Прости, мой друг, но мне кажется, что мы совершаем ошибку. Боюсь, мы прогадаем с этим ожиданием.
Но Раданфир был глух ко всем доводам. Он привык подчиняться Палаку и не представлял себе даже тени ослушания. Да и чего суетиться, думал он, Херсонес доживает последние дни своей независимости. Зачем бороться с раненым вепрем? Ему просто нужно дать издохнуть, а потом уже без забот свежевать тушу.
На следующее утро агары, собрав пожитки, в большинстве пешком отправились в путь. Оголодавших лошадей вели в поводу. Вместе с ними, с трудом держась в седле, выехал и Вастак. Его неукротимая натура не мирилась с создавшимся положением. Он решил обо всем доложить царю и склонить его на немедленный штурм города.
Греки, заметив передвижение войск в стане врагов, расценили это как начало снятия осады и устроили военную демонстрацию. Всех, кто мог ходить, вывели на стены. Они словно хотели сказать этим:
«Смотрите, мы еще полны решимости защищаться! Уходите, все равно ничего не дождетесь!»
Уход агаров имел и другое следствие. Именно в этот день было решено заявить скифскому военачальнику о сдаче города с условием пощадить его защитников от смерти, а дома и храмы от разграбления.
Когда агарский караван потянулся прочь от города, Миний в волнении заявил:
– Завтра решим, сдавать ли город.
После чего ушел к себе домой, заперся и ни для кого не открывал дверей.
К середине дня повалил снег. Окрестности города забелели мертвенной белизной.
Известно, что античные греки считались плохими мореходами. Но это не значит, что они всегда были такими. Мореходное дело постепенно улучшалось. И если во времена далекой древности эллины плавали только вдоль берегов, от гавани к гавани, боясь большого волнения, а наипаче бури, то со временем их плоскодонные корабли совершенствовались, искусство плавания развивалось и мореходы стали более смело отрываться от спасительного берега.
Правда, во времена Митридата большинство купеческих кораблей продолжало практику каботажного плавания. Но уже находились смельчаки, которые пересекали Эвксинский Понт поперек в самом узком его месте, между мысом Карамвий, что у Синопы, и противостоящим ему самым южным выступом Таврического полуострова – мысом Бараний Лоб. Говорили, что даже перелетные птицы перелетают через Понт только в этом направлении. Причем журавли для большей устойчивости в полете берут в клювы по камню. Тем более необыкновенным считалось плавание в открытом море. Таких храбрецов было немного, на них смотрели с удивлением и слушали их рассказы, замирая от страха. Не шутка пересечь поперек страшное Гиперборейское море!
Но такие подвиги совершались в лучшее время года, когда Понт наиболее спокоен, небо ясно и можно не бояться потерять нужное направление. Бывалые люди говорили, что при особо ясной погоде на половине пути между мысами удается с верхушки мачты видеть землю с той и другой стороны.
Им не верили и качали в сомнении головами.
2
Поздней осенью и зимой мореплавание вообще прекращалось. Поэтому херсонесцы никак не могли ожидать прибытия понтийского флота так поздно, когда уже не таял снег, а на море свирепствовали штормы.
И вот в печальный день, последний день осады, в момент принятия решения о сдаче города скифам, неожиданно прибыла помощь из-за моря.
Это было воспринято как чудо.
Понтийские корабли вошли в залив как призраки, порожденные мглой, нависшей над морем. Корабли дружным строем развернулись в виду города и лагеря осаждающих.
Все, кто увидел их сквозь сетку падающего снега, сначала не поверили своим глазам. Действительно, это могло показаться наваждением. Вдоль бортов многоэтажных судов намерзли грибообразные карнизы из льда. Их мачты побелели от снежной пены. Алые паруса стучали, как деревянные. Флаги скрипели и гнулись, напоминая железные флюгера. На них неясно виднелась эмблема понтийского царства: солнце над поверженным полумесяцем.
Это было красивое, захватывающее зрелище. Понтийские воины сплошной стеной стояли на палубах, все как один одетые в бронзовые шлемы и нагрудники, защищенные крылатыми наплечниками и чешуеобразными нарукавниками. Каждый имел круглый металлический щит и длинное копье с наконечником из халибской стали.
Над кораблями стояли облака морозного пара, выдыхаемого тысячами ртов.
