Известковые глыбы были скреплены глиной, смешанной с гашеной известью. Против только что сделанного пролома чернела низкая амбразура, в глубине ее виднелись каменные ступени, ведущие вверх, по-видимому к выходу. Пол подземелья был выложен плитняком. Вдоль стен стояли большие и малые пифосы и обливные кувшины. Их горлышки блестели от смоляной обмазки.
Раб смотрел, как эпистат обошел эти странные сосуды, словно делая смотр солдатам перед боем. Он соображал. Потом с усилием взял один сосуд и перенес его к пролому стены.
– Эй, Агела, принимай, ты помоложе!
В сосуде глухо звякнуло. По этому звуку и по тому, как вздулись жилы на лбу архонта, старый раб догадался, чем наполнены обмазанные смолой пифосы. Кинулся помогать эпистату. При этом увидел на горлышках сосудов печати.
«Вот она, сокровищница города! Вот почему за работу обещают деньги и хорошую жизнь», – подумал Навар, торжествуя.
Однако ему еще не было ясно, зачем, с какой целью производится такое самообкрадывание. Что это, грабеж со взломом в собственном доме?
Все малые сосуды, посильные дюжему Минию, постепенно перекочевали из подземного хранилища в тайную галерею. В каждом из них было не менее пяти пудов весу. У приметливого раба возник невольный вопрос: кто же будет перетаскивать толстопузые горшки-гиганты, стоявшие вдоль стен? Их было семь.
Но Миний и не взглянул на них. Тяжело дыша, он стирал со лба пот и чмокал пересохшим ртом.
– Ну, мастер, делай свое дело, да смотри, делай как надо! Сделаешь – счастье твое, поленишься – не обессудь, не получишь награды.
– Постараемся, господин, постараемся! Все умение приложим, а сделаем!
– Ну, ну!
Миний исчез в проломе.
Оставшись один в подземелье, старый раб еще раз проверил качество кладки стен, тщательно осмотрел края пролома, аккуратно собрал камни, упавшие внутрь сокровищницы, смел весь мусор и вообще уничтожил следы их пребывания здесь. Не спеша, по-стариковски, начал карабкаться в пролом, стараясь не насорить щебнем и не обвалить слабо держащиеся камни.
Вода и глина оказались совсем недалеко, в одном из боковых разветвлений главной галереи. Работа закипела. Даже архонты помогали месить глину и подавали камни.
Навар работал вдохновенно, как художник. Одной рукой он поддерживал камни и гладил их со стороны сокровищницы, другой любовно укладывал их один на другой. Ему казалось, что сейчас он строил собственное счастье.
Пролом был заделан. Началась грубая кладка крупных камней для заполнения бреши во всю толщу стены. Архонты видели, что рабы стараются изо всех сил. Даже Костобок ослабил свои подозрения. «Неужели хозяева обманут нас?» – спрашивал он себя, подавая камни. Ему тоже не хотелось, чтобы о нем подумали плохо херсонесские владыки, и он укреплял в себе убеждение, что их обещания не могут быть ложными.
Наконец работа закончена. Все облегченно вздохнули. Рабы расправили спины, огляделись с удовлетворением. Факелы догорали.
– Вот и все, великие архонты! – устало, но с веселым видом объявил Навар.
– Сделали хорошо, – оценил Миний. – Вы заслужили награду. Забирайте инструменты, пойдете отдыхать.
7
Ночью Делия проснулась от неясного звука, словно пригрезившегося во сне. Она вопросительно уставилась глазами в темноту. Успокаивающее чувство оторванности от мирской суеты, которое так благотворно подействовало на нее вначале, вдруг исчезло. Появилось тревожное ощущение как бы близости какого-то постороннего, стоящего рядом и отделенного от нее лишь непрочной завесой темноты. Прохладный воздух нежилого помещения изменился. С непонятной встревоженностью больная явственно ощутила необычный для храма запах не то испорченного рыбьего жира, не то морских водорослей и как бы еле уловимое излучение теплоты чьего-то тела.
