Они отморозили бы руки и ноги и надолго стали бы даровыми нахлебниками. Поэтому гребцов переводили в городской эргастерий под присмотр Морда и его помощников.
Они шли попарно. Цепи на руках и ногах покрылись инеем. На плечах лежал снег. Их лохмотья, грязные лица, заросшие бородами, заскорузлые руки и ноги, обмотанные какими-то тряпками, производили отталкивающее впечатление даже на привычных к таким картинам херсонеситок.
– Фу, какие эти рабы отвратительные, – сморщилась одна женщина, – по-видимому, отъявленные бунтари и опасные люди!
– Да, в них мало человеческого!.. Видимо, варвары, они легко превращаются в зверей!
– Посмотри, посмотри, дорогая, не все из них такие ужасные на вид! Вон среди них идет мужчина, просто красавчик! О Геката! Кто же он такой, этот раб?
Женщины, кутаясь в меховые накидки, пялили глаза на Фарзоя, который действительно казался белым голубем среди воронов. Его расписные замшевые шаровары и свободный синий кафтан еще не успели обветшать и превратиться в рубище. Ветер развевал мягкие русые кудри, щеки горели морозным румянцем. Несколько дней работы за веслом, в цепях, не сломили его гордой осанки. Он смотрел не рабом, а свободным и независимым человеком. Тем более было странно видеть на нем цепи и железный ошейник с надписью: «Я раб Сколот, гребец с «Арголиды», смотри за мной зорче, а то убегу!»
– Ах, зачем таких красивых рабов сажают за грубую работу! Ведь он украсил бы любой дом!
– Да, – усмехнулась другая, – особенно дом какой-нибудь одинокой вдовы или старца, имеющего молодую жену! Он спал бы на перине и ел с хозяйского стола!
Женщины весело рассмеялись.
Когда колодники прошли набережную и свернули влево, из погребка Тириска вышли двое.
– Как мне надоел этот проклятый Херсонес! – громко вздохнул молодой черноглазый мужчина в скифском тулупе. – Здесь я испытал звериный голод, гиперборейский мороз, что и сейчас пробирает меня, и много раз рисковал быть убитым!.. А что я заработал?.. Вино мое выпили тавры!.. Что я имею? Ничего!
– Я с тобою согласен, Мениск, – тонким голосом ответил другой, пуская изо рта струи морозного пара. – Мои товары, так же как и твое вино, стали достоянием таврских пиратов вместе со злосчастной «Евпаторией»!.. И я, подобно тебе, живу милостью совета! К сожалению, мы вернемся в Гераклею не ранее чем окончится война!.. Надеюсь, что к началу весенней навигации Диофант покончит со скифами! Я даже рассчитываю кое-что вернуть к отъезду!..
– Каким образом?.. Неужели потребуешь у тавров?
– Нет, что ты! Теперь при одном упоминании об этих головорезах у меня дрожат ноги. Просто хочу немного поторговать.
– Чем, скажи на милость?
– Я приобрел у Тириска сто амфор местного вина… Это удивительно, но хитрый раб утаил свои запасы в дни осады. Вино неплохое! Я поеду с ним вслед, за войском Диофанта и буду продавать его после взятия каждого города. Солдаты будут отдавать за вино мне свою добычу. Это самая выгодная торговля!
– Ты умнейший человек, Автократ!.. Ты достоин стать архонтом! Возьми меня в компанию, ведь тебе одному будет трудно справиться!
– Охотно! Ты владеешь мечом и будешь мне полезен!.. Но если ты не внесешь свой товар в общее дело, я смогу платить тебе лишь десять процентов прибыли.
– Я внесу пятьдесят амфор!
– Это другое дело, тогда ты имеешь все тридцать!
– Пятьдесят!
– Тридцать пять!
Их громкий спор был прерван неожиданным окриком:
– Эй, посторонись! Дай пройти страже!