Понтийцы не спешили высаживаться в городском порту, они даже не приблизились к гавани Херсонеса. Наоборот, они оставили город справа и сзади, повернув корабли носами против берега, усеянного толпами скифов.
В это время многие воины Палака, собравшись группами по пять-десять человек, сидели в теплых войлочных шалашах, сооруженных для пропаривания, столь любимого скифами. В таких шалашах любители садились в кружок вокруг костра, на котором калили камни. Потом камни окропляли водой с веника и подбрасывали в жар семена индийской конопли. Дышали удушливым, дурманящим паром, потели до десятого пота, пьянели от дыма конопли и начинали во весь голос петь нескладные степные песни. Выбравшись из такого шалаша, любители паровой бани шли в свои юрты и заваливались спать под кошмы, потные, разомлелые.
Сейчас их потревожили тем, что просто валили набок войлочную баню и кричали в лица осовелым и потным воинам:
– Довольно париться, понтийцы прибыли из-за моря!
Раданфир сидел в своем просторном шатре и бражничал с друзьями. Подтрунивал над Фарзоем:
– Уж очень спешишь ты, мой друг, скорее войти в Херсонес! Ты, видимо, боишься, что эллинские красотки чересчур отощают! Ничего, мы их подкормим!.. Не иначе как тебе придется ехать к царю Палаку с доброй вестью о сдаче Херсонеса!.. Палак наградит тебя!
Все весело смеялись, говорили и потягивали вино.
– Скажу вам по правде, друзья, – продолжал Раданфир, – что мне самому надоело сидеть здесь, под стенами. Но это скоро кончится. – Помолчав, князь рассмеялся и опять обратился к Фарзою: – Я подумал сейчас, что мы похожи на тех наследников, которые сидят у постели своего богатого больного родственника и ждут его смерти и наследства…
Шум и крики донеслись издали.
Послышались торопливые шаги и возбужденные голоса. Кто-то распахнул полы шатра. Показалась голова воина. Он дико поводил глазами и тяжело дышал.
– Что случилось? – нахмурился Раданфир.
– Князь!.. К оружию!.. У берега понтийские корабли!.. Большая рать готовится сойти на берег!..
Словно в подтверждение этих слов, огромный камень прорвал крышу шатра и упал прямо в огонь очага, обдав всех сидящих вокруг горячими угольями и золой, слепящей глаза.
Понтийцы, не теряя времени, начали обстрел лагеря скифов из камнеметов, установленных на палубах кораблей.
«Вот оно! – обожгла Фарзоя суеверная мысль. – Вот оно то, что должно было случиться!.. Боги наказали нас?.. Наказали за медлительность!..»
Степняки не испугались понтийцев. Они разгадали замысел врага, состоящий в том, чтобы отрезать им путь отступления и прижать их к стенам города.
– Не давайте им высаживаться на берег! – командовал Раданфир. – Лучники и пращники, вперед!
Тысячи стрел полетели в сторону кораблей. Зажигательные стрелы оставляли в воздухе дымный след. Смуглые понтийцы с грубыми шутками и хохотом отражали их щитами.
– Пифодор! Пифодор! – призывал Раданфир. – Где твои камнеметы?
Телеги с камнеметами были приближены к берегу и начали обстрел кораблей. Некоторые камни долетали до крутых скул крепких суден, но, щелкнув по обшивке, падали в воду, не принеся никакого вреда. Это вызвало веселые замечания и смех со стороны понтийцев.
– Слабы наши камнеметы, – смущенно признал Пифодор, – они не годятся для пробивания бортов кораблей… Надо брать выше.
– Бросай свои хлопушки, Пифодор! – крикнул ему Лайонак. – Бежим к князю Фарзою, нужно его защитить! Марсак уже там!..
Осажденные колонисты едва верили в свое освобождение. Приветствовали своих спасителей криками и размахивали белыми покрывалами. Со стен хорошо было видно, как успешно работали понтийские катапульты. Камни со зловещим свистом и хряском врезались в плотные толпы скифов, убивали, калечили их, плющили им черепа. Хруст вражеских костей, стоны умирающих казались херсонесцам божественной музыкой.
Началась высадка на берег. Понтийцы брели к берегу по пояс в воде. Скифы с яростными ругательствами бросились им навстречу. Противники схватывались в единоборстве и падали в воду. Волны покрывали их. Ломались копья, мечи, люди дрались голыми руками в неслыханной ярости. Вырывали бороды, выдавливали глаза, грызлись зубами, как волки.