Она вздрогнула от легкого прикосновения к ее лбу. Будто летучая мышь задела ее своим легким крылом.
Следуя неясному побуждению, Делия поднялась с ложа, закуталась в одеяло и с тревогой в душе поспешно двинулась к выходу. Дверь оказалась открытой. За ней маячили внутренние колонны храма, чуть освещенные светильником, что еле тлел у нот розовой статуи.
«В храме люди! – решила больная, все более поддаваясь беспокойному предчувствию. – Но где они?».
– Ах!
Она чуть не упала, поскользнувшись. Наклонилась, протянула руку и быстро отдернула. Пальцы коснулись чего-то теплого, клейкого. И одновременно из полумглы неясно выступило бледное пятно с темными провалами глаз и рта и такие же бледные, бесплотные тени обнаженных рук, раскинутые на полу храма.
«Труп!.. Но чей?..»
Эти догадка и вопрос возникли одновременно с пронзительным криком, вырвавшимся из груди и звонко расколовшим тишину храма. Темные своды ожили, ответили тысячеголосым эхом. Храм Девы недаром славился своими акустическими свойствами. Целая гамма отголосков слилась в один мощный вопль, в котором ужас, поразивший женщину, прозвучал в многократно увеличенном масштабе. Это был нечеловеческий, оглушительно громкий призыв о помощи. Его сразу услышали стражники у ворот, патрули на улицах и дозорные на ближних башнях.
Послышались голоса людей, топот ног, лязганье железа.
– В храме кто-то кричит!
– Эй, стража! В храме тревога!
– К оружию!..
Гекатей одним из первых услышал страшный вопль, но не сразу догадался, что он издан человеческим горлом.
– Стойте здесь, – распорядился он, а сам кинулся прямо в храмовые ворота, сопровождаемый несколькими товарищами.
– Что случилось? Кто кричал?
В пристройке, где жили Мата и воспитанницы, замигали огни. Старшая жрица выскочила полуодетая, выбежали иеродулы с факелами. По колоннам храма и узорчатому фронтону забегали желтые полосы света. Тени за колоннадой сгустились и вздрагивали, подстегиваемые огнями. Вынырнули из тьмы испуганные, недоумевающие лица, фигуры бегущих людей. За периболом храма кто-то кричал диким голосом:
– К оружию, херсонесцы, Дева в опасности!..
Мата вместе с толпою воинов и храмовых женщин-рабынь подбежала к ступеням храма. Оттуда уже вышел Гекатей. Его лицо при багровом свете казалось страшным, перекошенным от боли и гнева. Он нес на руках окровавленный труп женщины.
– Моя мать… убита… – объявил он приглушенным голосом.
Мата оказалась рядом. Она выхватила из рук иеродулы факел и подняла его к лицу убитой.
– Очнись, Гекатей! – закричала она вне себя. – Какая это мать!.. Это же дежурная иеродула Ликия! Она должна была всю ночь поддерживать огонь в светильнике!.. О боги!..
Она отпрянула от убитой и завизжала в непобедимом страхе:
– Смотрите, смотрите!.. В груди Ликии таврский нож! Тавры!.. О олимпийцы!.. В храме тавры!
Теперь все увидели, что из груди трупа торчала рукоятка бронзового ножа.
Воины направили вперед копья и устремились в чернеющий провал храмового входа. Звучные своды отвечали им целым хором голосов. Гекатей передал труп Ликии рабыням, а сам в два прыжка очутился внутри храма.
– Помни, ты должен спасти Деву! – крикнула ему вслед Мата.
При свете факелов все легко убедились, что поющая дверь и замки на ней целы. Розовая статуя безмятежно улыбалась навстречу людям, но на нее никто не обратил внимания. Все были обеспокоены судьбой деревянного идола, запертого в заднем опистодоме. Кинулись в склад недорогих посвящений, его дверь была распахнута, а около порога лежала бесчувственная Делия. Ее подняли и бережно вынесли.