Гераклеоты попятились к двери кабачка. Мимо них шли мрачной чередой кандальные рабы с «Арголиды», окруженные понтийскими копьеносцами. Торгаши смотрели на них с пьяным равнодушием. Автократ заметил красивого раба. Несмотря на вечерние сумерки, ему почудилось в нем что-то знакомое.
– Те-те-те! На кого же похож этот невольник?.. Гм… Не иначе пленный варвар!.. Где же я мог его видеть?
– Где?.. Этот?.. Да это же…
Не договорив, Мениск высоко поднял голову и, открыв рот, громко расхохотался. Смех его становился все громче, он схватился за бока и стал топать ногами.
– Хо-хо-хо! Ха-ха-ха… Ой, держи меня!
– Что с тобою, Мениск? Ты с ума сошел?
– Охо-хо-хо!.. Погляди на него! Попал прямо в гребцы к Диофанту, да еще в кандалы!.. Боги решили по-своему отомстить за нас!.. Ведь это же князь Фарзой! Наш спутник с «Евпатории»! Новоявленный друг тавров!.. Родственник Палака! Хо-хо!.. Подожди, я сейчас ему напомню, как он обокрал нас!
Мениск перестал смеяться, злоба сверкнула в его глазах. Он схватил с земли камень и, мерзко изругавшись, пустил его вдогонку белокурому пленнику. Но пьяная голова плохо работала, в глазах двоилось от гадкого вина, в которое Тириск добавлял настой из дурманящих трав. Камень запрыгал по мерзлой земле, не задев никого.
– Да, это он… – задумчиво протянул Автократ, глядя вслед уходящим рабам. – Значит, он попал в плен и не выкуплен своими. Это странно. Почему Диофант поработил князя? Он мог получить за него слиток золота! Гм… Тут я чую какую-то тайну. А я падок на чужие тайны.
– Зачем они тебе?
– Не мне они нужны… Впрочем, это тебя не касается. Пойдем в кабак, мне нужно подумать.
– Пойдем, эта скифская шуба совсем плохо греет меня.
5
Шумная экклезия закончилась. Но народ не расходился. Все оживленно обсуждали только что принятое решение. А решение совета и народа гласило:
«Херемона, сына Никона, из рода Евкратидов, за преступное волхвование, нанесшее ущерб городу и навлекшее на Херсонес неисчислимые бедствия, лишить всего имущества, домов, кораблей, рудников, земельных участков, виноградников, мастерских, рабов, всех вещей и драгоценностей и передать это достояние в казну города. Самого Херемона лишить звания пастуха священных овец и вывести из членов совета города. Оставить Херемону лишь ежегодную выплату, достаточную для прожития до конца дней его, и половину дома, им занимаемого».
Особенно радовались многочисленные должники «старого грифа». Теперь все долги снимались сами собою, долговые расписки подлежали уничтожению.
Диофант готовился к выходу на площадь. Он нарядился в яркую восточную одежду, два телохранителя затягивали на нем пояс. Рядом стоял одетый в скифский кафтан Бритагор. Вошел Дамасикл и с поклоном сообщил, что совет и народ свои дела закончили и разрешили ему всенародно принести жертву херсонесским богам.
Полководцу уже было известно о судьбе Херемона.
– Добро, – отозвался он, – но скажи, почтенный архонт: почему вы столь жестоко поступили с лучшим гражданином города седовласым Херемоном? Я поражен, даже огорчен!.. Неужели такой благочестивый человек мог колдовать против города?
– Да, – ответил Дамасикл мягким и проникновенным тоном, – Херемон способствовал колдовским занятиям еврея-гадателя, чем навлек на город магические влияния, вредные для его благополучия. И гнев народа был так велик, что эсимнеты должны были принять решение о защите старика от избиения толпы. Но воля народа – высший закон! Отныне Херемон так же беден, как метельщик улиц, или каменщик, работающий по найму!