Раданфир собрал конный отряд лучших воинов и бросил их в атаку, думая опрокинуть в море передние ряды врагов. Но камни заморских катапульт били с завидной меткостью и распугали лошадей. Атака не удалась.
Пифодор после окрика Лайонака продолжал метаться около своих камнеметов, пытаясь улучшить их поражающую способность. Но ременные закрутки отсырели и тяга ослабла. Вся прислуга, не слушая его приказаний и не обращая внимания на угрозы, кинулась в общую свалку с топорами и дубинками.
Понтийцы строились плечо к плечу, все одинаково вооруженные и защищенные броней. Они перешагивали через трупы товарищей и плотной извилистой стеной стали теснить скифов прочь от берега.
Группа воинов брела по воде к суше, держа на плечах чернобородого мужчину в блестящем шлеме с перьями и полосатом плаще.
– Диофант!.. Диофант!.. – вне себя вскричал Раданфир, устремляясь вперед с обнаженным мечом. Но его захлестнул поток отступающих скифов, подхватил, как полая вода подхватывает сухую щепку, и понес в сторону.
Подбежал Марсак, держа в руке окровавленный топор.
– Князь! – обратился он к Раданфиру. – Надо отступить! Понтийцы превосходят нас и числом и вооружением! Эх, если бы царь не увел за собою лучших воинов, мы не дали бы заморским воинам ступить на землю отцов наших!
Диофант спрыгнул на землю, сразу оценил обстановку. Сам повел левое крыло пехоты, крича и указывая направление мечом.
– Окружайте! Окружайте ишкузов, не давайте им отступить от города!
Ошеломленные скифы отхлынули; началось повальное бегство. Раданфир с трудом собрал около себя конников. К нему примкнул Фарзой. Пифодор, не имея коня, вышел из затруднительного положения, вскочив в седло, с которого на его глазах замертво свалился воин, пораженный камнем. Не желая попасть в плен понтийцам, он ударил лошадь ножнами меча и поскакал вслед за остальными.
Херсонес был освобожден.
3
Диофанта встречали с пением и зажженными факелами.
Многоэтажные понтийские корабли стали в гавани Херсонеса. Стройные колонны Митридатовых войск бодро вступили в город вслед за своим воеводой.
Навстречу вышли все члены совета во главе с Минием и Агелой. Архонты горячо приветствовали своего избавителя, подняв руки вверх. Поднесли Диофанту чашу прекрасного вина на золотом блюде и, когда он отпил, приветливо заулыбались и отвесили общий поклон.
Не только магистраты города, но и все граждане знали этого человека, который второй раз являлся в Херсонес как избавитель от скифского нашествия.
Он шагал по каменным плитам херсонесских улиц и поглядывал по сторонам жгучими агатово-черными глазами. Кое-кому его глаза напоминали шарики из каменного угля, применяемые как украшение для женщин. Воевода был невысок ростом, с волнистой смоляной бородой, очень энергичен, подвижен и скор на ногах. Что-то ассирийское и вместе эллинское отражал его выразительный профиль – горбатый восточный нос и полуоткрытые мясистые губы, выдающиеся из-под усов. В его жилах текла смешанная кровь греко-перса. Говорил он на особом жаргоне, принятом в Армене, предместье Синопы, мешая греческие слова с персидскими и каппадокийскими. Он и поклонялся на равных началах Зевсу и Ормузду, являя собою представителя того смешанного народа, который заселял многие понтийские города и происходил от слияния нескольких народов под решающим влиянием эллинского начала.
Когда-то Александр Великий мечтал о создании всемирного государства, населенного народами, одинаково признававшими за образец греко-македонский образ жизни и мыслей, получившими в передовой эллинской культуре то новое мощное движущее начало, которое впоследствии было определено понятием «эллинизма».
Давно Александр стал величавой тенью прошлого, царство его распалось, но его мечта не умерла. Она продолжала жить и развиваться из того семени, что было брошено им на восточную почву. Греческие колонии стали подобны могучим стержням, около которых завязывались узлы новых государств «эллинистического» типа, такие, как Пергам, Вифиния, Гераклея, Боспор, а также империя Митридата. Эти государства были созданы из местного человеческого материала, оплодотворенного кипучей эллинской энергией и скрепленного эллинской культурой. Эллины привнесли в них свой способ ведения хозяйства, свои правовые нормы, свои философию и науку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106
Но Раданфир был глух ко всем доводам. Он привык подчиняться Палаку и не представлял себе даже тени ослушания. Да и чего суетиться, думал он, Херсонес доживает последние дни своей независимости. Зачем бороться с раненым вепрем? Ему просто нужно дать издохнуть, а потом уже без забот свежевать тушу.