В складе все стояло на своих местах. Молодые воины опустили копья и недоуменно переглядывались.
– Выходит, что все в порядке. Дева в безопасности…
– Кто же убил Ликию?
Появилась Мата. Она шла несмело, боязливо вздрагивая и оглядываясь. Она уже осмотрела замки на дверях опистодома и тяжело дышала от волнения.
– Ну что? – жестко спросила она.
– Успокойся, Мата, – ответил Ираних, – в храме нет никого.
– А кто убил иеродулу? – с грубой резкостью обратилась к нему жрица. – Ночные сфинксы, что ли?
– Надо осмотреть чердак, – догадался Гекатей.
Мата вздрогнула и широко раскрытыми глазами уставилась на почти незаметную дверь, заставленную разным хламом. Дрожащими руками она отдала Гекатею ключи, а сама благоразумно отошла к выходной двери храма.
Гекатей подошел к дверце.
– Дайте огня.
Поднесли факелы. Замок оказался сломанным, но дверца, несмотря на усилия молодого воина, не открывалась.
– На чердаке кто-то есть. Дверь закрыта изнутри.
– Там тавры! – взвизгнула Мата.
– Ломайте дверь!
Воины схватили деревянного коня и, пользуясь им как тараном, начали выбивать дверь. Это оказалось совсем не так просто. Толстые дубовые плахи, окованные железом, не поддавались усилиям десятка человек. Старшая жрица поняла, что, если сейчас дверь рухнет, произойдет кровопролитная рукопашная схватка. Она выскочила во двор и стала вопить, раздирая на себе одежды:
– Богиня в опасности! В храме тавры!.. К оружию, спасите!..
Ей начали вторить рабыни. Их крики звонко разнеслись по городу. Из храма также доносились громоподобные звуки. Каждый удар тарана будил гулкое эхо среди каменных стен.
Улицы наполнились народом, все ярче вспыхивали огни, тревожно раздавались возгласы, нарастал грохот сотен бегущих ног.
– Тревога! В город ворвались скифы царя Палака!
– Берите копья, взбунтовался эргастерий!
– Слава Митридату, говорят, прибыли его корабли нам на помощь!
Кричали разное. На дальних улицах никто не мог сказать толком, что случилось. Более сообразительные показывали в сторону акрополя и призывали:
– Граждане, идите на площадь, там происходит неладное!
Бабон, отдуваясь и придерживая левой рукой ножны меча, бежал во главе десятка гоплитов. В правой руке его сверкал блестящий клинок.
– В храме Девы тавры! – сообщили ему.
Толпа за толпой, словно морские волны, подгоняли одна другую. Человеческое море затопило площадь. Было светло, как днем.
8
Замирая от страха, охваченная суеверным чувством, Соза провела молчаливых и страшных тавров в храм Девы. Ее предприятию способствовало то обстоятельство, что Костобока с вечера не оказалось, он куда-то исчез. Обычно раб несколько раз в ночь обходил все закоулки храмового двора, как сторож. Увидеть его ночью бродящим по двору было делом обычным. Мата ему доверяла.
Соза больше всего опасалась, что именно Костобок может заметить ее и тавров во время перехода через двор, поднимет тревогу и призовет стражу.
По обычаю, вооруженные стражи располагались у ворот храма и вокруг перибола. Заходить ночью в храмовой двор считалось проступком и могло навлечь на виновного подозрение в умысле против Девы или в попытке совращения жриц.
Поэтому Соза не боялась наружной охраны. Все было тихо. Костобок не появлялся. Похитители, подобно теням, бесшумно скользнули во мраке вдоль каменного забора, готовые к любой случайности.