– Поразительно, непонятно, – пробормотал Диофант, обращаясь к Бритагору, – ведь совсем недавно старик был уважаемым гражданином и имел богатство и почет!.. Да не ошиблись ли херсонесцы?.. Слушай, мудрый Дамасикл: не следует ли вам пересмотреть свое решение?
– Не говори так, непобедимый стратег, дабы не оскорбить законов полиса! Наши законы справедливы, но строги, а власть народа, установившего эти законы, очень велика! Решения народа могут быть пересмотрены только им самим!
– Гм… Неужели нельзя обуздать народ и принудить его к другому решению?.. Нельзя народу давать большую власть!
Дамасикл спрятал улыбку в серебряную бороду. Он видел, что почтенный вояка не понимал самой сути общественной и государственной структуры полиса, а в своих суждениях был слишком прямолинеен и прост. Не собираясь многого растолковывать ему, секретарь ответил:
– Ты очень проницателен, стратег. Видишь глубоко и с большой ясностью. И вполне прав в словах своих, как соратник и подданный своего владыки, царя Митридата, нашего милостивого предстоятеля. Царь Митридат так мудр, что не нуждается в советах со стороны своего народа. Но полис основан на демократии, и в этом его особенность и сила! Он не имеет всесильных владык и решает свои дела путем свободного обсуждения и волеизъявления народа… Решение народа, если оно принято и советом, есть наш самый большой закон. Подавление же этих прав может привести к власти недостойных, которые учредят тиранию. Многие великие цари поддерживали демократию в городах-государствах. Вспомни, стратег, Александра Великого. Он освобождал города Малой Азии, построенные греками-колонистами, свергал тиранов и олигархов и восстанавливал демократический строй. Так он освободил Хиос, Илион, Милет, Эфес, Приену и другие полисы, подобные Херсонесу…
– О, демократия Херсонеса неприкосновенна! – вмешался Бритагор. – Великий Митридат в этом подобен Александру. Он добр для всех, кто не поднимает против него оружия и не таит измены. Но горе тем, кто станет на пути его боевой колесницы! Вспомни, архонт, как поступил Александр с Тиром, Газой, Галикарнасом, Фивами!.. Он разрушил их за сопротивление и измену! Так и Митридат Евпатор – милостив к Херсонесу и дарит ему вечную элевтерию, но грозен с теми, кто идет против него.
В словах Бритагора прозвучал прямой намек на то, что Понт, при всей своей терпимости к колониям, не допустит слишком большой независимости Херсонеса и сломит его гордыню, если город вздумает зазнаваться.
Дамасикл поклонился в знак полного понимания.
– Прошу высоких гостей пожаловать на площадь!
Диофант пошел, посапывая носом. Он не понимал, почему нельзя разогнать народ по домам и принять иное решение. Ведь это очень просто, и он, Диофант, мог бы обеспечить такое мероприятие, введя в город своих гоплитов. Но тут же вспомнил стычку своих воинов с херсонеситами, а также наказ царя о всяческом сохранении припонтийских полисов и невмешательстве в их внутреннюю жизнь. Поэтому он отказался от дальнейших расспросов, тем более что Бритагор сделал ему предостерегающий жест и многозначительно приподнял брови.
Он вздохнул и, косо ступая тяжелыми ступнями, зашагал быстрее.
6
Лаудика кинулась на шею Гедии, и обе девушки заплакали от избытка чувств.
Мата смотрела на воспитанниц и тоже утирала глаза краем белого покрывала, стараясь не размазывать по лицу румян. Старшая жрица готовилась к выходу и успела нарядиться в белоснежные одежды и подмалевать лицо. Всякий, кто сейчас взглянул бы на нее, поразился бы ее величавым благообразием. Настоящая доверенная богини, первое лицо в городе, непосредственно общающееся с таинственной Артемидой Таврополой.
Встреча с Гедией произошла в той комнате, где хранились недорогие приношения. Здесь было теплее.
Ожидали сигнала от Агелы, чтобы торжественно выйти к народу на трибуну.
