остальных.
— Возвращаемся домой, — сказал Сиф. — Припасы у нас закончились, а за отрогом начинаются дикие земли.
— Ты не заболел, Сиф? — спросил Сэм Дрю, его лейтенант.
— Нет. Но этот человек, ребята, нам не по зубам, уж поверьте мне. Отправим донесение апостолу Савлу в Долину Паломника. Он может отрядить в погоню за ним Иерусалимских Конников. Пусть им займутся они.
— Это на тебя не похоже, Сиф. Почему ты передумал?
— Странная вещь, Сэм. Совсем недавно я мерзнул и очень на это злился. А теперь радуюсь. Это ведь значит, что я жив. И предпочту, чтобы так было и дальше.
Близилась полночь, и главная улица Долины Паломника почти обезлюдела, когда пятеро всадников подъехали к дому за казармами Крестоносцев. Первый всадник — высокий, широкоплечий, в длинном пальто с накладными плечами — спешился и обернулся к остальным.
— Присмотрите, чтобы коней отвели в конюшню, и отдыхайте, — сказал он.
Сняв широкополую кожаную шляпу, он поднялся по трем ступенькам на крыльцо дома и. постучал в дверь. Ее открыла молодая женщина в длинном белом платье. Она сделала книксен.
— Добро пожаловать с Божьим благословением, брат, — сказала она. — Ты будешь Иаков Мун?
— Да. Где апостол?
— Я вас провожу, сэр. Темноволосая проводница прошла по коридору и открыла дверь справа. Мун шагнул мимо нее в кабинет, где апостол Савл сидел в широком кожаном кресле, читая большую золотообрезную Библию.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45