Казалось, все благоприятствовало рискованному делу. Ночь была темная, тучи застилали небо. Слабый ветер дул с моря, донося неясный шум волн. Отдаленные звуки города не могли вызвать беспокойства, а перекличка сторожевых за каменным забором была так привычна, что Соза относилась к ней безразлично. Она более встревожилась бы, если бы монотонные оклики часовых неожиданно прекратились.
– Слушай!..
– Слушай!..
При входе в храм рабыня прислушалась и остановила главаря тавров тем, что взяла его за руку.
И от этого прикосновения суеверная старуха, склонная к фантастическим умозаключениям, вдруг ощутила в глубине своего окаменелого сердца что-то щемящее, словно отголосок давно пережитой боли. Может, это был страх перед отважными безумцами, что посмели проникнуть в самый центр вражеского города для неслыханного дела – выкрасть городскую святыню. Тавры к тому же славились как жестокие и хладнокровные убийцы, от них всего можно было ожидать.
Соза не сумела сразу разобраться в своих чувствах здесь, среди насторожившейся тьмы, в такой необычной и страшной обстановке. Она со страхом ощущала в душе небывалое возбуждение, как будто кто-то невидимый вселился в нее и овладел ею.
Она хотела провести похитителей в склад недорогих посвящений незаметно от дежурной рабыни, поддерживающей священный огонь, рассчитывая, что она спит. Ликия была большой соней, и когда засыпала, то ни громкие окрики, ни толчки не могли разбудить ее.
Но Ликия, на свою беду, оказалась бодрствующей. Она стояла у подножия розового кумира и крутила свои косы, чтобы уложить их вокруг головы. Было ясно, что девушку надо схватить, связать и заткнуть ей рот тряпкой. Старуха хотела растолковать это тавру и повернулась к нему. Желтая полоска света падала прямо на лицо его. Оно казалось выточенным из темного дерева.
«Какой юный, а решился на такое опасное дело!» – подумала иеродула. Но не успела она раскрыть рот, как он сделал знак – и двое воинов бесшумно вошли в храм. Ликия даже не вскрикнула. Послышался глухой удар и звук падающего тела, пронзивший Созу, как огнем.
Это было первое, чего она не хотела бы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106
Раб смотрел, как эпистат обошел эти странные сосуды, словно делая смотр солдатам перед боем. Он соображал. Потом с усилием взял один сосуд и перенес его к пролому стены.
– Эй, Агела, принимай, ты помоложе!
В сосуде глухо звякнуло. По этому звуку и по тому, как вздулись жилы на лбу архонта, старый раб догадался, чем наполнены обмазанные смолой пифосы. Кинулся помогать эпистату. При этом увидел на горлышках сосудов печати.
«Вот она, сокровищница города! Вот почему за работу обещают деньги и хорошую жизнь», – подумал Навар, торжествуя.
Однако ему еще не было ясно, зачем, с какой целью производится такое самообкрадывание. Что это, грабеж со взломом в собственном доме?
Все малые сосуды, посильные дюжему Минию, постепенно перекочевали из подземного хранилища в тайную галерею. В каждом из них было не менее пяти пудов весу. У приметливого раба возник невольный вопрос: кто же будет перетаскивать толстопузые горшки-гиганты, стоявшие вдоль стен? Их было семь.
Но Миний и не взглянул на них. Тяжело дыша, он стирал со лба пот и чмокал пересохшим ртом.
– Ну, мастер, делай свое дело, да смотри, делай как надо! Сделаешь – счастье твое, поленишься – не обессудь, не получишь награды.
– Постараемся, господин, постараемся! Все умение приложим, а сделаем!
– Ну, ну!
Миний исчез в проломе.
Оставшись один в подземелье, старый раб еще раз проверил качество кладки стен, тщательно осмотрел края пролома, аккуратно собрал камни, упавшие внутрь сокровищницы, смел весь мусор и вообще уничтожил следы их пребывания здесь. Не спеша, по-стариковски, начал карабкаться в пролом, стараясь не насорить щебнем и не обвалить слабо держащиеся камни.