– Милая моя мученица, – пропела Мата и обняла воспитанницу, – ты во имя покоя и безопасности Девы пережила ужас, варварский плен и даже кратковременное рабство!.. Однако, милая, спеши одеться в жреческие покрывала, мы должны выйти к народу!
– Твое освобождение похоже на чудо, как и вся история с богиней, которая была на поле боя, попала в лапы варваров и в то же время не покидала Херсонеса!
Так сказала Лаудика, которая воспринимала перевоплощение богини за чистую монету. Она не допускала мысли, что здесь имел место грубый обман и вместо настоящей богини из города была отправлена искусно сделанная деревянная кукла.
– Меня отпустила скифская царица только для того, чтобы я поклонилась от ее имени нашей Деве и испросила ей ребенка!.. А Палаку – здоровья!
– Ребенка? – удивилась Лаудика, смеясь сквозь слезы. – Смотри, как бы богиня не ошиблась и не сделала так, что ты сама станешь матерью!
– Что ты говоришь, Лаудика! – заметила Мата укоризненно, тоном наставницы. – Разве можно так говорить? Дева никогда не ошибается!.. Что ж, Гедия, разрешаю тебе обратиться к богине с просьбой от скифской царицы, но это ты сделаешь завтра!
Со стороны площади послышались крики. Народ приветствовал Диофанта.
У входа в храм стоял Скимн с улыбкой человека, дела которого идут хорошо, и смотрел через двери на группу белоснежных жриц. Он только что сошел с седла и выглядел грязным, оборванным, как и все воины, когда они возвращаются из похода. Ему было известно, что состоялась экклезия, но какие приняты решения, он не знал. Мата заметила архитектора и поспешила выйти к нему. Жрица милостиво улыбнулась в ответ на его учтивый поклон.
– Ну, Скимн, теперь ты убедился, что я была права, когда освободила тебя и Биона из темницы и помогла бежать в Херсонес? Тебя никто не собирается судить, более того – ты можешь получить обратно свой перстень с рубином, если вернешь мне мою записку на получение двух сотен серебряных монет!
– Но перстень-то не у тебя, а у Бабона!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106
Они шли попарно. Цепи на руках и ногах покрылись инеем. На плечах лежал снег. Их лохмотья, грязные лица, заросшие бородами, заскорузлые руки и ноги, обмотанные какими-то тряпками, производили отталкивающее впечатление даже на привычных к таким картинам херсонеситок.
– Фу, какие эти рабы отвратительные, – сморщилась одна женщина, – по-видимому, отъявленные бунтари и опасные люди!
– Да, в них мало человеческого!.. Видимо, варвары, они легко превращаются в зверей!
– Посмотри, посмотри, дорогая, не все из них такие ужасные на вид! Вон среди них идет мужчина, просто красавчик! О Геката! Кто же он такой, этот раб?
Женщины, кутаясь в меховые накидки, пялили глаза на Фарзоя, который действительно казался белым голубем среди воронов. Его расписные замшевые шаровары и свободный синий кафтан еще не успели обветшать и превратиться в рубище. Ветер развевал мягкие русые кудри, щеки горели морозным румянцем. Несколько дней работы за веслом, в цепях, не сломили его гордой осанки. Он смотрел не рабом, а свободным и независимым человеком. Тем более было странно видеть на нем цепи и железный ошейник с надписью: «Я раб Сколот, гребец с «Арголиды», смотри за мной зорче, а то убегу!»
– Ах, зачем таких красивых рабов сажают за грубую работу! Ведь он украсил бы любой дом!
– Да, – усмехнулась другая, – особенно дом какой-нибудь одинокой вдовы или старца, имеющего молодую жену! Он спал бы на перине и ел с хозяйского стола!
Женщины весело рассмеялись.
Когда колодники прошли набережную и свернули влево, из погребка Тириска вышли двое.