На следующее утро агары, собрав пожитки, в большинстве пешком отправились в путь. Оголодавших лошадей вели в поводу. Вместе с ними, с трудом держась в седле, выехал и Вастак. Его неукротимая натура не мирилась с создавшимся положением. Он решил обо всем доложить царю и склонить его на немедленный штурм города.
Греки, заметив передвижение войск в стане врагов, расценили это как начало снятия осады и устроили военную демонстрацию. Всех, кто мог ходить, вывели на стены. Они словно хотели сказать этим:
«Смотрите, мы еще полны решимости защищаться! Уходите, все равно ничего не дождетесь!»
Уход агаров имел и другое следствие. Именно в этот день было решено заявить скифскому военачальнику о сдаче города с условием пощадить его защитников от смерти, а дома и храмы от разграбления.
Когда агарский караван потянулся прочь от города, Миний в волнении заявил:
– Завтра решим, сдавать ли город.
После чего ушел к себе домой, заперся и ни для кого не открывал дверей.
К середине дня повалил снег. Окрестности города забелели мертвенной белизной.
Известно, что античные греки считались плохими мореходами. Но это не значит, что они всегда были такими. Мореходное дело постепенно улучшалось. И если во времена далекой древности эллины плавали только вдоль берегов, от гавани к гавани, боясь большого волнения, а наипаче бури, то со временем их плоскодонные корабли совершенствовались, искусство плавания развивалось и мореходы стали более смело отрываться от спасительного берега.
Правда, во времена Митридата большинство купеческих кораблей продолжало практику каботажного плавания. Но уже находились смельчаки, которые пересекали Эвксинский Понт поперек в самом узком его месте, между мысом Карамвий, что у Синопы, и противостоящим ему самым южным выступом Таврического полуострова – мысом Бараний Лоб. Говорили, что даже перелетные птицы перелетают через Понт только в этом направлении. Причем журавли для большей устойчивости в полете берут в клювы по камню. Тем более необыкновенным считалось плавание в открытом море. Таких храбрецов было немного, на них смотрели с удивлением и слушали их рассказы, замирая от страха. Не шутка пересечь поперек страшное Гиперборейское море!
Но такие подвиги совершались в лучшее время года, когда Понт наиболее спокоен, небо ясно и можно не бояться потерять нужное направление. Бывалые люди говорили, что при особо ясной погоде на половине пути между мысами удается с верхушки мачты видеть землю с той и другой стороны.
Им не верили и качали в сомнении головами.
2
Поздней осенью и зимой мореплавание вообще прекращалось. Поэтому херсонесцы никак не могли ожидать прибытия понтийского флота так поздно, когда уже не таял снег, а на море свирепствовали штормы.
И вот в печальный день, последний день осады, в момент принятия решения о сдаче города скифам, неожиданно прибыла помощь из-за моря.
Это было воспринято как чудо.
Понтийские корабли вошли в залив как призраки, порожденные мглой, нависшей над морем. Корабли дружным строем развернулись в виду города и лагеря осаждающих.
Все, кто увидел их сквозь сетку падающего снега, сначала не поверили своим глазам. Действительно, это могло показаться наваждением. Вдоль бортов многоэтажных судов намерзли грибообразные карнизы из льда. Их мачты побелели от снежной пены. Алые паруса стучали, как деревянные. Флаги скрипели и гнулись, напоминая железные флюгера. На них неясно виднелась эмблема понтийского царства: солнце над поверженным полумесяцем.
Это было красивое, захватывающее зрелище. Понтийские воины сплошной стеной стояли на палубах, все как один одетые в бронзовые шлемы и нагрудники, защищенные крылатыми наплечниками и чешуеобразными нарукавниками. Каждый имел круглый металлический щит и длинное копье с наконечником из халибской стали.
Над кораблями стояли облака морозного пара, выдыхаемого тысячами ртов.
Понтийцы не спешили высаживаться в городском порту, они даже не приблизились к гавани Херсонеса. Наоборот, они оставили город справа и сзади, повернув корабли носами против берега, усеянного толпами скифов.