Вода и глина оказались совсем недалеко, в одном из боковых разветвлений главной галереи. Работа закипела. Даже архонты помогали месить глину и подавали камни.
Навар работал вдохновенно, как художник. Одной рукой он поддерживал камни и гладил их со стороны сокровищницы, другой любовно укладывал их один на другой. Ему казалось, что сейчас он строил собственное счастье.
Пролом был заделан. Началась грубая кладка крупных камней для заполнения бреши во всю толщу стены. Архонты видели, что рабы стараются изо всех сил. Даже Костобок ослабил свои подозрения. «Неужели хозяева обманут нас?» – спрашивал он себя, подавая камни. Ему тоже не хотелось, чтобы о нем подумали плохо херсонесские владыки, и он укреплял в себе убеждение, что их обещания не могут быть ложными.
Наконец работа закончена. Все облегченно вздохнули. Рабы расправили спины, огляделись с удовлетворением. Факелы догорали.
– Вот и все, великие архонты! – устало, но с веселым видом объявил Навар.
– Сделали хорошо, – оценил Миний. – Вы заслужили награду. Забирайте инструменты, пойдете отдыхать.
7
Ночью Делия проснулась от неясного звука, словно пригрезившегося во сне. Она вопросительно уставилась глазами в темноту. Успокаивающее чувство оторванности от мирской суеты, которое так благотворно подействовало на нее вначале, вдруг исчезло. Появилось тревожное ощущение как бы близости какого-то постороннего, стоящего рядом и отделенного от нее лишь непрочной завесой темноты. Прохладный воздух нежилого помещения изменился. С непонятной встревоженностью больная явственно ощутила необычный для храма запах не то испорченного рыбьего жира, не то морских водорослей и как бы еле уловимое излучение теплоты чьего-то тела.
Она вздрогнула от легкого прикосновения к ее лбу. Будто летучая мышь задела ее своим легким крылом.
Следуя неясному побуждению, Делия поднялась с ложа, закуталась в одеяло и с тревогой в душе поспешно двинулась к выходу. Дверь оказалась открытой. За ней маячили внутренние колонны храма, чуть освещенные светильником, что еле тлел у нот розовой статуи.
«В храме люди! – решила больная, все более поддаваясь беспокойному предчувствию. – Но где они?».
– Ах!
Она чуть не упала, поскользнувшись. Наклонилась, протянула руку и быстро отдернула. Пальцы коснулись чего-то теплого, клейкого. И одновременно из полумглы неясно выступило бледное пятно с темными провалами глаз и рта и такие же бледные, бесплотные тени обнаженных рук, раскинутые на полу храма.
«Труп!.. Но чей?..»
Эти догадка и вопрос возникли одновременно с пронзительным криком, вырвавшимся из груди и звонко расколовшим тишину храма. Темные своды ожили, ответили тысячеголосым эхом. Храм Девы недаром славился своими акустическими свойствами. Целая гамма отголосков слилась в один мощный вопль, в котором ужас, поразивший женщину, прозвучал в многократно увеличенном масштабе. Это был нечеловеческий, оглушительно громкий призыв о помощи. Его сразу услышали стражники у ворот, патрули на улицах и дозорные на ближних башнях.
Послышались голоса людей, топот ног, лязганье железа.
– В храме кто-то кричит!
– Эй, стража! В храме тревога!
– К оружию!..
Гекатей одним из первых услышал страшный вопль, но не сразу догадался, что он издан человеческим горлом.
– Стойте здесь, – распорядился он, а сам кинулся прямо в храмовые ворота, сопровождаемый несколькими товарищами.
– Что случилось? Кто кричал?