– Как мне надоел этот проклятый Херсонес! – громко вздохнул молодой черноглазый мужчина в скифском тулупе. – Здесь я испытал звериный голод, гиперборейский мороз, что и сейчас пробирает меня, и много раз рисковал быть убитым!.. А что я заработал?.. Вино мое выпили тавры!.. Что я имею? Ничего!
– Я с тобою согласен, Мениск, – тонким голосом ответил другой, пуская изо рта струи морозного пара. – Мои товары, так же как и твое вино, стали достоянием таврских пиратов вместе со злосчастной «Евпаторией»!.. И я, подобно тебе, живу милостью совета! К сожалению, мы вернемся в Гераклею не ранее чем окончится война!.. Надеюсь, что к началу весенней навигации Диофант покончит со скифами! Я даже рассчитываю кое-что вернуть к отъезду!..
– Каким образом?.. Неужели потребуешь у тавров?
– Нет, что ты! Теперь при одном упоминании об этих головорезах у меня дрожат ноги. Просто хочу немного поторговать.
– Чем, скажи на милость?
– Я приобрел у Тириска сто амфор местного вина… Это удивительно, но хитрый раб утаил свои запасы в дни осады. Вино неплохое! Я поеду с ним вслед, за войском Диофанта и буду продавать его после взятия каждого города. Солдаты будут отдавать за вино мне свою добычу. Это самая выгодная торговля!
– Ты умнейший человек, Автократ!.. Ты достоин стать архонтом! Возьми меня в компанию, ведь тебе одному будет трудно справиться!
– Охотно! Ты владеешь мечом и будешь мне полезен!.. Но если ты не внесешь свой товар в общее дело, я смогу платить тебе лишь десять процентов прибыли.
– Я внесу пятьдесят амфор!
– Это другое дело, тогда ты имеешь все тридцать!
– Пятьдесят!
– Тридцать пять!
Их громкий спор был прерван неожиданным окриком:
– Эй, посторонись! Дай пройти страже!
Гераклеоты попятились к двери кабачка. Мимо них шли мрачной чередой кандальные рабы с «Арголиды», окруженные понтийскими копьеносцами. Торгаши смотрели на них с пьяным равнодушием. Автократ заметил красивого раба. Несмотря на вечерние сумерки, ему почудилось в нем что-то знакомое.
– Те-те-те! На кого же похож этот невольник?.. Гм… Не иначе пленный варвар!.. Где же я мог его видеть?
– Где?.. Этот?.. Да это же…
Не договорив, Мениск высоко поднял голову и, открыв рот, громко расхохотался. Смех его становился все громче, он схватился за бока и стал топать ногами.
– Хо-хо-хо! Ха-ха-ха… Ой, держи меня!
– Что с тобою, Мениск? Ты с ума сошел?
– Охо-хо-хо!.. Погляди на него! Попал прямо в гребцы к Диофанту, да еще в кандалы!.. Боги решили по-своему отомстить за нас!.. Ведь это же князь Фарзой! Наш спутник с «Евпатории»! Новоявленный друг тавров!.. Родственник Палака! Хо-хо!.. Подожди, я сейчас ему напомню, как он обокрал нас!
Мениск перестал смеяться, злоба сверкнула в его глазах. Он схватил с земли камень и, мерзко изругавшись, пустил его вдогонку белокурому пленнику. Но пьяная голова плохо работала, в глазах двоилось от гадкого вина, в которое Тириск добавлял настой из дурманящих трав. Камень запрыгал по мерзлой земле, не задев никого.
– Да, это он… – задумчиво протянул Автократ, глядя вслед уходящим рабам. – Значит, он попал в плен и не выкуплен своими. Это странно. Почему Диофант поработил князя? Он мог получить за него слиток золота! Гм… Тут я чую какую-то тайну. А я падок на чужие тайны.
– Зачем они тебе?
– Не мне они нужны… Впрочем, это тебя не касается. Пойдем в кабак, мне нужно подумать.
– Пойдем, эта скифская шуба совсем плохо греет меня.