В это время многие воины Палака, собравшись группами по пять-десять человек, сидели в теплых войлочных шалашах, сооруженных для пропаривания, столь любимого скифами. В таких шалашах любители садились в кружок вокруг костра, на котором калили камни. Потом камни окропляли водой с веника и подбрасывали в жар семена индийской конопли. Дышали удушливым, дурманящим паром, потели до десятого пота, пьянели от дыма конопли и начинали во весь голос петь нескладные степные песни. Выбравшись из такого шалаша, любители паровой бани шли в свои юрты и заваливались спать под кошмы, потные, разомлелые.
Сейчас их потревожили тем, что просто валили набок войлочную баню и кричали в лица осовелым и потным воинам:
– Довольно париться, понтийцы прибыли из-за моря!
Раданфир сидел в своем просторном шатре и бражничал с друзьями. Подтрунивал над Фарзоем:
– Уж очень спешишь ты, мой друг, скорее войти в Херсонес! Ты, видимо, боишься, что эллинские красотки чересчур отощают! Ничего, мы их подкормим!.. Не иначе как тебе придется ехать к царю Палаку с доброй вестью о сдаче Херсонеса!.. Палак наградит тебя!
Все весело смеялись, говорили и потягивали вино.
– Скажу вам по правде, друзья, – продолжал Раданфир, – что мне самому надоело сидеть здесь, под стенами. Но это скоро кончится. – Помолчав, князь рассмеялся и опять обратился к Фарзою: – Я подумал сейчас, что мы похожи на тех наследников, которые сидят у постели своего богатого больного родственника и ждут его смерти и наследства…
Шум и крики донеслись издали.
Послышались торопливые шаги и возбужденные голоса. Кто-то распахнул полы шатра. Показалась голова воина. Он дико поводил глазами и тяжело дышал.
– Что случилось? – нахмурился Раданфир.
– Князь!.. К оружию!.. У берега понтийские корабли!.. Большая рать готовится сойти на берег!..
Словно в подтверждение этих слов, огромный камень прорвал крышу шатра и упал прямо в огонь очага, обдав всех сидящих вокруг горячими угольями и золой, слепящей глаза.
Понтийцы, не теряя времени, начали обстрел лагеря скифов из камнеметов, установленных на палубах кораблей.
«Вот оно! – обожгла Фарзоя суеверная мысль. – Вот оно то, что должно было случиться!.. Боги наказали нас?.. Наказали за медлительность!..»
Степняки не испугались понтийцев. Они разгадали замысел врага, состоящий в том, чтобы отрезать им путь отступления и прижать их к стенам города.
– Не давайте им высаживаться на берег! – командовал Раданфир. – Лучники и пращники, вперед!
Тысячи стрел полетели в сторону кораблей. Зажигательные стрелы оставляли в воздухе дымный след. Смуглые понтийцы с грубыми шутками и хохотом отражали их щитами.
– Пифодор! Пифодор! – призывал Раданфир. – Где твои камнеметы?
Телеги с камнеметами были приближены к берегу и начали обстрел кораблей. Некоторые камни долетали до крутых скул крепких суден, но, щелкнув по обшивке, падали в воду, не принеся никакого вреда. Это вызвало веселые замечания и смех со стороны понтийцев.
– Слабы наши камнеметы, – смущенно признал Пифодор, – они не годятся для пробивания бортов кораблей… Надо брать выше.
– Бросай свои хлопушки, Пифодор! – крикнул ему Лайонак. – Бежим к князю Фарзою, нужно его защитить! Марсак уже там!..
Осажденные колонисты едва верили в свое освобождение. Приветствовали своих спасителей криками и размахивали белыми покрывалами. Со стен хорошо было видно, как успешно работали понтийские катапульты. Камни со зловещим свистом и хряском врезались в плотные толпы скифов, убивали, калечили их, плющили им черепа. Хруст вражеских костей, стоны умирающих казались херсонесцам божественной музыкой.
Началась высадка на берег. Понтийцы брели к берегу по пояс в воде. Скифы с яростными ругательствами бросились им навстречу. Противники схватывались в единоборстве и падали в воду. Волны покрывали их. Ломались копья, мечи, люди дрались голыми руками в неслыханной ярости. Вырывали бороды, выдавливали глаза, грызлись зубами, как волки.