В пристройке, где жили Мата и воспитанницы, замигали огни. Старшая жрица выскочила полуодетая, выбежали иеродулы с факелами. По колоннам храма и узорчатому фронтону забегали желтые полосы света. Тени за колоннадой сгустились и вздрагивали, подстегиваемые огнями. Вынырнули из тьмы испуганные, недоумевающие лица, фигуры бегущих людей. За периболом храма кто-то кричал диким голосом:
– К оружию, херсонесцы, Дева в опасности!..
Мата вместе с толпою воинов и храмовых женщин-рабынь подбежала к ступеням храма. Оттуда уже вышел Гекатей. Его лицо при багровом свете казалось страшным, перекошенным от боли и гнева. Он нес на руках окровавленный труп женщины.
– Моя мать… убита… – объявил он приглушенным голосом.
Мата оказалась рядом. Она выхватила из рук иеродулы факел и подняла его к лицу убитой.
– Очнись, Гекатей! – закричала она вне себя. – Какая это мать!.. Это же дежурная иеродула Ликия! Она должна была всю ночь поддерживать огонь в светильнике!.. О боги!..
Она отпрянула от убитой и завизжала в непобедимом страхе:
– Смотрите, смотрите!.. В груди Ликии таврский нож! Тавры!.. О олимпийцы!.. В храме тавры!
Теперь все увидели, что из груди трупа торчала рукоятка бронзового ножа.
Воины направили вперед копья и устремились в чернеющий провал храмового входа. Звучные своды отвечали им целым хором голосов. Гекатей передал труп Ликии рабыням, а сам в два прыжка очутился внутри храма.
– Помни, ты должен спасти Деву! – крикнула ему вслед Мата.
При свете факелов все легко убедились, что поющая дверь и замки на ней целы. Розовая статуя безмятежно улыбалась навстречу людям, но на нее никто не обратил внимания. Все были обеспокоены судьбой деревянного идола, запертого в заднем опистодоме. Кинулись в склад недорогих посвящений, его дверь была распахнута, а около порога лежала бесчувственная Делия. Ее подняли и бережно вынесли.
В складе все стояло на своих местах. Молодые воины опустили копья и недоуменно переглядывались.
– Выходит, что все в порядке. Дева в безопасности…
– Кто же убил Ликию?
Появилась Мата. Она шла несмело, боязливо вздрагивая и оглядываясь. Она уже осмотрела замки на дверях опистодома и тяжело дышала от волнения.
– Ну что? – жестко спросила она.
– Успокойся, Мата, – ответил Ираних, – в храме нет никого.
– А кто убил иеродулу? – с грубой резкостью обратилась к нему жрица. – Ночные сфинксы, что ли?
– Надо осмотреть чердак, – догадался Гекатей.
Мата вздрогнула и широко раскрытыми глазами уставилась на почти незаметную дверь, заставленную разным хламом. Дрожащими руками она отдала Гекатею ключи, а сама благоразумно отошла к выходной двери храма.
Гекатей подошел к дверце.
– Дайте огня.
Поднесли факелы. Замок оказался сломанным, но дверца, несмотря на усилия молодого воина, не открывалась.
– На чердаке кто-то есть. Дверь закрыта изнутри.
– Там тавры! – взвизгнула Мата.
– Ломайте дверь!
Воины схватили деревянного коня и, пользуясь им как тараном, начали выбивать дверь. Это оказалось совсем не так просто. Толстые дубовые плахи, окованные железом, не поддавались усилиям десятка человек. Старшая жрица поняла, что, если сейчас дверь рухнет, произойдет кровопролитная рукопашная схватка. Она выскочила во двор и стала вопить, раздирая на себе одежды:
– Богиня в опасности! В храме тавры!.. К оружию, спасите!..
Ей начали вторить рабыни. Их крики звонко разнеслись по городу. Из храма также доносились громоподобные звуки. Каждый удар тарана будил гулкое эхо среди каменных стен.
Улицы наполнились народом, все ярче вспыхивали огни, тревожно раздавались возгласы, нарастал грохот сотен бегущих ног.