5
Шумная экклезия закончилась. Но народ не расходился. Все оживленно обсуждали только что принятое решение. А решение совета и народа гласило:
«Херемона, сына Никона, из рода Евкратидов, за преступное волхвование, нанесшее ущерб городу и навлекшее на Херсонес неисчислимые бедствия, лишить всего имущества, домов, кораблей, рудников, земельных участков, виноградников, мастерских, рабов, всех вещей и драгоценностей и передать это достояние в казну города. Самого Херемона лишить звания пастуха священных овец и вывести из членов совета города. Оставить Херемону лишь ежегодную выплату, достаточную для прожития до конца дней его, и половину дома, им занимаемого».
Особенно радовались многочисленные должники «старого грифа». Теперь все долги снимались сами собою, долговые расписки подлежали уничтожению.
Диофант готовился к выходу на площадь. Он нарядился в яркую восточную одежду, два телохранителя затягивали на нем пояс. Рядом стоял одетый в скифский кафтан Бритагор. Вошел Дамасикл и с поклоном сообщил, что совет и народ свои дела закончили и разрешили ему всенародно принести жертву херсонесским богам.
Полководцу уже было известно о судьбе Херемона.
– Добро, – отозвался он, – но скажи, почтенный архонт: почему вы столь жестоко поступили с лучшим гражданином города седовласым Херемоном? Я поражен, даже огорчен!.. Неужели такой благочестивый человек мог колдовать против города?
– Да, – ответил Дамасикл мягким и проникновенным тоном, – Херемон способствовал колдовским занятиям еврея-гадателя, чем навлек на город магические влияния, вредные для его благополучия. И гнев народа был так велик, что эсимнеты должны были принять решение о защите старика от избиения толпы. Но воля народа – высший закон! Отныне Херемон так же беден, как метельщик улиц, или каменщик, работающий по найму!
– Поразительно, непонятно, – пробормотал Диофант, обращаясь к Бритагору, – ведь совсем недавно старик был уважаемым гражданином и имел богатство и почет!.. Да не ошиблись ли херсонесцы?.. Слушай, мудрый Дамасикл: не следует ли вам пересмотреть свое решение?
– Не говори так, непобедимый стратег, дабы не оскорбить законов полиса! Наши законы справедливы, но строги, а власть народа, установившего эти законы, очень велика! Решения народа могут быть пересмотрены только им самим!
– Гм… Неужели нельзя обуздать народ и принудить его к другому решению?.. Нельзя народу давать большую власть!
Дамасикл спрятал улыбку в серебряную бороду. Он видел, что почтенный вояка не понимал самой сути общественной и государственной структуры полиса, а в своих суждениях был слишком прямолинеен и прост. Не собираясь многого растолковывать ему, секретарь ответил:
– Ты очень проницателен, стратег. Видишь глубоко и с большой ясностью. И вполне прав в словах своих, как соратник и подданный своего владыки, царя Митридата, нашего милостивого предстоятеля. Царь Митридат так мудр, что не нуждается в советах со стороны своего народа. Но полис основан на демократии, и в этом его особенность и сила! Он не имеет всесильных владык и решает свои дела путем свободного обсуждения и волеизъявления народа… Решение народа, если оно принято и советом, есть наш самый большой закон. Подавление же этих прав может привести к власти недостойных, которые учредят тиранию. Многие великие цари поддерживали демократию в городах-государствах. Вспомни, стратег, Александра Великого. Он освобождал города Малой Азии, построенные греками-колонистами, свергал тиранов и олигархов и восстанавливал демократический строй. Так он освободил Хиос, Илион, Милет, Эфес, Приену и другие полисы, подобные Херсонесу…
– О, демократия Херсонеса неприкосновенна! – вмешался Бритагор. – Великий Митридат в этом подобен Александру. Он добр для всех, кто не поднимает против него оружия и не таит измены. Но горе тем, кто станет на пути его боевой колесницы! Вспомни, архонт, как поступил Александр с Тиром, Газой, Галикарнасом, Фивами!.. Он разрушил их за сопротивление и измену! Так и Митридат Евпатор – милостив к Херсонесу и дарит ему вечную элевтерию, но грозен с теми, кто идет против него.