Раданфир собрал конный отряд лучших воинов и бросил их в атаку, думая опрокинуть в море передние ряды врагов. Но камни заморских катапульт били с завидной меткостью и распугали лошадей. Атака не удалась.
Пифодор после окрика Лайонака продолжал метаться около своих камнеметов, пытаясь улучшить их поражающую способность. Но ременные закрутки отсырели и тяга ослабла. Вся прислуга, не слушая его приказаний и не обращая внимания на угрозы, кинулась в общую свалку с топорами и дубинками.
Понтийцы строились плечо к плечу, все одинаково вооруженные и защищенные броней. Они перешагивали через трупы товарищей и плотной извилистой стеной стали теснить скифов прочь от берега.
Группа воинов брела по воде к суше, держа на плечах чернобородого мужчину в блестящем шлеме с перьями и полосатом плаще.
– Диофант!.. Диофант!.. – вне себя вскричал Раданфир, устремляясь вперед с обнаженным мечом. Но его захлестнул поток отступающих скифов, подхватил, как полая вода подхватывает сухую щепку, и понес в сторону.
Подбежал Марсак, держа в руке окровавленный топор.
– Князь! – обратился он к Раданфиру. – Надо отступить! Понтийцы превосходят нас и числом и вооружением! Эх, если бы царь не увел за собою лучших воинов, мы не дали бы заморским воинам ступить на землю отцов наших!
Диофант спрыгнул на землю, сразу оценил обстановку. Сам повел левое крыло пехоты, крича и указывая направление мечом.
– Окружайте! Окружайте ишкузов, не давайте им отступить от города!
Ошеломленные скифы отхлынули; началось повальное бегство. Раданфир с трудом собрал около себя конников. К нему примкнул Фарзой. Пифодор, не имея коня, вышел из затруднительного положения, вскочив в седло, с которого на его глазах замертво свалился воин, пораженный камнем. Не желая попасть в плен понтийцам, он ударил лошадь ножнами меча и поскакал вслед за остальными.
Херсонес был освобожден.
3
Диофанта встречали с пением и зажженными факелами.
Многоэтажные понтийские корабли стали в гавани Херсонеса. Стройные колонны Митридатовых войск бодро вступили в город вслед за своим воеводой.
Навстречу вышли все члены совета во главе с Минием и Агелой. Архонты горячо приветствовали своего избавителя, подняв руки вверх. Поднесли Диофанту чашу прекрасного вина на золотом блюде и, когда он отпил, приветливо заулыбались и отвесили общий поклон.
Не только магистраты города, но и все граждане знали этого человека, который второй раз являлся в Херсонес как избавитель от скифского нашествия.
Он шагал по каменным плитам херсонесских улиц и поглядывал по сторонам жгучими агатово-черными глазами. Кое-кому его глаза напоминали шарики из каменного угля, применяемые как украшение для женщин. Воевода был невысок ростом, с волнистой смоляной бородой, очень энергичен, подвижен и скор на ногах. Что-то ассирийское и вместе эллинское отражал его выразительный профиль – горбатый восточный нос и полуоткрытые мясистые губы, выдающиеся из-под усов. В его жилах текла смешанная кровь греко-перса. Говорил он на особом жаргоне, принятом в Армене, предместье Синопы, мешая греческие слова с персидскими и каппадокийскими. Он и поклонялся на равных началах Зевсу и Ормузду, являя собою представителя того смешанного народа, который заселял многие понтийские города и происходил от слияния нескольких народов под решающим влиянием эллинского начала.
Когда-то Александр Великий мечтал о создании всемирного государства, населенного народами, одинаково признававшими за образец греко-македонский образ жизни и мыслей, получившими в передовой эллинской культуре то новое мощное движущее начало, которое впоследствии было определено понятием «эллинизма».
Давно Александр стал величавой тенью прошлого, царство его распалось, но его мечта не умерла. Она продолжала жить и развиваться из того семени, что было брошено им на восточную почву. Греческие колонии стали подобны могучим стержням, около которых завязывались узлы новых государств «эллинистического» типа, такие, как Пергам, Вифиния, Гераклея, Боспор, а также империя Митридата. Эти государства были созданы из местного человеческого материала, оплодотворенного кипучей эллинской энергией и скрепленного эллинской культурой. Эллины привнесли в них свой способ ведения хозяйства, свои правовые нормы, свои философию и науку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106