– Тревога! В город ворвались скифы царя Палака!
– Берите копья, взбунтовался эргастерий!
– Слава Митридату, говорят, прибыли его корабли нам на помощь!
Кричали разное. На дальних улицах никто не мог сказать толком, что случилось. Более сообразительные показывали в сторону акрополя и призывали:
– Граждане, идите на площадь, там происходит неладное!
Бабон, отдуваясь и придерживая левой рукой ножны меча, бежал во главе десятка гоплитов. В правой руке его сверкал блестящий клинок.
– В храме Девы тавры! – сообщили ему.
Толпа за толпой, словно морские волны, подгоняли одна другую. Человеческое море затопило площадь. Было светло, как днем.
8
Замирая от страха, охваченная суеверным чувством, Соза провела молчаливых и страшных тавров в храм Девы. Ее предприятию способствовало то обстоятельство, что Костобока с вечера не оказалось, он куда-то исчез. Обычно раб несколько раз в ночь обходил все закоулки храмового двора, как сторож. Увидеть его ночью бродящим по двору было делом обычным. Мата ему доверяла.
Соза больше всего опасалась, что именно Костобок может заметить ее и тавров во время перехода через двор, поднимет тревогу и призовет стражу.
По обычаю, вооруженные стражи располагались у ворот храма и вокруг перибола. Заходить ночью в храмовой двор считалось проступком и могло навлечь на виновного подозрение в умысле против Девы или в попытке совращения жриц.
Поэтому Соза не боялась наружной охраны. Все было тихо. Костобок не появлялся. Похитители, подобно теням, бесшумно скользнули во мраке вдоль каменного забора, готовые к любой случайности.
Казалось, все благоприятствовало рискованному делу. Ночь была темная, тучи застилали небо. Слабый ветер дул с моря, донося неясный шум волн. Отдаленные звуки города не могли вызвать беспокойства, а перекличка сторожевых за каменным забором была так привычна, что Соза относилась к ней безразлично. Она более встревожилась бы, если бы монотонные оклики часовых неожиданно прекратились.
– Слушай!..
– Слушай!..
При входе в храм рабыня прислушалась и остановила главаря тавров тем, что взяла его за руку.
И от этого прикосновения суеверная старуха, склонная к фантастическим умозаключениям, вдруг ощутила в глубине своего окаменелого сердца что-то щемящее, словно отголосок давно пережитой боли. Может, это был страх перед отважными безумцами, что посмели проникнуть в самый центр вражеского города для неслыханного дела – выкрасть городскую святыню. Тавры к тому же славились как жестокие и хладнокровные убийцы, от них всего можно было ожидать.
Соза не сумела сразу разобраться в своих чувствах здесь, среди насторожившейся тьмы, в такой необычной и страшной обстановке. Она со страхом ощущала в душе небывалое возбуждение, как будто кто-то невидимый вселился в нее и овладел ею.
Она хотела провести похитителей в склад недорогих посвящений незаметно от дежурной рабыни, поддерживающей священный огонь, рассчитывая, что она спит. Ликия была большой соней, и когда засыпала, то ни громкие окрики, ни толчки не могли разбудить ее.
Но Ликия, на свою беду, оказалась бодрствующей. Она стояла у подножия розового кумира и крутила свои косы, чтобы уложить их вокруг головы. Было ясно, что девушку надо схватить, связать и заткнуть ей рот тряпкой. Старуха хотела растолковать это тавру и повернулась к нему. Желтая полоска света падала прямо на лицо его. Оно казалось выточенным из темного дерева.
«Какой юный, а решился на такое опасное дело!» – подумала иеродула. Но не успела она раскрыть рот, как он сделал знак – и двое воинов бесшумно вошли в храм. Ликия даже не вскрикнула. Послышался глухой удар и звук падающего тела, пронзивший Созу, как огнем.
Это было первое, чего она не хотела бы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106