В словах Бритагора прозвучал прямой намек на то, что Понт, при всей своей терпимости к колониям, не допустит слишком большой независимости Херсонеса и сломит его гордыню, если город вздумает зазнаваться.
Дамасикл поклонился в знак полного понимания.
– Прошу высоких гостей пожаловать на площадь!
Диофант пошел, посапывая носом. Он не понимал, почему нельзя разогнать народ по домам и принять иное решение. Ведь это очень просто, и он, Диофант, мог бы обеспечить такое мероприятие, введя в город своих гоплитов. Но тут же вспомнил стычку своих воинов с херсонеситами, а также наказ царя о всяческом сохранении припонтийских полисов и невмешательстве в их внутреннюю жизнь. Поэтому он отказался от дальнейших расспросов, тем более что Бритагор сделал ему предостерегающий жест и многозначительно приподнял брови.
Он вздохнул и, косо ступая тяжелыми ступнями, зашагал быстрее.
6
Лаудика кинулась на шею Гедии, и обе девушки заплакали от избытка чувств.
Мата смотрела на воспитанниц и тоже утирала глаза краем белого покрывала, стараясь не размазывать по лицу румян. Старшая жрица готовилась к выходу и успела нарядиться в белоснежные одежды и подмалевать лицо. Всякий, кто сейчас взглянул бы на нее, поразился бы ее величавым благообразием. Настоящая доверенная богини, первое лицо в городе, непосредственно общающееся с таинственной Артемидой Таврополой.
Встреча с Гедией произошла в той комнате, где хранились недорогие приношения. Здесь было теплее.
Ожидали сигнала от Агелы, чтобы торжественно выйти к народу на трибуну.
– Милая моя мученица, – пропела Мата и обняла воспитанницу, – ты во имя покоя и безопасности Девы пережила ужас, варварский плен и даже кратковременное рабство!.. Однако, милая, спеши одеться в жреческие покрывала, мы должны выйти к народу!
– Твое освобождение похоже на чудо, как и вся история с богиней, которая была на поле боя, попала в лапы варваров и в то же время не покидала Херсонеса!
Так сказала Лаудика, которая воспринимала перевоплощение богини за чистую монету. Она не допускала мысли, что здесь имел место грубый обман и вместо настоящей богини из города была отправлена искусно сделанная деревянная кукла.
– Меня отпустила скифская царица только для того, чтобы я поклонилась от ее имени нашей Деве и испросила ей ребенка!.. А Палаку – здоровья!
– Ребенка? – удивилась Лаудика, смеясь сквозь слезы. – Смотри, как бы богиня не ошиблась и не сделала так, что ты сама станешь матерью!
– Что ты говоришь, Лаудика! – заметила Мата укоризненно, тоном наставницы. – Разве можно так говорить? Дева никогда не ошибается!.. Что ж, Гедия, разрешаю тебе обратиться к богине с просьбой от скифской царицы, но это ты сделаешь завтра!
Со стороны площади послышались крики. Народ приветствовал Диофанта.
У входа в храм стоял Скимн с улыбкой человека, дела которого идут хорошо, и смотрел через двери на группу белоснежных жриц. Он только что сошел с седла и выглядел грязным, оборванным, как и все воины, когда они возвращаются из похода. Ему было известно, что состоялась экклезия, но какие приняты решения, он не знал. Мата заметила архитектора и поспешила выйти к нему. Жрица милостиво улыбнулась в ответ на его учтивый поклон.
– Ну, Скимн, теперь ты убедился, что я была права, когда освободила тебя и Биона из темницы и помогла бежать в Херсонес? Тебя никто не собирается судить, более того – ты можешь получить обратно свой перстень с рубином, если вернешь мне мою записку на получение двух сотен серебряных монет!
– Но перстень-то не у тебя, а у Бабона!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106